Его не было трое суток. За это время кто-то вынес нам дверь. Выбили, пока мы были на работе, обыскали дом, может чего и украли, мы не заметили – не хранили дома ни деньги, ни ювелирные изделия. На вид всё было на месте. Больше было похоже, будто что-то искали.
Ниже вы можете прочитать окончание рассказа. На канале «Стакан молока» мы публиковали его по частям. См. порядок публикаций:
Плохой сын (начало) - см. здесь
Плохой сын. Созависимость (продолжение) - см. здесь
У сына имелся ключ, ему не было смысла выбивать дверь. Скорее всего, дружки искали у него наркотики. Может, задолжал...
Соседи увидели выломанную дверь и вызвали полицию, но мы ни слова ей не сказали о своих предположениях, так как боялись за Вадика.
Конечно, нам было плохо в эти трое суток. Очень. Но злость поддерживала. Раньше её не было, были только жалость и страх. Сейчас появилась злость, а вместе с ней и холод. Тот, который помогает при обдумывании решений, и придает отваги. Был в этой отваге, конечно, элемент отчаяния, но тем не менее, появилось и упрямство, и вера в то, что мы своего добьемся. Так или иначе.
И гнить заживо, страдать как мы уже столько времени страдаем, мы больше не намерены.
Мы много говорили в те дни. Целые вечера. И признались, что хоть мы и «пролечились» в Москве вместе с сыном, но ничего не сделали из того, что советовали врачи. То есть «сорвались» так же, как и Вадик. Впустую с нами отработал психотерапевт. Более того, мы вообще вели себя по-прежнему – накричали, унизили, а самое главное – никому про зависимость Вадика не рассказали, и сейчас он, скорее всего, уже берёт у бабушки пенсию на покупку дозы.
***
В этот вечер в квартирах и домах нескольких русских канадцев раздался звонок, за которым последовал необычный разговор.
– Ребята, это я, мне надо поговорить, – произносил мужской голос. – Понимаете, у нас Вадик, оказалось, сидит на «веществах».
На том конце провода замирали, и Володя имел возможность всё вкратце рассказать, его не перебивали. Он просил, чтобы его сыну не давали денег.
– И не пускайте его переночевать, потому что если он обокрадет вас, чтобы продать и купить дозу, мы не виноваты. Вы предупреждены.
И его заверяли, что ни в коем случае не пустят и денег не займут. А потом все эти люди, русские эмигранты, обсуждали с домочадцами, что «надо же», «вот почему у хороших людей всегда беда», и «я говорил, что не грипп у него», и «надо было сына на как можно больше кружков записать, чтобы времени на дурь». В конце все призывали к себе своих детей и всматривались, внюхивались и расспрашивали как с «веществами» в их окружении. Грозили пальцами: «Смотри! Я на тебя надеюсь! У Гуревичей знаешь, что случилось?».
А потом грустили и жалели Аню и Володю. Не осуждали. Потому что все пашут с утра до вечера и знают как эмигранты теряют детей – вот в этой ежедневной суете на них не остается времени и сил. Годами родители приходят домой, кормят детей, делают домашние дела, и только спрашивают дитя:
– Как дела?
– I am fine! – как правило, по-английски отвечает чадо. Одетое, обутое, с игровой приставкой в руках. И родитель ложится спать с чувством, что всё в порядке, ребенок растет в комфорте, папа с мамой сделали ему паспортину страны, которая занимает первое место в мире во всевозможных рейтингах стабильности и безопасности. И вообще, он ходит на карате и плаванье. То есть родительский долг выполняется в полной мере. Жизнь удалась.
