Меня зовут Ирина, и я – алкоголичка. Все дружно аплодируют, потому что, я встала на путь истинный. Ухоженный руководитель группы, писаный красавчик, благоухающий дорогим парфюмом, поведет меня по этому пути к свету и новой жизни! Ура, Господа! Скоро я тоже буду благоухать «Шанелью», с прической «волосок к волоску» и в идеальном брючном костюме небесного цвета. Меня ждут крутые виражи (вверх и вверх) в карьере и скорый брак с миллионером. Ведь все миллионеры женятся на таких, как я, бывших алкоголичках! Это аксиома, господа! Прям, ищут нас годами! Хотя я, честно говоря, не откажусь и от руководителя группы, так он хорош! На участкового нашего похож.
Ха-ха! А вы поверили? Вы что, сериалов насмотрелись?
Не бывает такого в жизни! И никто тут у нас, в нашей, Богом забытой дыре, никаких групп не создает. И никаких красавчиков, и никаких миллионеров, и «Шанелей» тут отродясь не было. Здесь народ делится четко на две половины: алкашей (это совсем безнадежные люди) и пьяниц (эти еще совсем не опустились). Не пьют только дети и старики. Ну и бабы. Кто-то должен кормить своих детей и родителей. Алкаши это делать уже не в состоянии. Делать-то этих детей не в состоянии. Но дети все равно рождаются. Бабы-дуры рожают. Кто-то должен впоследствии заменить почетное место отцов под забором?
Спрашивается, зачем замуж выходят за подзаборных дегенератов? А что еще делать в нашей дыре? Уж так получилось, что нечего. А замуж выходили испокон веков, и испокон веков мучились, «потому что мамка мучилась, и бабка мучилась, и пра-пра-бабка – тоже». Те, кто поумнее, давно отсюда уехали и живут счастливо. Хотелось бы в это верить.
Я не мучаюсь. Потому и не уехала. Я – патриот своей родины. Мне и тут хорошо. Потому что я – бухаю, и вся моя жизнь расцвечена розовыми красками. Не всегда – с утра мне хреново. Хреново так, что хочется вздернуться на первом суку. Батя мой так и сделал. Лет десять назад он проснулся с утра, залез под стол в поисках бухла и ничего там не нашел. Тогда он полез в заначку, оставленную после выплаты пособия по безработице. Запасливый был. И там – ничего! Тогда он пошел в магазин, просить в долг пару баночек крепкого пива. Эстет, блин. А ему не дали!
- Ты, Коля, нам уже дохрена должен, - сказала продавщица Клава, - твой кредит закончился!
Папа ужасно расстроился и отправился в баню. Не мыться. Вздергиваться. И вздернулся. Там его я и нашла. Коллеги по котельной, откуда его выперли за пьянку, похоронили папу в лучшем виде. Брат с местом на кладбище договорился. Нашего папу на новом кладбище похоронили. Хотя я просила, чтобы на старом, рядом с мамой.
- Мама с ним всю жизнь страдала, - возразил тогда брат, - она Христом-Богом просила, чтобы «этого» рядом не захоранивали!
Странно, я об этом не помню. В смысле, что мама так говорила. Она же дура была: Бог терпел и нам велел… Она всю жизнь папины побои терпела. Наверное, и сейчас, когда папа рядом бы прилег – вытерпела. Такой тихонький, такой спокойный, господи. Любо – дорого с таким-то лежать! Но брат сказал: похороним на новом!
Ну и залопатили на новом. А потом новое кладбище закрыли. Типа – незаконно, и все такое. Вот и лежит там батя, как последний дурак, в компании еще четырех таких же дураков незаконных средь чистого поля. Могилка его зарастает борщевиком, хотя брат и памятник поставил, и ограду. Кто бы еще этот борщевик проклятый косил. Я, что ли? У меня косы нет, и бабок нет, рабочих нанять. И брата нет рядом. Брат живет далеко и приезжает редко. В следующий раз, если приедет, то, наверное, только на мои похороны.
Он у нас – исключение из правил. Бухать не захотел. Уехал отсюда сразу после школы. Хороший. Правильный. У меня, благодаря брату, даже племянники есть. Правда, я их не видела ни разу вживую. И батя не видел! Так получилось. Как? Ну… так… Неудобно говорить. Братец мой привез своих деток в гости не в самый подходящий момент: мы пьяные были с батей. В муку! Мы же не знали, что к нам гости едут. Знали бы, так подготовились. Полы бы вымыли и по трезвянке их встретили. Мы не совсем же конченные. А он, как идиот, без предупреждения на голову свалился… Так ему и надо! А он обиделся. В общем, не звонит даже.
