Продолжение. Начало здеcь>
Татьяна с трудом втащила тяжёлый саквояж в распахнутую настежь дверь избы. Из дальней комнаты доносились чьи-то громкие голоса, и княжна, бросив саквояж в сенях, пошла на звук.
В просторной полупустой комнате у окна стояли два больших стола. На одном из них высокий мужчина в заляпанном кровью белом халате и аккуратной белой шапочке на голове – похоже, врач – аккуратно раскладывал белоснежные рулончики бинтов, а четыре женщины разного возраста в форме сестёр милосердия, стоя у второго стола, о чём-то негромко переговаривались.
– Быстро мойте стол, стерилизуйте инструменты, сейчас ещё привезут, – устало произнёс мужчина, снимая залитый кровью халат.
Женщины тут же засуетились у стола, стали тщательно протирать его мокрыми тряпками.
– Здравствуйте!
Все пятеро, как по команде, повернулись к княжне.
– Я – Татьяна Романова. Вас должны были предупредить о моём приезде…
– Здравствуйте, Ваше Высочество, – без особого энтузиазма со вздохом ответил врач. – Да, генерал Дитерис говорил мне о Вас…
– Давайте без «Высочеств» – не время и не место. Просто Татьяна. Или Татьяна Николаевна, если хотите.
– Татьяна Николаевна, давайте пройдём в другую комнату, – предложил врач.
Они прошли в другую, меньших размеров, комнату.
– Татьяна Николаевна, у нас тяжело, у нас много раненых, у нас кровью и смертью пахнет…
Княжна разозлилась:
– Я крови не боюсь и в обморок не падаю. Смерть видела. В лазарете уже работала, в медицине кое-что понимаю, – она с вызовом, в упор посмотрела в печальные, усталые зеленовато-карие глаза врача, скользнула взглядом по бледному, вытянутому лицу с большим, тяжёлым носом, по аккуратной бородке.
– Хорошо, – помедлив, ответил тот. – Спать будете на полу, в этой комнате, вместе с другими сестричками. Есть матрасы-сенники и несколько старых одеял. Постельного белья пока нет. Я – зауряд-врач Степан Сергеевич Бронников. Раздевайтесь и мойте руки – сейчас раненых подвезут.
Врач ушёл. Татьяна сняла пальто и чёрную меховую шапочку, не найдя нигде крючка, небрежно бросила их на стоящий в углу маленький деревянный топчан, аккуратно завязала косынку, спрятав под ней волосы, и пошла в «операционную» – так она про себя назвала ту большую комнату.
– Полей мне! – попросила княжна одну из сестёр, совсем юную русоволосую девушку.
Тщательно намылив руки жутко пахнущим мылом, она долго споласкивала их над большим медным тазом. Ногти Татьяна остригла ещё вчера, очень коротко, до «мяса». Так сказать, подготовилась.
– Как тебя зовут? – спросила княжна у девушки.
– Ксения, Ваше Высо...
– Договорились же без «Высочеств». Сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
Их разговор прервали ввалившиеся в комнату запыхавшиеся санитары, которые принесли на носилках очередного раненого и, стянув сапоги, уложили его на один из столов.
– Тяжёлый, ранение в живот, без сознания, – быстро осмотрев раненого, сказал Бронников. – Татьяна Николаевна, режьте одежду!
– Сейчас. Спирт есть?
Ксения протянула ей глубокую металлическую плошку. Княжна быстро обработала руки спиртом, схватила с металлического подноса ножницы и стала аккуратно разрезать пропитанную кровью рубашку. Вместе с Бронниковым они тщательно обработали йодом кожу вокруг раны, доктор сделал глубокий надрез, брызнула кровь.
– Зажим!
Княжна быстро пережала сосуды.
– А наркоз? – тихо спросила она.
– Он пока без сознания.
– Если раненый очнётся, у него будет болевой шок. Он может погибнуть от него…
– Возьмите вон в том ящике марлевую маску, капните на неё несколько капель эфира и положите ему на лицо, – недовольно сказал врач.
Эфира было мало – его берегли.
Девушка вытащила из небольшого деревянного ящичка маску, капнула на неё десять капель эфира из пузатой стеклянной бутыли и тщательно накрыла влажной марлей лицо раненого.
Эту первую успешную операцию она запомнила на всю жизнь.
На всю жизнь Татьяна запомнила и первого умершего на её руках раненого – девятнадцатилетнего прапорщика Ивана Тишкевича, вчерашнего гимназиста из Воронежа. Он тоже был ранен в живот, ранение было тяжёлым, почти безнадёжным, но решили оперировать. После операции она сидела возле парнишки, которого санитары перенесли в соседнюю избу, тоже отданную под нужды лазарета. Со всех сторон слышались громкие стоны – в небольшой комнате разместили восемь раненых, в соседней лежало ещё столько же. Тишкевич изредка выныривал из тяжёлого, липкого забытья, с трудом открывал ввалившиеся карие глаза и глухо стонал.