Но время от времени выяснялось, что у кого-то выросший ребенок умер в гараже, где прятался и кололся, у других дочь-подросток стала «нетрадиционной», у третьих – и таковых большинство среди несчастных случаев – дети выросли и не хотят ни учиться, ни работать, сидят на шее родителей-пахарей. Начинали выяснять почему, и оказывалось, что дети не видят необходимости работать, потому что у родителей достаточно денег, чтобы их прокормить, и в школе они учились плохо, скрывая это от родителей (которые, собственно, не особенно и приглядывались), и книг дети не читали, потому что их не читали при них и родители, а потому дети – вообще не такие как мама и папа. С другими ценностями. Далеко не советскими.
Дети не считают, что в транспорте надо уступать кому-то место. Не считают, что надо делиться с кем-то своим обедом, если у того нет – даже с другом. Не верят в Бога, в коммунизм или капитализм. Это просто пустые потребители. Жратвы, тряпья, и тупых шоу.
А бывает, что и хорошие дети не могут себя найти. Это воспитанные заботливыми родителями дети, которых дома учили русскому языку, литературе, истории, заставляли читать. То есть родители которых не ограничивались вопросом «how are you?». Так вот бывает, что и такие выросшие дети не могут себя найти потому, что страна всё же чужая, хоть ты в ней и с малышового возраста. В ней у тебя и твоих родителей нет прочных, старых связей, а потому трудно устроиться на хорошую работу. Ибо связи и блат – не советское понятие, как думают некоторые. Связи и блат, равно как и коррупция, понятия планетарного масштаба и стары как мир.
Хорошо, если сын или дочь идут работать в семейный бизнес – тогда они сразу пристроены. А если они не хотят заниматься делом родителей, то поступают как рабсила в мир, где они – винтики и шпунтики, и у них нет никаких преимуществ, и некому протянуть им руку. В итоге хороший мальчик или девочка годами работают не по призванию, а где попало. Куда сумели устроиться. Теряют веру в себя, тоскуют (что здесь именуется депрессией). Пьют таблетки, толстеют.
Если зайти на эмигрантский форум в интернете и забросить тему таблеток от депрессии, вот же ж начинается дискуссия! Тебе накидают названий лекарств, как заправские фармацевты. Причем, не старшее поколение, которое по советской привычке, в депрессию мало верит, считает, что «корову бы тебе, а лучше две», а именно молодое поколение вовсю лечит свою печаль «химией».
Конечно, много среди эмигрантских детей и благополучных. Успешных. Которые сорвали звезду с неба. Но вот беда – нет социологов, которые прошерстили бы русскоязычные общины и посчитали сколько в них таких, и сколько эдаких. Интересные, должно быть, получились бы цифры.
***
Труднее всего было сказать о зависимости бабушке. Володя поведал все матери, но сильно приукрасил картину. Сказал, что Вадик уже вылечился, и сейчас родители боятся только, чтобы он не сорвался. А значит, бабушка не должна давать ему денег. Мать долго молчала, была потрясена. Потом сказала: «Конечно, конечно...». Подняла глаза на Володю:
– Ты-то сам как?
– Я ничего.
– Смотри. У тебя уже такой возраст… Себя-то тоже береги.
В этот вечер Гуревичи забрали маму к себе ночевать. На всякий случай.
***
Вадик вернулся, прошёл в душ, а потом в свою комнату, как ни в чем не бывало. Как ни странно, его ни о чем не спросили. Дома было необычно спокойно, мама готовила на кухне, папа смотрел телевизор и громко комментировал, чтобы маме на кухне было слышно.
– Рыжий Гитлер из зампредседателя правительства России по финансовой политике стал управляющим от России в международных финансовых организациях… Кучерявый этот, на карточного шулера похожий, теперь – губернатор Нижегородской области. Аня, ты представляешь? Экономисты великие… Людям в стране зарплату по году не платят, люди из окон прыгают…
– Ужасно, – отзывалась с кухни Аня. – Мне Емельяновы написали, что на пенсию бабушкину живут. Ну, и огород помогает. Так это хорошо, у кого участок есть, а кто в квартире живет?
