Глава 9
С Геннадием Ветровым снова сложности. Давление снова упало. Прошу повесить ещё два литра физраствора, но понимаю: если повреждён ствол мозга, то времени осталось мало. Надо парня вести в оперблок. Но мы ничего не можем сделать по части донорства без решения его близких. А тут ещё приходит представитель ГИБДД и сообщает, что автомобильные права у пациента фальшивые.
– Купил с рук, наверное, – пожимает плечами старший сержант.
– Может быть, он в розыске? Вы не проверили? – спрашиваю его.
– Мы разослали его фотографию, но пока ничего.
– Ищите дальше. Нам нужно разрешение.
Полицейский кивает и уходит.
– Давление 90, – сообщает медсестра.
– Это радует, – произношу с небольшим облегчением.
– Даже если будет разрешение, – замечает Аркадий Потапович, который тоже присутствует в палате, – на все процедуры уйдёт несколько часов. не пора ли вам, Элли, спуститься с небес на землю?
– Его органы могут спасти пять человек, – отвечаю на это.
– Он раньше даст остановку.
– Я этого не допущу.
Ерёменко пожимает плечами. Мол, хозяин-барин.
После этого иду снова спасать Адама.
– Доктор Белкин сказал, почему он выбрал именно этот препарат, снижающий свёртываемость крови? – спрашивает ординатор Динара Симонова, прибывшая из нефрологии и диализа, называя лекарство.
– Нет, – отвечаю.
– Странно. Он всегда использует другое средство, – замечает коллега. – Лучше я его вызову. Он сказал, когда измерить газы крови?
– Через полчаса после начала.
– Нет, лучше спрошу. Он щепетилен, когда речь идёт о назначениях.
– Динара, это не его назначение, – признаюсь в подлоге. – Он не захотел помочь нам. Мы взяли это из журнала.
– Я не буду работать без его санкции, – заявляет ординатор.
– Посмотрите на монитор. ЭКГ нормализуется.
– Меня уволят!
– Мы спасаем жизнь.
– Нет, вы должны прекратить. При всём уважении, Эллина Родионовна, но так нельзя, – увещевает Динара.
В палату входит Вежновец. «Только его здесь не хватало!» – мелькает у меня в голове.
– Что происходит? – интересуется главврач.
– Я собираюсь сделать хемосорбцию.
– Без ведома нефролога, – добавляет Динара. – Доктор Белкин отказался её проводить, но Эллина Родионовна думает иначе.
– Пациенту стало лучше, – замечает медсестра.
Вежновец смотрит на меня несколько секунд, потом говорит:
– Хемосорбцию продолжим. Вы, Динара, можете не волноваться. Я дам указание доктору Белкину.
– Хорошо.
– Эллина Родионовна, можно вас на пару слов?
Мы выходим, и главврач чуть ли не к стенке меня прижимает. Встаёт близко, смотрит снизу вверх и шепчет немного агрессивно:
– В таких случаях, Эллина Родионовна, извещайте меня.
– Больному стало лучше…
– Прекрасно! Но я здесь не затем, чтобы штаны просиживать на совещаниях в Смольном. Я должен знать, чем занимаются мои доктора. Если надо нарушить правила, то для этого есть я.
Иван Валерьевич говорит такое, что заставляет меня нимало удивляться. Надо же! Вежновец перестал придираться ко мне по всякому поводу и без, даже поддерживает? Удивительно!
– Вам не нужно, Элли, никому ничего доказывать. Вы сегодня молодец, что вышли на работу. Но хемосорбцию проведу сам, а вы занимайтесь другими пациентами, – заканчивает Вежновец и, не давая мне права голоса, уходит обратно.
– Эллина Родионовна, вы нужны! – слышу голос администратора и спешу.
– Малышу полгода. Лихорадка и рвота, – фельдшер из «Скорой» передаёт мне в руки ребёнка, – сейчас состояние после судорог. В вену не попала.
– Раньше судороги бывали? – спрашиваю обеспокоенную девушку, идущую рядом. Это мама девочки.