Пришёл уставший, понурый Бронников, долго щупал у раненого пульс, хмурился, потом посмотрел прямо в глаза Татьяне и тихо покачал головой. Они вышли из душной избы на воздух. Княжна зябко повела плечами – было холодно.
– Скоро кончится, – напрямик сказал ей Бронников.
– Никаких шансов?
Врач молча покачал головой.
– Воды больному не давайте – умрёт, – предупредил Степан Сергеевич перед уходом.
– А если не дам – выживет?
– Всё равно умрёт, но несколькими часами позже, – отводя взгляд, сердито ответил врач.
Через час, ближе к ночи, Тишкевич вынырнул из зыбкого забытья, и, едва размыкая пересохшие, потрескавшиеся от жажды губы, попросил пить. Татьяна аккуратно приподняла раненому голову и поднесла к его губам большую жестяную кружку, полную воды. Он пил жадно, тяжело дыша и захлёбываясь.
– Спасибо… Вкусно! – еле слышно прошептал раненый, наконец, оторвавшись от кружки и роняя тяжёлую голову на сенник. Через несколько минут он умер, а княжна заплакала навзрыд злыми, горькими слезами.
На следующий день было затишье – новых раненых не привозили. Княжна, раздобыв бумагу и несколько конвертов, села писать письмо сестре: прикинув сроки, она решила, что, если всё хорошо, Ольга уже должна была добраться до Крыма. Мысли об Оле не давали покоя – Татьяна успела сильно привязаться к девушке.
Она писала, что пока в Екатеринбурге, что работает в лазарете и сильно устаёт. Передавала привет «бабушке» и просила беречь себя.
Зоя перечитала письмо и ахнула – это был не её «летящий», угловатый почерк: буквы стали более округлыми, аккуратными. «Неужели «мышечная память»? Почерк княжны наложился на мой почерк, и получилось вот это?» – подумала она.
Запечатав конверт, девушка аккуратно написала адрес: Крым, Ливадия, Ливадийский дворец, Великой княжне Ольге Романовой.
«Почти на деревню дедушке, – подумала Зоя. – Будет чудо, если письмо дойдёт».
Вначале девушка хотела написать отдельное письмо старой императрице, но, просидев около получаса над чистым листом бумаги, поняла, что не знает, о чём писать женщине, которую видела лишь на старых фото в интернете. Да и спалиться запросто можно…
За несколько недель, проведённых в лазарете, Татьяна сработалась со всеми сёстрами милосердия, но по-настоящему сблизилась только с девятнадцатилетней Ксенией Сикорской, дочерью мелкого лавочника из Миасса. Когда «красные» захватили Миасс, смелая девушка сбежала из дома и почти месяц в одиночку пешком добиралась до Екатеринбурга. Добродушная, приветливая Ксения общалась с Татьяной запросто, на равных, остальные же сёстры – двадцатисемилетняя гувернантка Анастасия Крышнёва, двадцатипятилетняя белошвейка Ирина Соболева и тридцатитрёхлетняя крестьянка Авдотья Михайлова – боялись лишний раз обратиться к княжне, держались на расстоянии.
Спали сёстры милосердия все вместе в одной маленькой комнатке, которую по очереди убирали, но вечерами никаких задушевных разговоров между ними не было – все так уставали, что мечтали только уронить голову на подушку и спать, спать, спать.
Однажды, когда сестёр подняли посреди ночи, потому что привезли новых раненых, и они второпях одевались, Ксения, наконец, решилась спросить у княжны, зачем она всегда носит под передником этот большой коричневый кожаный кошелёк на тонком ремешке.
– Здесь браунинг и патроны к нему.
– Татьяна Николаевна, но Вы же – сестра милосердия! – ошарашенно воскликнула девушка.
– Ксюша, мы на войне, и если сюда, в лазарет, ворвутся «красные», я буду стрелять, защищая раненых, себя и всех вас.
…Тяжёлые, выматывающие дни складывались в такие же недели и месяцы. Иногда они оперировали часами, забывая про сон и еду, при тусклом свете керосиновых ламп. За счастье было лишний час поспать и лишний раз попариться в бане.
Екатеринбуржцы помогали, чем могли, и приносили в лазарет еду для раненых и персонала, но девушки ели мало, быстро, на ходу – на это просто не хватало времени.
Каждый день княжна думала о том, что надо бы написать Градову, но не знала, куда писать, и не знала, есть ли ещё на этой земле полковник Сергей Иванович Градов, жив ли он.
В конце декабря, незадолго до Нового года, стало известно, что лазарет переезжает: «красные» отступали, белогвардейцы наступали, фронт откатился далеко на северо-запад, раненых просто не успевали довозить – часть из тех, кому можно было помочь, умирали в пути.
За несколько дней до отъезда Татьяне прилетело письмо из Крыма, от Ольги. Адрес на конверте был фантастическим: Екатеринбург, лазарет, Великой княжне Татьяне Романовой. Тем не менее, письмо дошло.
Как же обрадовалась Татьяна, увидев этот маленький белый конверт! Он означал, что сестра добралась до Ливадии живой и невредимой. Он означал, что барон Врангель получил её письмо, и его войска в начале ноября вместе со всеми начали наступление. «Молодец Родянко! – думала княжна. – Никогда в нём не сомневалась».