Сюжет о России прекратился, и Володя присоединился к жене на кухне. Продолжал возмущаться:
– Ты понимаешь, что это иго? «Прииде безбожный царь Батый на Рускую землю со многими вои татарскыми и ста на реце на Воронеже близ Резанскиа земли…». Безбожный царь Борис! Встал в Кремле с воинами своими...
«Явишася языци, их же никтоже добре ясно не весть, кто суть и отколе изидоша, и что язык их, и которого племени суть, и что вера их». Да, именно! Никому не понятно кто все эти люди, отколе они и кто суть?! Где он выкопал всю эту мерзкую орду? Откуда понабежали они на Русь? Где они сидели в советское время, в каких щелях, откуда теперь выползли?
– Ты о чем? – не поняла Аня.
– О том! Банда у власти! Сил нет уже всё это читать и слышать. Иго проклятое! Когда уже народ бедный их скинет?
Подумал и вздохнул:
– Сталин новый нужен, да где взять? Пересажал бы…
– Чтобы опять «дело врачей»? – не согласилась Аня.
– А что дело врачей? Яшка Шпигель правильно говорит: ещё неизвестно были ли они так уж невиновны… Сейчас всех чохом реабилитируют. А там ещё порыться надо. Дыма без огня не бывает. Я вот тут, в Канаде, пару «репрессированных» встречал. [Грубое слово] первостатейные. России только зла желают. И ты думаешь потому, что она их репрессировала? Нет, она их репрессировала потому, что они были вредили. И родители их были [грубое слово].
– Чумаченко помнишь? – спросил. – Который в русских газетах эпопею про Сталина накропал на целый год? Он мне сам рассказывал, как его папашка, украинский националист, колхозное добро палил, в тридцатые-то годы, когда люди и так голодали, а в войну в РОА записался. С немцами тот папашка потом в Канаду и бежал. И вот теперь из номера в номер Чумаченко описывает «ужасы сталинского режима». Ты, кстати, знаешь сколько тут в украинском районе служивших в дивизии СС «Галичина»? Я в интернете встречал цифру – 10 000. Десять тысяч эсэсовцев! Спокойно землю топчут! Русских убивали? Евреев убивали? Поляков убивали? И никому дела нет.
– Тут ещё власовцев куча, – добавила Аня, раскладывая нарезанные на салаты овощи по полиэтиленовым мешочкам и укладывая в морозилку – она на неделю готовила. – Я бабку одну встретила, в церкви на чаепитии, так такая прямо русская, до мозга костей, всё мне про нашу культуру пела. Потом оказалось, в РОА служила. Я чуть чашку горячего чаю ей на башку не вылила, когда она призналась. Она, может, в моего деда стреляла...
Володя эту историю не раз слышал, потому отвлекся и думал о своем. Об иге, которое напало на его Родину и душит. И теперь неизвестно, когда она из лап этого зверя вырвется.
События 93-го года, когда расстреляли парламент и москвичей, прошли мимо него, потому что он в то время пахал как вол. Но позже он всё же много прочитал и просмотрел на эту тему, и про себя оплакал потери народа, проигрыш в восстании. Чем больше он жил на Западе, тем больше убеждался, как не то, чтобы даже хороша Россия, или в чём-то имеет преимущество, а насколько она права. По большому счёту. По малому нет, где-то что-то на Западе правильно, лучше, в устройстве быта и так далее… Машины тут круче, небоскрёбы выше, зубы белее. Но по большому счёту, в глобальных и главных вопросах бытия, права Россия.
Там хранится справедливость планеты. Главные ценности человечества. Настоящие, незыблемые. Там хранится подлинная Любовь, которую русские защищали веками, положив миллионы своих русых голов. Любовь бескорыстная, вселенская, небесной высоты. Не к деньгам, не к сладкой жизни, не к завоеванию мира, а к «отеческим гробам», к берёзам, к Женщине с младенцем на руках, к самопожертвованию Младенца, любовь к человеку – даже падшему, даже неправильному – это хорошо выразилось у Достоевского.