– Нет, она очень спокойная.
– Когда началась рвота?
– Сразу, как проснулась.
– Как её зовут?
– Елизавета. Что с ней?
– Она обезвожена.
Заношу девочку в смотровую, укладываю.
– Катя, – говорю старшей медсестре. – Я поставлю внутрикостную, физраствор 20 на килограмм струйно.
– Тахикардия 160.
– Общий крови, электролиты, посевы крови и мочи. Всё по сепсису.
Беру шприц, и мамочка тут же встревоженно спрашивает:
– Что вы делаете?!
– Через эту иглу мы введём Лизе жидкость, – поясняю свои действия.
– Только не мучайте её, – звучит просьба.
Я прошу Катю отвести маму девочки в вестибюль. Судя по всему, она сейчас только истерить будет.
– Нет, я хочу быть рядом. Позвольте мне остаться! Доктор, я прошу вас!
Но Скворцова своё дело знает и уводит девушку. Стоит двери за ними закрыться, как ситуация резко ухудшается.
– Пульс пропал!
– Желудочковая тахикардия, – сообщает Катя.
– Начинаем массаж. Заряжай на 200. Качай мешок.
– Что с ней?
– Видимо, сепсис. Может и менингит. Разряд!
– Без результата.
– Заряжай.
– Ничего.
– Когда последний адреналин?
– Четыре минуты.
– Введи ещё кубик.
– По нулям.
– Лейкоциты и электролиты в норме, – сообщает медсестра, возвращаясь с анализами.
– Что же такое с ребёнком? – удивляюсь. – Ставь стимулятор на 180.
– Я включила.
– Не схватывает, – замечаю. – Прибавь. Ну, давай.
– Без эффекта.
– Ещё.
– Пульса нет, – произносит Скворцова. – Адреналин?
– Сколько раз вводили?
– Семь.
– Хватит качать. Всё. Закончили. Вытрите ребёнка, а я приведу мать.
Стягиваю перчатки, швыряю в корзину и выхожу. Это всё неправильно. Гораздо проще воспринимаешь, когда человек долго болеет. Его лечат, ему становится лучше. Потом болезнь возвращается, снова лечат. Таблетки, уколы, операции. Так проходят месяцы, возможно годы. Но за это время даже он сам смиряется с мыслью, что когда-нибудь медицина окажется бессильна. А здесь… Вот принесли малышку, и она тяжело больна, но жива. Тебе кажется: ты сейчас сделаешь несколько привычных процедур и манипуляций, после которых её повезут в палату выздоравливать. Но нет. Сердце вдруг останавливается и, как маленький непослушный механизм, не хочет заводиться.
– Эллина Родионовна, вы здесь нужны! – я не успела найти маму девочки, поскольку её не оказалось в вестибюле. Потому решила посмотреть снимки. Может, они мне что-то расскажут? Но теперь меня снова зовут в смотровую. Я подхожу, и оттуда выбегает мамочка с Лизой на руках.
– Доктор! Помогите! Мой ребёнок! – на грани нервного срыва причитает она. – Прошу вас! Мой ребёнок! Она ещё тёплая. Сделайте что-нибудь!
Не понимаю, как она сумела мимо меня проскочить.
– Как вас зовут? – спрашиваю её.
– Василина.
– Василина, мы всё испробовали.
– Но она ещё тёплая. Девочка моя. Пожалуйста! Умоляю. У вас есть аппараты. Лекарства. Ну подуйте ей в ротик. Сделайте что-нибудь! Спасите её!
– Мы не можем, – говорю тихо и печально.
– Можете! Вы можете! Вы хороший врач. Я знаю. Вы можете спасти её. Я прошу вас. Она ещё тёплая, моя девочка!
– Василина, она умерла. Я вам соболезную.
Девушка смотрит на меня огромными глазами, из которых текут слёзы. Они падают на её ладонь, которой она снова и снова проводит по голове малышки. Потом наклоняется к ней, целует и плачет, плачет. Я прошу Катю Скворцову сделать девушке укол успокоительного, а сама ухожу. Иду в регистратуру, чтобы взять следующего пациента и вижу там Влада Полякова. Он стоит около компьютера и кликает «мышкой», что-то вводит.