Ольга писала, что скучает, что они с бабушкой каждый день ходят гулять к морю. Письмо сестры было пронизано горячей, отчаянной мольбой не погибнуть. Ольга просила Татьяну бросить всё и поскорее приехать к ним, в спокойный и безопасный Крым.
Татьяна, уставшая до чёртиков, в тот же день написала короткий ответ. Она писала, что не приедет, потому что не может бросить раненых, писала, что лазарет переезжает, и она ещё не знает куда. Обещала написать с нового места, как только доедет.
К отъезду готовились двое суток: раненых из лазарета разобрали по домам на долечивание екатеринбуржцы. Татьяна, Ксения Анастасия, Ирина и Авдотья аккуратно разложили хирургические инструменты по пеналам, сложили все лекарства и весь перевязочный материал в большой дорожный сундук, начисто вымыли обе избы. Оба стола решили забрать с собой – непонятно, будет ли на новом месте на чём оперировать и перевязывать раненых.
За час до отъезда к лазарету лихо подкатили сани. Из саней выбралась молодая купчиха Мария Железнова и, подхватив две увесистые корзинки, бегом бросилась в избу. Княжну она застала за последними приготовлениями к отъезду – девушка аккуратно укладывала вещи в свой кожаный саквояж:
– Добрый день, Ваше Высочество!
– Здравствуйте, Мария Ефимовна! – Татьяна была рада видеть старую знакомую.
– Слава Богу, успела! Вот, возьмите, – купчиха протянула девушке две корзинки. – Здесь, – она указала на одну из корзинок, – вкусная, свежая выпечка. А здесь, во второй корзинке – чёрный хлеб, варёные яйца и немного молока. В дороге пригодится.
– Спасибо, Мария Ефимовна!
Купчиха трижды широко перекрестила княжну, а затем повернулась и, не желая показывать свои слёзы, быстро выбежала из лазарета.
Лазарет уехал из Екатеринбурга холодным утром 26 декабря в четырёх больших кибитках. Светило яркое солнце, было холодно. Кибитки тащились через бескрайние леса, на обочинах дорог то тут, то там белели припорошенные снегом холмики безымянных могил с наспех сколоченными крестами.
Хлеб и яйца съели в первый же день, молоко выпили до последней капли. Выпечка действительно оказалась очень свежей и вкусной, и путешественники не раз добрым словом вспоминали молодую купчиху.
Чем ближе они подъезжали к Кунгуру, тем сильнее слышались звуки отдалённой стрельбы – спокойный тыловой Екатеринбург уже успел забыть эти тревожные звуки.
На третьи сутки, под вечер, едва начавшие сгущаться лёгкие сумерки разорвало призывное, тревожное, отчаянное ржание. Дремавшая в кибитке княжна вздрогнула и вскинула голову. Лошадь ржала где-то совсем рядом.
– Остановите! – громко крикнула она извозчику. – Остановите!
Кибитка остановилась. Княжна выскользнула наружу и сразу увидела лошадь – она лежала в двух шагах на обочине дороги. Увидев Татьяну, животное сделало отчаянную, но безуспешную попытку подняться. Девушка приблизилась и увидела, что у крупной, красивой вороной лошади наполовину оторвана левая задняя нога, а остальные три ноги перебиты. Снег, на котором лежало животное, был красным от крови.
«Похоже, снаряд разорвался совсем рядом с лошадью, – подумала она. – Всадника убило, а её, бедняжку, покалечило».
Татьяна огляделась и увидела совсем рядом, на обочине, уже засыпанный снегом маленький холмик, а над ним – большой берёзовый крест.
«Вот здесь, похоже, и похоронили всадника, – подумала она. – Почему же вот так бросили умирать лошадь»?
Княжна подошла вплотную к искалеченному животному:
– Сейчас, моя хорошая, сейчас, – тихо сказала она, нашаривая обеими руками под пальто кошелёк с браунингом.
Девушка взвела курок, зажмурилась и дважды выстрелила в красивую, точёную голову лошади.
До Кунгура они добрались глубокой ночью и вынуждены были спать в кибитках.
…В Кунгуре лазарет занял весь просторный двухэтажный особняк купца Николая Грибушина. Наконец-то у каждой из сестёр милосердия появилось по собственной комнате, а в огромной библиотеке, отданной под операционную, были установлены три больших металлических стола для операций и перевязок и яркие электрические лампы.
И Новый год, и Рождество Татьяна провела в операционной. В конце января у зауряд-врача Степана Бронникова и его помощниц выдался особо тяжёлый день – они прооперировали семнадцать раненых. Княжна мечтала об одном – упасть и выспаться, но санитары внесли в коридор носилки с очередным раненым:
– Сестричка, тут у нас тяжёлый, чудом довезли.
Девушка повернулась к носилкам, и её сердце пропустило несколько ударов. На носилках, накрытый шинелью, лежал страшно бледный человек. Это был полковник Сергей Градов.
---
Автор: Наталия Матейчик