России сейчас, в девяностые, навязывали буйную, разнузданную сексуальность, «демократические» газеты твердили, что стыд – это комплексы, что «в жизни надо всё попробовать», а Страна смотрела на это оторопело, скорбно, и молчала. Не восставала, но и не соглашалась.
Так смотрят на оглашенных. Бесноватых. С ужасом и состраданием.
Так же, скорбно и молча, смотрели русские на фашистов, которых вели после Победы по Красной площади. Измученный народ стоял по сторонам и не бросался бить, не царапал глаза, не плевал, а лишь смотрел с непониманием и укоризной.
В России хранилось христианство. Володя в Бога не верил, но как преподаватель старославянской литературы, не мог не понимать влияния этой религии на ход истории, на культуру всего мира. И вот христиане Запада не все, но многие сдались, позволили в своих церквях проводить непозволительные обряды. Испугались. А русские – не сдались. А их священники – хоть пытай их, холодной водой обливай на морозе, или на костре жги, не пойдут на такое. Проверено веками.
Любовь к России разгоралась в сердце всё больше, обида за неё – в том числе и на Канаду, которая называла чеченских террористов «борцами за свободу» и аплодировала делишкам «гаранта Конституции» – жгла всё сильнее. Но эти чувства не находили выхода. Не было им применения. Они просто тлели в сердце, время от времени стреляя искорками…
– Президента при мне больше не хвалите, и русских не охаивайте, – сказал он одним своим знакомым, и навсегда закрыл перед ними дверь своего дома. Потому, что и того, что они сказали раньше, было достаточно для разрыва отношений.
Побывав с сыном в Москве и посмотрев своими глазами на происходящее, Володя еще больше горевал о своей разоренной Родине. Жалел её. Такую умную, но такую наивную. Такую милосердную ко всем и такую никем не жалеемую! И часто, чуть ли не каждый день, возникали у него в памяти отрывки из летописей, с описаниями безобразий, чинимых на Руси иноплеменными поработителями. Сейчас, в 1997-м, было ровно то же самое…
«Случилась победа над всеми князьями русскими… Победили русских князей за прегрешения христианские, пришли и дошли до Новгорода... Не ведающие лживости их русские выходили навстречу им с крестами, они же убивали их всех».
«И кто, братье, о сем не поплачется?»
***
Всего за пару дней увидел Вадик что его семья изменилась. Она успокоилась. Родители не кричали, разговаривали друг с другом, будто ничего не происходит, и даже смотрели телевизор. Мама купила букет цветов и поставила их в вазу на столе в гостиной. На сына больше не смотрели как на изверга, но странно было то, что на него не смотрели вообще… Как будто его нет.
И когда он в очередной раз отошел от дозы, и приполз на кухню попить, родители объявили ему, какой будет отныне жизнь. Они рассказали ему, что теперь все окружающие знают, что он зависимый. Велели подписать контракт, в котором он обещает не «употреблять», иначе он должен уйти из дома. Ему было запрещено не ночевать дома, запрещено орать на родителей (они обещали тоже быть вежливыми), но самое главное они сказали устно.
Что не собираются умирать вместе с ним. Что хотя и любят, а свою жизнь ценят. И он будет гнить в могиле, а они погорюют, и заживут себе дальше. Потому что ни в чем не виноваты, сделали что могли, и потому что еще нестарые.
– Выдадим Ленку замуж и будем няньчить внуков, – говорила мать. – И представляешь, ещё будем счастливы. Время лечит.
А Володя, слушая жену и кивая, в этот момент вспомнил одну отчаявшуюся мать в «Полярисе». Она там лечила двоих сыновей, и не верила, что они сойдут с иглы. Делилась с ним: «Я ещё молодая, смогу родить». Его поразили тогда её переплетшиеся обреченность и надежда на будущее.