А мне по барабану, честно. Не хочешь – не надо. Квартира двухкомнатная в полном моем распоряжении, че хочу, то и делаю. Детей нет. Я ответственная! Нафиг нищету плодить? Даже кошку не завожу! Чтобы не мучить: если я в запое, то себя забываю, не то что кошку. А так винить меня не в чем – никому не мешаю и больно не делаю. Я считаю это правильным! Пока не пью, так нормальная: работаю, за квартиру плачу, цветы в доме поливаю. А стоит только рюмку хапнуть – туши свет. В голове что-то отключается. Вроде дома выпивала, а почему-то просыпаюсь в левой хате. Грязь кругом, матрас драный. Мужики страшные, вонючие. Я – страшная, вонючая.
И, главное, пофигу. Все свои, родные в доску! Я так неделю могу зависать, пока колотун не прихватит. Раньше меня мамка разыскивала и домой приводила. Отмоет, откормит, в человеческий вид приведет. Плачет, Бога молит.
- Ирка, за что? За что меня Господь так наказал? Что ты со мной делаешь?
А мне ее жалко, до слез. И в самом деле – за что?
- Мама, - говорю, - ты ни в чем не виновата! Это – гены виноваты. Я же потомственная алкашка! Мне иначе жить невмоготу!
А она меня братом попрекает. Мол, брат тоже потомственный! А вырос хорошим человеком! Работа у него, семья, жена хорошая. Честь и совесть!
Ага, честь и совесть. А как мама заболела, так ни разу и не приехал. Все работал. Я маму выхаживала, по больницам бегала. Держалась, ни грамма в рот. А однажды собрала передачку, пришла в больницу, а мамы уже нет. Скончалась скоропостижно – говорят. Ну тут я сорвалась – поплыла. Главное, не собиралась. Корвалол только. Я его пять пузырьков высосала. А потом крыша поехала, ничего не помню. Помню, что меня Игнат все в бок туркал:
- Вставай, дура, брат приехал! Ищет тебя. Мать хоронить надо! Су*ка, совести у тебя нет! Вставай!
А я тогда думала: коли приехал, так сам управится. Мне эти похороны… И так тошно. И не вставала. Игнат меня бил. А мне пофигу.
Игнат – мужик мой. Ну… как мой… Так, не серьезно. Просто, я часто у него дома просыпаюсь. Тянет, значит. Не меня, а тело мое бренное, пьяное. Трезвой, он мне нафиг не сдался: корявый, страшный и бывший зек. Мне такая требуха даром не нужна! Между прочим, я, когда сухая, даже очень ничего. Мне сорока еще нет, и лицом, и фигурой удалась, в маму. И спокойная по характеру. И на работе ценят и прощают. Уж сколько раз я их подставляла, но прощают.
- Ирка, тебе цены нет! – девки говорят, - руки у тебя золотые!
Я уборщицей в столовке работаю. И уж если работаю, то на совесть! У меня все блестит, как у кота …! И дома у меня все блестит! И сплю я на накрахмаленных простынях! И в холодильнике есть, че пожрать! Девчата всегда мне подкинут и фарша, и мяска! И на огороде картошка растет, морковка и цветов – море! Хоть иди и снимай передачу про сад-огород, загляденье просто!
- Ирка, брось ты жизнь свою губить, - говорят мне на работе, - красивая баба, статная, добрая! Закодируйся!
А я понимаю, что так оно и есть! Игнат вечно ко мне таскается: давай закодируемся вместе! Заживем! Деток родим! Уедем отсюдова! Я ж тебя люблю, дуру!
Не знаю даже. Хочется пожить по-человечески. Тем более, папаша мой несравненный убрался в чистое поле, рожа его перед глазами не мелькает, никто мне мозги не пудрит. Почему бы нет? Я же могу всухую, могу! А что-то мешает, убей Бог, не пойму, что?