– Что вы делаете? – спрашиваю его.
– Смотрю свои анализы.
– Больным сюда нельзя, – заявляю медбрату.
– Но я же…
– Командовать будете в своём отделении, когда станете его заведующим. Вы почему встали?
– Мне сказали, что анализы пришли, вот я и решил посмотреть, – немного смущается Влад. – Вот, посмотрите.
– И что же вы там увидели? – спрашиваю иронично.
– У меня низкий натрий. После тренировки я выпил литра четыре водлы. Надо просто не пить, – отвечает медбрат.
– Вернитесь в палату. Сердечные ферменты ещё не готовы, – прошу Полякова. Он тут же уходит.
– Какой наглый тип, – произносит недовольно Виталий Лебедев, когда за Владом закрывается дверь.
– Вам нужно лучше следить за своим поведением, – отвечаю на это замечание. Пусть жёстко, но этот коллега не вызывает у меня симпатии.
– За что вы так меня не любите, Эллина Родионовна? – спрашивает он. – Что я вам сделал?
Не буду собирать и анализировать все факты. Не время сейчас, да и не хочу.
– Может быть, потому что вы ведёте себя порой… отвратительно, – бросаю в ответ.
– А что такого? – удивляется Лебедев.
– Может, потому что вы едите лапшу быстрого приготовления из лотка для рвоты? – саркастично спрашивает его Катя Скворцова.
Лебедев как ни в чём не бывало цепляет пластиковой вилкой новую порцию и отправляет в рот.
– Я проголодался, а в ординаторской вся посуда грязная. И потом, это же одноразовый лоток.
– Вы отвратительны, Лебедев, – морщусь и выхожу, поскольку меня снова просят прибыть в палату, где лежит тот 18-летний юноша с поддельными документами.
– У него разрушен ствол мозга, – снова говорит мне доктор Ерёменко. – Может, уже хватит?
– Нет, он может быть донором, – заявляю упрямо.
– Эх, Эллина Родионовна, – вздыхает коллега. – Не сидится вам ровно. Помните закон? Там говорится, что в этом случае изъятие органов допускается при наличии информированного добровольного согласия одного из родителей или иного законного представителя.
– Я буду держать давление, пока не найдутся родные, – продолжаю упорствовать. Зачем? Не знаю ответа. Мне кажется, что так нужно.
После иду к выходу. Туда полицейские привезли зачем-то бомжа. Когда спрашиваю Дину, что они сообщили, слышу в ответ: «Нашли его под мостом и решили, что гражданин умирает. Был без сознания. У него ссадина на голове».
– Как вы себя чувствуете? – спрашиваю мужчину лет 35, одетого в какое-то рваное тряпье. Типичный бомж: лохматый, вонючий и к тому же сильно пьян.
– Да пошла ты!.. – ругается он в ответ.
– Капельницу с витаминами, рентген черепа и наложить швы, – делаю назначение. Больше ничем этому типу не помочь. Да и стоит ли? Он сразу после выхода отсюда пойдёт искать выпивку и вскоре вернётся в привычное болото.
– Доктор Печерская! – резкий вскрик из вестибюля заставляет вздрогнуть и пойти туда.
У входа стоит подросток лет 16-ти, поддерживает правую руку левой, а на той… у меня аж мурашки по коже! – висит какое-то животное. По виду напоминает ящерицу.
– Что это такое? – спрашиваю с отвращением.
– Друг уехал с родителями на отдых, попросил кормить его, а теперь эта живность в меня вцепилась и не отпускает, – поясняет подросток, морщась от боли.
– И как она называется?
– Ядозуб. Это ящерица такая.
– Ой, мамочка! – вскрикивает Ольга Великанова, пришедшая на помощь. – Надо её убить!
– В крайнем случае, – говорю ординатору, надевая перчатки. – Дай мне два зажима.
– Сами берите, я к ней не подойду, – брезгливо морщится Ольга.
Смотрю на неё хмуро, и она тут же идёт к шкафу и приносит инструмент. Протягивает мне.
– Пожалуйста, – хнычет подросток. – Только не пораньте его. Мне друг голову оторвёт.
– Постараюсь, – отвечаю и, просунув зажимы в пасть ящерицы, стараюсь её раскрыть. – Какие сильные челюсти! – замечаю вслух. А ведь ящерица-то невелика, размером с годовалого котёнка. –Ольга, готовься ловить.
– Я?!
– Да.
– Э… во что?
– Возьми ведро.
Ординатор приносит его и ставит рядом на пол. Потом берёт медицинский поднос и выставляет его перед собой на манер щита. Боится, что ядозуб, когда отпустит мальчишку, рванётся вперёд со скоростью снаряда.
– Сейчас… сейчас… осторожненько, – проговариваю. – Внимание, ещё немножко! Есть!
Ящерица раскрывает челюсти, подросток сбрасывает её вниз, Ольга подставляет ведро, потом быстро накрывает его подносом. Слышно, как пресмыкающееся дёргается в «тюрьме».
– Что с ней делать? – опасливо спрашивает Великанова.
– Звони в Росприроднадзор, – отвечаю ей. Потом прошу медсестру ввести три грамма антибиотика, следить за показателями, обработать рану и сделать пареньку перевязку.
– Откуда вы знаете, что делать с ящерицами? – спрашивает Великанова.
– Когда я была маленькой, любила смотреть «В мире животных» с Николаем Дроздовым. Там его однажды в прямом эфире цапнула черепаха. Мне стало интересно: что делать в таком случае? Нашла в интернете ответ. Запомнила.
– Ну вы… вообще, – восхищённо замечает Ольга.
Пожимаю плечами. Ничего особенного. Снова иду проведать безымянного парня. У него экстрасистолия.
– Сердце долго так не выдержит, – замечает доктор Ерёменко.
– Желудочковая, – сообщает медсестра.
– Заряжайте на 200, – говорю, но Аркадий Потапович принимается снова спорить:
– Его не полагается реанимировать.
– Я заведу его, – говорю упрямо.
– Это потеря времени. Мы и так перегружены, а вы отвлекаете младший медперсонал для безнадёжного случая. Заканчивайте.
– Органы ещё жизнеспособны. Я уверена, что его семья согласится помочь, – настаиваю на своём.
– Нормальный ритм, – сообщает медсестра после того, как мы ввели ещё два препарата.
– Хватит его терзать, – злится Аркадий Потапович. – Это не имеет смысла!
– Посмотрим.
Выхожу, и мне сразу вручают анализы той маленькой девочки, Лизы. Просматриваю и поражаюсь: в крови малышки запрещённые вещества! «Неужели кто-то её отправил?!» – думаю и иду в палату, где безутешная мать, сидя на койке, качает маленькое безжизненное тельце.
– Василина, пришли анализы вашей дочери, – говорю ей. – У неё нашли нелегальное вещество.
– Она умерла от наркотиков?
– Да. Вы не знаете, кто мог дать их ей?
– Дома у нас нет такого.
– Может, кто-то их употребляет? Друзья, родственники?
Василина молчит.
– Что такое? – спрашиваю её.
– Я на двух работах. Иногда что-нибудь принимаю, чтобы побороть усталость. Но я никогда не приношу это домой.
– Вы кормили грудью?
Девушка начинает плакать.
– Вы кормили грудью ребёнка? – повторяю вопрос. Хотя и так всё очевидно. Отрава у неё в молоке.
– Я люблю мою девочку, – рыдает Василина. – Я не хотела навредить ей. Бог свидетель, я не хотела. Я не знала. Честное слово!
Мне ничего иного не остаётся, как попросить администратора вызвать полицию. После этого случая я лишь укрепляюсь в своём желании остановить Бориса и его компанию. Эти люди должны не просто сесть в тюрьму. Они должны оказаться там очень надолго!