...Вадик пребывал в изумлении. Он не ждал такого от родителей. И он видел, что они не разыгрывают. Мама преобразилась – красится, кофточку купила. Отец шутит, в русскую баню со знакомыми пошёл.
Сначала Вадик обиделся. Очень. Просто до зубовного скрежета. Они бросали его, раненого бойца, и шли дальше. Они предавали!
А потом задумался. Все прокручивал в голове мамин монолог:
– Понимаешь, ты наш любимый сын, но «не сотвори себе кумира» относится и к детям. Мы тебя на божницу поставили, и страдали все эти годы. Папа в обморок падал, бабушка, бедная, в госпиталь попала, я постарела, а ты – как кололся, так и колешься. Почему? Да потому, что ты идол. Фальшивый божок. Так вот, больше мы на тебя молиться не будем. Отныне я, как христианка, не буду совершать греха – убивать себя мыслями о тебе, а буду беречь себя ради Лены, ради будущих внуков, которым я пригожусь, ради Володи. Я не собираюсь подыхать вместе с тобой. И папа тоже не собирается.
Честно сказать, о том, что она христианка, Аня вспомнила не так давно. Когда совсем приперло. И ринулась читать православную литературу. Вот и просветилась насчет того, что каждая жизнь ценна для Бога, то есть и её жизнь тоже.
...Вадик подписал контракт, и некоторое время держался. Жизнь дома стала спокойнее, в воздухе не пахло трагедией, и он меньше уходил из дома, а значит меньше соблазнялся. То, что родители не держали дома наличных, и бабушка перестала давать деньги, тоже сказалось. Не на что было покупать. Друзья семьи тоже не давали взаймы. Смотрели на него как на прокаженного, шарахались. Позвонил Табачниковым, так их папа сказал в трубку:
– Знаю я, на что тебе деньги. Не проси и не приходи сюда больше.
Вот наглый, подумал Вадик. А ничего, что это твой сын меня подсадил?
Он много думал в эти дни. Впервые ощутил себя отдельным от родителей человеком. Это было ново и неприятно. Как будто он один стоит на ветру, и не к чему прижаться, негде укрыться. Впервые он осознал, что да, надеялся на родителей – что не дадут передозировать, не дадут помереть, а если он всё же будет умирать, то уйдут в мир иной с ним. Мама ведь говорила: «Я не переживу». И папа казался таким оголтело любящим. И это ощущение – что у них общая беда, общая судьба и общая смерть, грело. Он раньше не думал об этом, но сейчас понял – да, грело.
А сейчас получилось, что родители – отдельные люди. Не зависимые. И потому не умрут. И даже от горя не умрут – они сильные. А он – эгоист. Он хотел… (да-да, признайся себе), чтобы если с ним что-то случилось, они вечно горевали либо умерли вместе с ним.
Вадик держался некоторое время, но потом не вынес, и пошёл туда, где знал, что может получить дозу. В доме не было никаких ценных вещей – родители специально хранили их в ячейке в банке, и тогда он пошел в банк со своей карточкой, на которой давно не было денег, засунул её в банкомат, потом вложил в конверт бумагу, напоминавшую чек, и набрал на дисплее, что вкладывает конверт с чеком на 500 долларов. Машина заглотнула «куклу».
Вадик тут же набрал, что хочет снять 450 долларов.
И машина ему их выдала.
Обман позже, конечно, банком раскроется. Но это позже…
***
На следующий день его выставили из дома. На улице «мело во все пределы», февраль выдался лютым, снежным, беспощадным. И такими же неумолимыми были родители.
– Ты нарушил договор, уходи, – сказал отец.
Вадик не ожидал, что его выгонят на ночь глядя, из-за какого-то липового договора. Он так растерялся, что даже забыл собрать вещи. Оделся и ушёл.