Страшно мне становится. Помню, выходила из запоя. Тот запой мне раком вышел – зимбуряги какой-то нажралась. Отравилась, что ли, или свою цистерну, наконец, выжрала, не знаю. Только фигня такая случилась: иду по улице, хреново мне, гляжу, цыгане идут мне навстречу. И не те, что в разноцветных юбках и платках, веселые, с медведем. А страшные какие-то, серые, в лохмотьях. Жуткие. Я испугалась – домой побежала. А они за мной всем табором. Я на ключ закрылась, дрожу. В окно выглядываю, а они прямо по стене ползут, как человеки пауки, по отвесной стене! Ко мне!
Их главный самый первый ползет. Лохматый, грязный и улыбается корявыми зубами. Я пригляделась, смотрю – Игнат! Я тут и взвыла! Вою, ору, кричу! Час, наверное, с цыганами воевала!
И тут стук в дверь (звонок у меня сломан).
- Кравцова, откройте немедленно! Полиция! Немедленно откройте!
Я – бегом к двери. В глазок смотрю. Боже ты мой! Что за Еруслан! Богатырь. Царевич! Высоченный. Стройный. Ихняя форма полицейская ладно на фигуре сидит, хотя уже не мальчик, видно – за тридцатку перевалило. Открываю. Стою, молчу, дрожу. И чувствую – уже люблю его. Всеми фибрами души. Потому что – спаситель. А ближе спасителя нет никого на свете. Потому что – живой человек, а не бес или глюк какой. И красивый, красивый, мамочки мои!
И знаете – все сразу прошло. И страх пропал. И цыгане во главе с Игнатом пропали. Тихо. Птички чирикают. Солнышко светит. Небо синее. И глаза у полицейского синие-синие, как небо.
- Простите пожалуйста, - говорю, - больше не буду. Нехорошо себя чувствую.
Он на меня так пронзительно посмотрел. Потом говорит.
- Я ваш новый участковый, Степан Петрович Водкин! На вас поступила жалоба от гражданки Ивановой. Дебоширите?
Водкин. Ха-ха-ха! А Иванова – жаба. Приехала в наш дом недавно. И все ей не нравится. С*ка старая!
А потом Водкин вдруг официальный тон сменил. Взглянул в самую душу. И взгляд у него такой жалостливый, сочувствующий.
- Что с вами?
- Цыгане гонятся за мной. Прямо по стене ползут, - отвечаю.
А он все понял. Сразу. Другой бы посмеялся, пинка бы навялил. А он меня в квартиру втолкнул. На диван уложил:
- Лежи, Кравцова и не двигайся.
Сам кому-то позвонил. И через час парень какой-то пришел. Парень, как парень, морда в прыщах. Но, видимо, опытный. Не я первая, не я последняя. Капельницу мне поставил. Рядом присел. Через час мне лучше стало. Водкин пацана этого мутного выпроводил.
- Чай в доме есть? – спросил Водкин.
Чай нашелся. Он сам его заварил. И так интересно: не просто в заварку кипятку бухнул, а сначала чайник ополоснул крутым кипятком. Насухо вытер и заварки сыпанул. И полотенцем прикрыл.
- Понюхай, - говорит.
Я понюхала. Баней пахло. И еще чем-то, сухим, ароматным. Здоровьем и хорошей жизнью. Мамой пахло.
- Хорошо? – спросил.
- Очень хорошо, - ответила.
Он кипятку в заварку плеснул. Потом еще раз полотенчиком прикрыл. А я сижу и радуюсь, что всю эту неделю таскалась не дома, и бардака у меня никакого в квартире нет. И полотенчико чистенькое, беленькое.
А потом мы с ним пили чай. Очень вкусный чай.
- Ушли твои цыгане? – спросил и улыбнулся такой доброй улыбкой, что у меня дыхание сперло.
- Ушли.
- Не пей больше, Кравцова! Не надо. До белочки ведь дошла. Красивая девка, молодая! Стыдоба! Не пей!
И я ему пообещала не пить. Он ушел, а я поняла: присуху Водкин мне сделал какую-то. Что-то он в этот чай намешал, голову на отсечение даю! Потому что с той поры не могу без этого Водкина. Думаю, думаю, думаю, думаю. И все о нем. И, главное, пить не хочу. Ну не хочу и все! Блевать мутит. И жду его целыми днями. Только Водкин не приходит больше. Может, опять какой-нибудь скандал закатить, чтобы эта жаба участкового вызвала? Стыдно. Я ж трезвая. Неудобно. Пожилой человек…
В общем, пить я прекратила. Синюю жизнь на синие глаза поменяла…
Игнат приходил. Опять замуж звал. Я понимаю, что тогда у меня глюк был, но все равно, на Игната смотреть не желаю. Выгнала. А он заорал:
- Ты че, дура, не понимаешь, что ли, что нафиг этому м*нту не сдалась? Он женат! Дочка есть! С*ка! Подстилка мен*овская!
У меня земля из под ног…
А чего я хотела? Сказочки про любовь? Мой удел – синеботы типа Игната. Даром сдалась я Водкину. У него жена. Дочка. Хорошая жизнь. А я – грязь. Шваль подзаборная. Синька.
И напилась я опять. Нажралась, как к*рва. Потом вымылась дочиста, до скрипа. Волосы завила плойкой. Накрасилась. Юбку короткую надела. Туфли. И пошла в участок, к Водкину. Пьяная. Иду и думаю – вот чего напилась. Зачем. А затем, что не могу я ему трезвой вопрос задать – да или нет. Не могу. И даже сейчас, пока бухая, не смогу. Иду, не плачу. Ногами в каблуках перебираю.
Участок у нас в здании администрации находится. Там контора, там и участок. Одноэтажное здание, аккуратное, маленькое, розы посажены в палисаднике. Я, дура, возьми, и розу отломи. Отломила и – в зубы. Типа, лихая, с розой в зубах, в окошечко загляну и поставлю все точки над «и».
Гляжу сквозь занавеску… А он…
А он с девушкой. Девчонка совсем. Смотрят друг на друга. Улыбаются. Она к нему на работу пришла с дочкой. Смеются. Водкин суп из банки хлебает. Жена ему контейнер со вторым открыла. Девочка лет семи рядом – смеется тоже, болтает тоже. Счастливые… Красивые. Синеглазые. Молодые. Трезвые.
Он взгляд на окно перевел. Увидел меня, нет? Не знаю. Мне это уже не интересно. Я бежала, пуще ветра. И бежала не домой. В магазин.
- Клава, дай мне веревку для белья, - говорю.
Клавдия на меня посмотрела подозрительно.
- Тебе куда? – спрашивает.
- Да не ссы! Стирала сегодня, так старая веревка совсем перетерлась. Вот, купить надо. А ты че подумала? – спрашиваю.
- Что ты чеканутая, - отвечает, - в тетрадку записывать?
- Не надо, сейчас рассчитаюсь. И водки мне дай.
***
В бане сыро и страшно. Нижние венцы вовсе подгнили. И пахнет мертвечиной. Да. Мертвечиной. Будто папенька родный их могилы вылез и меня около бани поджидает. Да еще цыгане перед глазами стоят. И Игнат среди них. Урод.
Перекреститься, что ли? Не буду. На такой страшный грех пошла. Не надо креста в таком деле. Пропащая я. Вот и все. Веревка синтетическая, петля хорошо затягивается. Не страшно теперь. После бутылки задор такой, азарт. Освобожу мир, всем легче станет. Ну… давай, Ирка.
Не поминайте лихом.
***
Кравцова, ой, Кравцова… Ну ты и балда, Кравцова! Зачем?
Белые стены. Белый потолок. Белый халат на участковом.
- Очнулась, Ирина? Жить будешь, доктор сказал. Хорошо, что Клавдия ко мне прибежала: Ирка вешаться пошла. Ну ты и идиотка! Я толком сестру с племянницей не принял, бросил их. А ведь они на два дня только приехали… Ум у тебя есть?
- Нету, Степан Петрович. Правда, сестра?
- Сестра, - синие глаза смотрят на меня подозрительно, - а что?
- А то. Люблю я вас, Степан Петрович.
- Ты? Меня?
- Да.
- Ну ты и балда, Ирка. И что мне с тобой делать?
- Жениться. Наверное. Мне никто кроме вас не нужен. И пить я больше не буду. Никогда.
Водкин молчит.
- Я обещаю, Степа. Вы… Ты мне веришь?
- Погляжу на твое поведение, Ирина. Я давно уже на твое поведение гляжу…
А я на седьмом небе от счастья! Мне кажется, что ничего у меня не было. Что я еще и жить не пыталась. Или не жила никогда. И моя жизнь только начинается. Рядом с ним, с Водкиным. Без водки!
- Поцелуй меня, Степан, - прошу.
И он меня… поцеловал!
Автор рассказа: Анна Лебедева