***
Володя и Аня не любят смотреть любовные драмы. Потому что после всего, что с ними случилось, они поняли, что герои этих драм страдают ни о чем. Все их встречи и разводы – полная ерунда по сравнению с наркозависимостью твоего ребенка, или с тяжелой болезнью твоего ребенка, или с его уходом из дома в февральскую стужу. Такие сильные и сдержанные при Вадике, они рыдали, обнявшись.
– Его же никто не пустит… И денег у него нет… Что с ним будет? – спрашивала Аня. – И бабушка, как назло, в госпитале. Так бы у неё ночевал.
Володе же мерещились самые страшные картины – что сын идет к каким-то падшим, в подвал, и там, в холоде, сидит с отбросами общества. Опустившимися африканцами, мексиканцами, арабами и всеми прочими. Которым он чужой и которого не жаль. Можно его избить или изнасиловать. Можно снять с него последнюю одежду, и оставить замерзать. А может, Вадик теперь, назло им, родителям, из обиды, снова уколется чужим шприцем и заболеет… СПИДом!
Как они не подумали? Он же может СПИДом заболеть!
Володя встал и пошёл в ванную, чтобы окатить голову холодной водой. Иначе жилы лопнут.
– Может, давай его с полицией поищем? – жалобно спрашивала Аня. – Просто заявим, что потерялся…
– Помнишь, Иннокентий говорил, что «или риск несчастного случая, или медленная, но верная смерть»? Если мы сдадимся, он никогда не прекратит. Надо все это заканчивать. Мы не можем так больше жить.
Аня привалилась к углу дивана и скулила. Тоненьким голоском, как собачонка.
– Не плачь, – уговаривал муж. – У него всё-таки есть друзья. Пусть зависимые, но он о них хорошо отзывался. Поди у них сидит, в тепле, а мы тут с тобой страдаем.
***
День тянулся за днём, и они были страшно длинными. Володя ездил на работу, находился среди людей, но думал о сыне. Надеялся, что вернётся вечером домой, а Вадик там. Целый и невредимый.
Но прошло уже двенадцать дней, а сын не появлялся. Аня каждый день просматривала англоязычные газеты и убеждалась, что нигде не найдено тело молодого человека. Смотрели по телевизору местные новости – тоже на этот счет. Спрашивали знакомых, и выяснялось, что никто Вадика не видел, ни к кому он не приходил.
Было страшно. Они могли выиграть эту битву с сыном за его жизнь, а могли проиграть. Его могли вернуть зараженным ВИЧ, или с проломленным черепом, или вообще мертвым.
А ещё он мог исчезнуть навсегда. Пропасть без вести. И это будет их вина.
Но вместе с этим, они понимали, что нельзя вызывать полицию. Это все-таки ИХ сын. Не тупой, не бесчестный, не легкомысленный. Он тоже сейчас думает, решает. Надежда на успех предпринятой рискованной операции оставалась.
Однако эти февральские дни навсегда запечатлелись в их памяти как самое страшное время в жизни. Стужа. Даже через двадцать лет Володя боялся приближения февраля. Не жил в этот месяц, а пережидал его.
***
Однажды позвонил в Москву, Иннокентию Апполинарьевичу. Тот выслушал и сказал, что иногда медики не могут помочь – если сам зависимый не хочет. И тогда у них в клинике советуют обращаться к высшим силам. К любым. В какие веришь, к тем и обращайся.
– Я атеист, – сказал Володя.
– Н-ну…
Врач, видимо, пожал плечами. Положив трубку, Володя вспомнил о Третьяковской галерее. Задумался. Просидел так больше часа.
– Аня! – позвал, наконец, жену, и когда она вошла, велел:
– Позвони в церковь, узнай, когда там крестят, и что для этого надо.
Аня кивнула и ушла. Через несколько дней Володю окрестили. И сказали, что в первые дни после крещения на нём особая благодать, и если он чего-то хорошего у Бога попросит, оно сбудется.
И Володя попросил.
***
– Кто там?
– Это я! – ответил из-за двери самый родной на свете голос.
Вадик пришел домой. Он был осунувшийся и робкий. С затравленным взглядом.
Спросил, можно ли остаться. И родители, которые ног под собой от радости не чуяли, сказали строго, что если он снова поедет в Москву лечиться, и прекратит употреблять прямо с сегодняшнего дня, то да, он может войти.
– Пап, мам… Я много думал, я согласен. Я не обманываю, – сказал сын.
И Володя не стал расспрашивать. Где был, что подвигло… Лишь много позже спросил, но сын поведал мало – что ночевал в приюте. Его окружали бомжи. И он понял, что это – не его жизнь, он хотел назад, в семью. И принял решение.
Это было то, о чём говорил Иннокентий Апполинарьевич. «Пока наркоман не примет решение...».
– Ради чего ты хочешь вылечиться? – спросил Володя.
– Ради своей семьи. Чтобы бабушка не умерла, думая, что я зависимый. Чтобы мама не плакала. И тебя, папа, я люблю.
И Гуревичи снова заказали билеты в Москву. На троих. Но до этого Вадик должен был не употреблять. Об этом снова был подписан контракт. И родители с радостью увидели, что сын вовсю старается его соблюсти – он отдал им телефон, чтобы друзья не звонили и не соблазняли, он пошел в библиотеку и набрал книг, а вечерами, когда Володя и Аня приходили с работы, он выходил из комнаты и проводил вечер с ними. Правда, лежа на диване. Ему было плохо.
***
Вадик понимал, что не может продержаться без «вещества» долго, но долго и не требовалось, надо было прожить так всего десять дней. А потом уже он ляжет в клинику и там сделают всё, чтобы не было ломки. Врачи в Москве рекомендовали вести дневник, и он стал записывать.
«Я изучил почему мне плохо… Геро ин – мощное обезболивающее. Потому оставшийся без него организм пытается снова включить болевые рецепторы, восстановить их. И делает это с утроенной силой. Потому так ломит, болит всё тело. Тебя не режут и не пилят, а ощущение – что и режут, и пилят, и жгут.
А ещё стало трудно уснуть. Хочется уснуть, чтобы не чувствовать боли, но нет, не получается. И тошнит, и понос, и некуда себя деть… Плохо по всем фронтам. И физически, и морально. Сидишь всю ночь, раскачиваешься, и думаешь: «Я сво лочь, я урод...».
«Почему привыкание к герои ну такое быстрое и приятное, а отвыкание – такое ужасное? Вот если бы наоборот…».
«Прочитал, почему у меня так темно на душе. Нар котик по структуре похож на эндорфин – гормон радости. Взаимодействует с теми же нейронами, что и гормон, и вызывает удовольствие. Но куда большее, чем эндорфины. И их функция постепенно ослабевает, они не вырабатываются. И вот ты отменил герои н, и остался без радости вообще. Ни искусственной, ни естественной. Ты погружаешься в темную яму депрессии».
«Смешно, конечно, что когда геро ин изобрели, его продавали без рецепта как средство от кашля. Причем, его давали детям. Какой ужас».
«Остался один день. Я молодец. Завтра в аэропорт – и я спасен».
***
Вадик излечился. Хотя говорят, что от такой зависимости не излечиваются, но это неправда. Он уже более двадцати лет не употребляет. Он тогда остался в Москве. Соблазны есть и там, но родители решили, что в Канаде ему уж точно делать нечего. Да он и сам не стремился...
В России Вадика не взяли в армию – в медкарте всё отражено, и он пошёл работать. Поскольку являлся «носителем» английского, давал частные уроки, а желающих обучиться было море. Особенно среди «новых русских». В то время, в середине девяностых, создавалось немало совместных предприятий, и нуворишам нужен был язык, нужен был переводчик. Несмотря на отсутствие диплома, Вадик оказался загружен.
Первое время с сыном жила Аня, а потом у него случилась любовь. Первая, сильная, с женщиной старше. Чувство было таким мощным, что парню было не до «веществ» – надо было добиваться вот этой – красивой, образованной, хорошей. Необыкновенной. Такой, каких он в Канаде не видел. О таких родители рассказывали, что они есть только в России. И Вадик верил. И вот – встретил.
Она была врач, и, более того, нарколог. В клинике познакомились. Разница – семь лет.
А он был просто бывший нар ко ман. И без образования.
Он старался. Поступил в университет на заочное. Добился её. Был роман длиной в четыре года.
Потом расстались, но тяга к «веществам» уже прошла. В жизни всё так резко изменилось с отъездом в Россию, жизнь вокруг так бурлила – хотя была страшной и тяжёлой для народа, и любовь настолько перевернула нутро, что Вадим стал иным.
Он женился. На сверстнице. У него теперь трое детей.
Однажды Володя приехал и поселился у молодых. Наблюдал и внутренне ликовал, что сын оказался замечательным отцом. Было у него одно необычное качество – какими бы важными ни были дела, работа, Вадик отодвигал их ради детей. В субботу и воскресенье не поднимал трубку телефона – это были «семейные дни». В будни, какими бы соблазнительными ни были заказы (у него уже была своя переводческая компания), но если требовалась вечерняя, сверхурочная работа, он отдавал заказы подчиненным, а сам шёл с детьми в парк, на теннисный корт.
Володя не спрашивал почему. Знал. Что нет ничего важнее вот этих, которых ведешь за руку. Что деньги превращаются в пыль, если с детьми беда. Что лучше сидеть на старом унитазе в туалете без евроремонта, чем смотреть как твой сын-нар ко ман не может пописать в красивую и дорогую импортную сантехнику.
Володя после того, как сын излечился, хотел отдать миру ту помощь, которую получил. Душу распирало от благодарности всем – Богу, московским врачам, той женщине… Он вернулся в Канаду и стал ходить по коммюнити-центрам, устраивать бесплатные семинары для родителей «зависимых», рассказывать про методику «12 шагов».
Приходили всегда только матери. Слушали, и тихо уходили. Навсегда. Хотя он оставлял телефон и предлагал звонить ему, если есть вопросы. Но вопросов не было. Потому что никто из женщин, видимо, не собирался выставлять своего сына или дочь из дома, никто не мог поступить так радикально, как советовала методика, и как поступил он, Володя.
– Там одни мамы, и по глазам видно, что они так и будут покупать детям одноразовые шприцы, подглядывать в скважину чтобы те не передозировали, скрывать ото всех беду, – досадовал Володя, рассказывая Ане об очередном своём семинаре, и в который раз осознавал, что каждой семье необходим отец – хотя бы вот для таких жестких поступков, как изгнание блудного сына.
Если спросить Володю какой самый счастливый момент в его жизни, он ответит, что это день, когда сын поблагодарил за спасение.
В Канаде Володя каждый год ходит на Парад Бессмертного полка. Эмигранты из бывших стран СССР, в основном волна 90-х годов, идут радостные, с патриотическими чувствами, с российскими и советскими флагами. Володя идёт с такими же чувствами. Но к ним примешивается безмерная благодарность Родине за то, что она, сама больная и израненная, так сердечно, так ответственно приняла его птенца, согрела, отмолила, излечила. Без неё бы их семье – конец.
Володя несёт в руках российский триколор, а под рубашкой у него крест, который он с тех пор, как крестился, никогда не снимал. Даже в русской бане, куда он регулярно ходит на канадщине, Володя не снимает свой жгущий тело крест.
Крест должен жечь тело. Чтобы душа не спала.
Азаева Эвелина (автор) Tags: Проза Project: Moloko
Другие рассказы этого автора здесь , здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь