Во сне безрукая Яха всегда видела себя с двумя руками. И на обеих перстни. Она любила украшения, и во сне перстни – и те, что у неё действительно были, и те, которых никогда не было, сверкали, лучились. Яха разглядывала свои белые, тонкие, юные руки, и радовалась.
Во сне она часто видела себя стройной и молодой. Ей, как многим горянкам, была присуща особая грация. Когда танцевала лезгинку, летела как пушинка. Много парней на неё заглядывалось, но влюбилась она в Имрана, бывшего одноклассника. Он еще в школе ей нравился, и когда он через несколько лет после окончания школы вдруг горячо на неё посмотрел, девушка была на седьмом небе от счастья. Дело быстро сладилось, она вышла за Имрана замуж, и родила сначала одну дочь, потом другую. А дальше наступила война. И муж ушёл воевать. Не то, чтобы он был идейным борцом за отделение Чечни, нет. Никогда и разговоров таких дома не было. Просто пришли его друзья, и сказали, что идут воевать против русских, защищать Чечню, и он пошел с ними. Яха не отговаривала: его просто посчитали бы не мужчиной, если б отказался.
Так он стал боевиком. Яха гордилась мужем – она была молода, и считала Имрана и его друзей героями. Если бы не дети, она подалась бы с ним в горы, как некоторые жены. Сейчас, через более, чем десять лет после войны, она думает: как хорошо, что она осталась жива и её дети при ней, а не живут с родственниками, как у тех жен, которые кинулись за мужьями. И взгляды на войну она пересмотрела. Зря Дудаев так... Какое отделение от России, зачем? Кому нужна Чечня – Америке, Саудовской Аравии? Разве как инструмент для уничтожения русских, ни за чем больше. Отделись Чечня, и превратили бы её в большой террористический лагерь, из которого постоянно совершали бы набеги туда и сюда. А то, что чеченцы – маленький по численности народ, и нельзя его вот так “тратить” – никому и дела бы не было. Жалко Яхе свой народ.
И русских жалко. Однажды, в войну, она встретила на улице русского солдата – грязного, испуганного, совсем юного, и тут же к нему подошли боевики, увели. Он все оглядывался на неё, ждал, что она защитит, спасёт, но что она может сделать против вооруженных мужчин? Лишь имя спросила, и у мужчин спросила куда повели, чтобы если мать будет искать – ходили по Чечне солдатские матери – рассказать ей. “Вадим Аннушкин” – ответил паренек. Она запомнила.
Яха тогда еще не сочувствовала русским, считая их захватчиками, обидчиками. А тут что-то шевельнулось в душе. Мальчишка смотрел на неё, женщину, лет на десять старше него, как на мать, надеясь на защиту. Яха, растревоженная, со стыдом, что ей жаль оккупанта – так она их тогда называла – всё же в душе попросила Аллаха сохранить ему жизнь. Вот только ему, не другим, потому что совсем ребенок.
А сейчас, через много лет, она уже спокойно относилась к русским, и ненавидела только богатых. Верхи всех народов. Тех, у кого яхты и голые девки. Это на деньги от войн у них яхты и девки. Это они отняли мужа – он погиб, и даже тела не нашли. Это они отняли у неё левую руку (хорошо хоть левую! Всю жизнь этому радуется – что не правую). Дом разбомбили, и Яха с детьми, без руки, истекая кровью, была спасена соседями.
Долго думала она потом, после войны, как же так получилось, почему два народа, жившие в советское время мирно, вдруг взъелись друг на друга, и пришла к выводу, что войну начали богатые мира сего – чтобы под шумок грабить Россию, и чтобы как можно больше молодых парней убивать. Именно они способны были скинуть режим Ельцина, и потому их уничтожали. Не столько даже войну затеяли чтобы чеченцев убивать – не было мировым буржуям до них дела, сколько для того, чтобы у русских остались одни бабы, дети и старики. И республику для атаки выбрали неслучайно – изучили историю, знали, что чеченцы под ружье встанут, и будут воевать и двадцать лет, и больше. А ещё надеялись, что вслед за Чечнёй выйдут из состава России и другие мусульманские территории, и развалится страна...
Звери! У Яхи при воспоминании закипала ненависть. Она уже привыкла к жизни без руки, к тому, что все её жалеют и отводят глаза от пустого рукава. Но какие же звери все эти олигархи, и Ельцин, и Грачёв, его министр обороны! Равно ненавидела она и саудитов, и американцев – всех, кто накачивал Чечню оружием и деньгами, и пудрил мозги таким как Имран идеями независимости, свободы. Теперь, в свои почти сорок, Яха понимала, что никакой независимости у маленьких народов быть не может. Они всегда с кем-то. И русские, хоть с ними много различий, все-таки ближе, чем канадцы или американцы. Те вообще как инопланетяне – это она поняла, пожив в Канаде.
Но всё же она очень дорожила канадским паспортом. В Чечне у неё ни дома, ни имущества. А тут – приняли, дали субсидированную трехкомнатную квартиру, за которую она платит копейки, дали пособие по инвалидности и на детей обоих детские пособия. Мечта! И это очень важно, учитывая, что инвалид не только она сама, но и младшая, двенадцатилетняя дочь-аутистка.
Вот это теперь её настоящая боль. Не война и не отсутствие руки. Вся нежность, вся забота, вся жизнь сконцентрировалась на Ясминочке. Лишь бы ей – куколке с рыжими кудрями и миндалевидными серыми глазами – было хорошо. Ресницы у неё длинные, уголки глаз подняты вверх, и когда девочка распахивает глаза, они похожи на крылья бабочки.
Есть ещё старшая, четырнадцатилетняя Мадина. Ее Яха тоже любит, но девочка уже большая, и на неё остается мало сил и времени. И всегда мало оставалось, потому что обустройство в новой стране, изучение языка и ребенок-инвалид – это много забот.
* * *
– Быбыбыбыбы! Быбыбыбы! – Ясминочка в четыре утра проснулась и принялась лепетать. Разговаривает она плохо, и вот эта абракадабра – постоянное развлечение. Девочка произносит не связанные с ситуацией слова, повторяя их на разные лады, как будто любуясь звуками, а между ними вставляет такие вот канонадные очереди. Голос её повышается, повышается, и вскоре она выкрикивает прямо над ухом Яхи свои “быбыбы”.
– Тише, тише, – сонно шепчет мать. Она боится, что услышат соседи, и пожалуются. Ну и неудобно будить людей. А ещё – услышит Мадина, и будет злиться, что её разбудили до школы. И её действительно жаль, но что можно сделать, если Ясминочкин фонтан не затыкается? Она не понимает слова “нельзя”. На секунды замолкнет, и тут же забудет, и снова... Бесполезно ругать, Яха даже шлепала пару раз, в надежде, что ребенок поймет, но Ясминочка только очень пугалась, и потом, когда мать подходила её приласкать, или подносила еду, девочка с ужасом отшатывалась. Смотреть на это было больно и обидно: не колотила же она её, а просто шлепнула. А ужас на лице дочери такой, будто её измордовали.
Яха боялась, что соцработница, которая приходила раз в две недели заниматься с Ясминой, заметит такую реакцию, и девочку отберут. В Канаде это запросто. И доказательств не надо, достаточно мнения учителя или соцработника. И когда Яха об этом узнала, она напугалась на всю жизнь. Это было самое страшное – лишиться Ясминочки. И дело даже не в её материнских страданиях, а в том, что этот ангел не может жить среди чужих. Она почти не разговаривает, она милая, добрая и безропотная, нежная. Цветок. Совершенно беззащитный и до дрожи любящий маму. Всё ласкается, целуется, поймает руку – целует руку, а то ещё любит обхватить мамино лицо руками и целовать в лоб.
Если такую отнять, она зачахнет от тоски, она ухудшится сразу же, она сойдет с ума окончательно, и её будут бить, а может и ещё чего хуже, всё равно ничего рассказать не может. Будет, котёнок, сидеть в палате, забившись в угол, и с ужасом смотреть на входящих глазами-бабочками.
Это стало постоянным, загнанным глубоко внутрь кошмаром. Страх потерять Ясминочку по той или другой причине. Иногда снилось, что девочка потерялась в торговом центре, в парке. И Яха просыпалась с колотящимся сердцем. И начинала тут же бояться инфаркта, который сделает Ясминочку сиротой.
Больная дочь была всем для неё. Священнослужители – разных вер – говорят, что в первую очередь любить надо Бога, а только потом детей. Что нельзя из них делать кумира. И Яха понимала почему. Вдруг ребенок умрёт, что тогда с матерью будет? В меру надо любить. Всё надо в меру – и любить, и ненавидеть. Там, где без меры, всегда трагедия.
Но она любила без меры. И потому терпела ночные пробуждения ребенка, тихо уговаривала, пела дочке песни, собирала с ней в три часа ночи паззлы. Утром ходила как зомби, но к обеду уже энергия просыпалась, и становилось легче. Мадину посидеть с девочкой почти не просила, только в магазин если надо, или в какое учреждение. А так, чтобы самой поспать – стеснялась. Сама родила, считала, сама и неси ношу.
* * *
Снова звонок из школы! Вызывают. Яха расстроилась. Часто вызывают и всегда говорят плохое.
– Что ты опять натворила? – идет она к Мадине. И натыкается на закрытую дверь.
– Открой! Открой, я сказала! – колотит в дверь одной рукой.
Но там молчат. Дочь взяла за привычку закрыться в комнате и молчать. Наушники наденет, и все ей безразлично.
Вот все-таки неправильно, что детям стало модно выделять отдельную комнату! Раньше семья жила вместе, на виду друг у друга, и это правильно. Дети видят какие проблемы у взрослых, как им трудно, учатся как решать проблемы, слышат обсуждения жизни знакомых – учатся как реагировать, узнают, что такое хорошо и что такое плохо, что достойно, а что возмутительно. Для родителей тоже одна сплошная польза: кто ребенку звонит, о чём говорит – слышно, что по телевизору смотрит – видно, уходит из дома – заметно, с кем уходит – понятно. Если ребёнок удручен, или если от него куревом или травой пахнет – не пройдет незамеченным. А сейчас утянется дитя в свою конуру, и непонятно чем занимается, в каком настроении, что смотрит по интернету и с кем говорит. И обедов совместных поэтому тоже нет – дети норовят утащить еду к себе. А в отсутствие семейной трапезы, без совместного преломления хлеба, усыхают отношения.
...Яха думает об этом, и одновременно надевает черное, сдержанное, самое интеллигентное, как ей кажется, платье, и переодевает в уличное Ясминочку. Они идут в школу. Женщине стыдно. И страшно. Она ещё не привыкла к Канаде, и как почти все иммигранты, постоянно боится. Никто этого не показывает, но в душе боятся все, так как не знают, что чем может кончиться. В своей стране ты можешь проследить причинно-следственные связи, в крайнем случае взятку дать, а тут – нет. На низовом уровне не дают и не берут. На высшем же периодически кого-то ловят и показывают про это по телевизору. А сколько, наверное, не пойманы... Но Яху это не волнует. Она – низовой уровень. Муравей. Ей есть о чём переживать. Женщина идет и гадает, что сделают с её старшей дочерью: выгонят из школы? Тогда что, как дальше? А вдруг скажут, что Яха плохая мать, не может воспитывать детей, и заберут обеих дочек?
Старшая совершенно вышла из берегов. Никого не слушается. Мать упустила её, теперь уже понимает, но не знает, что делать. Объясняла, уговаривала, просила пожалеть, пугала. Но девчонка ничего не боится. Депортируют? Говорит, будет только рада. Выгонят из школы? Замечательно. Поганая здесь школа. Дети стучат друг на друга, защищать себя нельзя, надо, если тебя обидели, жаловаться учителю. На обед каждый достает свой ланч и ест, не делясь с друзьями. Пять минут назад была тебе подруга, а теперь ест одна, даже для приличия не предлагает. У Мадины однажды не было бутылки воды, а у приятельницы было две. Мадина попросила, та не дала, сказала “надо свою иметь”. Пришлось смазать ей по физио. Тут же и полиция приехала, и маму вызвали. Предупредили.
Мадине не нравится всё. Свободный человек должен открыто высказывать мнение, а здесь только открыто выскажешь, и сразу прилетает по голове. На днях она сказала про одноклассницу, что та [падшая женщина]. Потому что ходит с почти голой задницей – юбка короткая, трусы видно, пуп голый, и ведёт себя соответствующе – мальчишки её за голую талию берут.
Что такого сказала? Правду. Какое дело учителям до разборок детей? Как она пострадала? Ну закройте всем рты, свободная страна!
– Свободная – это Чечня! – презрительно говорит Мадина одноклассникам. – А вы тут задавлены запретами. Про нетрадиционных говорить плохо нельзя, женщину приструнить, если она ведет себя неподобающе, нельзя, в физио дать обидчику нельзя. Вы придавленный народ. Угнетенный. У вас видеокамеры везде.
А одноклассники открывали интернет, набирали про Чечню, и начинали ржать, как кони: у вас, говорят, женские права отсутствуют, у вас третируют «радужных», свободы слова нет, у вас женщины в платках. Доставалось и ей лично: cмеялись над её одеждой, что слишком закрытая и дешёвая. Мадина никому не говорила, но ей было обидно, что одноклассники ходят в “Кельвин Кляйн” и “Ральф Лорен”, а она – в одежде по распродаже и из секонд-хенда. На другую, говорила мать, пособий не хватает.
Досталось же ей родиться в такой семье! Почему в мире все так несправедливо? Другие родились у богатых родителей, за ними к концу уроков приезжают на “Лексусах” и “Феррари”, а она, Мадина, идёт на своих двоих до дома для бедных – субсидированной высотки. Государство доплачивает управляющей компании за её жильцов, у которых недостаточно денег чтобы снять квартиру самостоятельно. Здесь живут инвалиды, одинокие старики, многодетные семьи, одинокие матери, которые признаны жертвами семейного насилия. Мадина идёт окольными путями, чтобы одноклассники не видели, в каком именно доме она живет.
Ей так стыдно быть бедной, что недавно она украла из магазина кроссовки. Сделала вид, что примеряет, а потом в них и ушла. Удивительно, что полиция появилась ниоткуда, в квартале от магазина. Остановили, забрали кроссовки. Хотели увезти и саму девочку, но потом, когда полицейский расспросил её, и она рассказала, что приехала из Чечни, что мама без руки и сестра аутистка, – он очень подробно расспрашивал, – он её пожалел. Долго смотрел в глаза, проверял не врёт ли. Рыжий такой, с кучерявой бородой, как пират. Он сказал:
– Больше так не делай. Тюрьма – это очень тяжело, такие, как ты, там не выживают. Я сейчас отпущу тебя, но больше тебя никто никогда не отпустит.
Он дал ей денег на новые кроссовки. И она купила. Принесла домой, а мать схватилась за сердце и давай орать. Мадина не могла рассказать откуда деньги, сказала, что нашла кошелек. А мать не верила, орала, что дочка их украла, и что её посадят, и там ей и место.
Она хотела, чтобы Мадину посадили!.. Конечно, потому что она любит только Ясминку! Мадина никому не нужна! И никогда не была нужна. И понята никогда никем не была! Одна против всех.
И что? Один может быть против всех. Если он – волк, а все прочие – шакалы.
В школе на неё доносили. Причем, никто не предупреждал, а втихушку. И тогда вызывали к завучу, и мать вызывали. А самое поганое было в том, что Яха дочку не защищала, а как рабыня, кивала, соглашалась, что нельзя плохое плохо назвать, нельзя осуждать нетрадиционные парады, нельзя обзываться на тех, кто над тобой смеется, обещала с Мадиной поговорить, уверяла, что та больше не будет.
И это чеченка! Получается, предавала. Свой народ, традиции. Она должна была встать на сторону дочери, но не вставала. Не гордая, лузер!
Так считала Мадина. После вздрючки в кабинете завуча, мать и дочь приходили из школы домой и начинался скандал.
– Тебе какое дело какая у неё юбка? – кричала Яха. – Да пусть они друг друга тут заездят до смерти, не наше это дело, понимаешь? Нас приютили, дали где жить...
– Отстань! Мне за тебя стыдно! Слышали бы твои братья, – огрызалась Мадина. – Тебя что, пособия лишили из-за моих слов?
– Пока нет! Так я не хочу дождаться, когда лишат! Тебя в колонию отправят!
– Ну и пускай! Там нормально, я видео смотрела, – говорит дочь. – Я там буду главная, зэки любят справедливых!
– Глупая! Живи как все! – вопит мать. – Дай мне жить! Мне тяжело с Ясминой, а тут ещё ты! Просто как враг! И чего не живется, почему надо постоянно что-то говорить?
– Потому что я не рабыня! Потому что у меня спрашивают! – орёт в ответ Мадина. – Они мне анкету дали, там 45 вопросов, среди них – что такое [термины из полового воспитания]. Я не хочу отвечать на тупые вопросы! Я мусульманка!
– Правда, что ли? – огорчается мать. Ей тоже не нравится, что в школе детям гадости рассказывают. Но что делать, надо как-то жить. Плетью обуха не перешибешь. Не им, эмигрантам, переделывать эту страну. И как-то же другие семьи обходятся без борьбы в школе.
– Я всё перечеркнула и написала, что не буду отвечать, потому что это тупо, – сказала Мадина.
Яха молчит, думает.
– Надо слушаться, – делает вывод. – Нам некуда возвращаться. У нас там нет ничего. Братья меня не бросят, конечно, но всю жизнь в приживалках – несладко. А здесь у нас пособия. Потерпи. Окончишь школу, и выберешь профессию, где не надо будет пресмыкаться. Главное – чтобы аттестат дали.
– Тут всегда надо будет пресмыкаться, – вскидывает заплаканные глаза Мадина. – В нашей школе открыли клуб для нетрадиционных старшеклассников. И во всех открывают сейчас. Ты думаешь все за? Нет, просто боятся противостоять.
– В общем, я тебе сказала, – психует Яха. – Учись, никого не трогай, спрячь гордость. Ради меня и Ясмины.
Так было раньше – они спорили с Мадиной, доказывая что-то друг другу. А в последнее время дочь с Яхой вообще не разговаривает или хамит. Считает, что мать со школой заодно. После школы исчезает, долго не приходит домой. Где болтается – неизвестно. С ней приходят какие-то черные девки и парни, старше неё. Вот что хорошего от таких почерпнешь?
Яхе неспокойно. Подростку нужен отец, а где взять? Если бы остались в Грозном, братья Яхи не дали бы девчонке распоясаться. Упустила она дочь. Стыдно перед покойным мужем. И она время от времени ведет с ним мысленный разговор:
– Я сперва болела сильно, из-за руки, потом училась одной рукой все делать, и английский учила, документы разные оформляла, да везде ходила с Ясминой – с кем её оставить? Потому всё шло медленно. С ней же просто так не сходишь, надо развлекать, чтобы не плакала, не истерила. Если посидели полчаса где-то в очереди, то потом надо вести в парк на качельку, или в магазин – книжки рассматривать. А потом возвращаешься уже уставшая... Вот так, как улитка, по одному делу в день всё и делаешь. И я не выспавшаяся всегда, аж в голове звенит...
– Ты видишь, сколько я с Ясминой занимаюсь? – продолжала Яха мысленно разговаривать с мужем, – надо развивать, пока маленькая, потом уже, врачи сказали, связи в мозгу будут не такие гибкие. А трудно с аутистами заниматься знаешь как? Она в начале вообще не смотрела, что я ей показываю, не слушала, убегала. И сейчас хоть и занимается, а всё равно работы много – физической: она всё разбрасывает, изрисовывает, еду хватает пальчиками, хоть научена есть ложкой и вилкой, и ручки об себя вытирает. И я стираю, стираю...
Молчит, будто раздумывая, сказать ли самое плохое или пожалеть покойного. Потом говорит:
– А то посажу в ванну, в воду, а она возьмет и накакает. Из баловства. Я руками вылавливаю, воду спускаю, её обмываю. Она хохочет, а я плачу.
Потом упрекала его, мертвого:
– Не надо было тебе идти воевать. Умные-то в другие страны уехали, или в Сибирь, далеко. А ты отправился на заклание, как коза на верёвке. Ну, ладно, сначала думал защищаешь, а потом – не разглядел, что с тобой рядом бандиты? Полно видео как они казнят, издеваются. Школу вон в Беслане захватили, шайтаны... Сейчас всё хорошо было бы, если б мы все вместе сразу уехали в Канаду.
...В последнее время Мадина начала материться – по-русски и по-английски. И Яхе кажется, что она дочку уже и не любит. У девочки всегда злое лицо. Дочь оскорбляет свою мать. Однажды сказала “эта уродка”. Потому что не отпускала на ночь глядя. Яха ловит себя на мысли, что без Мадины ей было бы лучше. Жили бы спокойно с малышкой, не жаловались бы им из школы, не приходила бы полиция. Старшую уже органы опеки на учет поставили.
Яха боится, что из-за старшей она потеряет Ясмину. Скажут, мать не умеет воспитывать. В такие минуты её охватывает панический страх, и она начинает обдумывать как бежать с младшей в охапке в аэропорт, лететь на Родину. И понимает, что не получится. Канадцы всё любят делать втихую, без предупреждения. Просто внезапно подойдут во дворе представители соцслужб и заберут девочку.
Нет! Нееееет!!!
И она старается быть строгой матерью. Утром стучит в дверь Мадины:
– Пора в школу!
– Отвяжись!
– Нет! Иди! Они сказали выгонят тебя если ещё пропустишь!
– Пускай!
Яха колотит в дверь, но ей больше никто не отвечает.
С одной малознакомой женщиной в очереди к врачу Яха поделилась тем, какие у неё проблемы. Та сказала, что это возраст трудный. Вот подрастет девочка, и остепенится, будет мать уважать. Яха не знает, так это или нет. В её семье никогда такого не было, чтобы дети не слушались родителей. А тут ощущение, что Яха хочет обуздать ветер. Дочь когда захочет – приходит, когда захочет – уходит. Не спит ли она с парнями? C одной стороны, осуждает распутство, с другой – а что делает-то до полуночи с черными? Может, что-то запрещенное употребляет? А чем платит?
За что? За что ей, Яхе, такое?! Она дочерей в Канаду привезла – в богатую страну, где старшая может стать обеспеченным человеком, им родственники завидуют – там, в Чечне, и другие, в Казахстане, а Мадинка не ценит то, что мать сделала. Говорит, не просила...
Чтобы как-то успокоить нервы (Яха понимает, что должна жить долго – чтобы Ясмина не осталась одна), она принялась выращивать розы. Прямо на лоджии. В Торонто долгое лето, солнечная осень, и розы растут хорошо. Яха, когда сажает их и смотрит за развитием, забывает обо всем – о войне, об отнятой руке, об аутизме, о Мадине. Такое это чудо – розы! Посадил невзрачный, колючий, кособокий кустик, и вдруг выстреливают побеги, начинает он зеленеть, и появляются райские цветы. Часто – утром. Вчера еще не было, а утром вышла в гостиную, взглянула в сторону балкона, а там – распустилась ярко-розовая, как мармеладка, “Королева Елизавета”. Или самая её любимая, все лето усыпанная желто-малиновыми цветками “Глория Дэй”.
Яха не только выращивает розы, но и много читает про них по интернету. Все делает по науке. И в результате у неё на лоджии – свой дивный мир. Тут и плетущиеся розы, и обычные кусты. Особенно ей нравятся розы сортов “флорибунда”, что значит “обильноцветущая”. Они и цветут пышнее, и морозоустойчивые.
– Ты сама как флорибунда, – говорит ей подруга, армянка Анат. – Столько морозов пережила, и буйно цветешь, посмотри какая красавица.
Яха смотрит на себя в зеркало. Действительно, удивительно, что она к сорока мало располнела, и лицо – без морщин. И это при такой жизни! А если бы еще жизнь спокойную? Ей приятно, когда подруга называет её флорибундой. Когда много лет не слышала ни одного комплимента, когда продолжаешь стесняться своей безрукости, и от женщины комплимент приятен.
Иногда Яха ставит стульчик посреди своего цветника, берёт чашку чая и наслаждается. Здесь солнце, аромат, красота. А в жизни чаще боль, борьба, и работа. Свари, накорми, вытри попу, развлеки, отмой и отчисти, убеди, проконтролируй. У других счастье в детях. А у неё нет этого счастья. Мадинка – оторви и брось, бессердечная и неблагодарная, малолетняя бандитка. Ясмина – аутистка. За что её, Яху, Аллах так наказал? Она давно уже не плачет, в душе только сухая боль. И ту она заглушает разными методами. Помнит, что жить ей надо долго. Чаи разных видов покупает и устраивает себе чайные церемонии. Наливает пахучий напиток в красивую чашку и пьет. В розарии. С людьми общается мало. С ними же надо о чем-то приятном говорить. А у неё что приятного? Ныть не хочется, а гордиться нечем.
Продолжение здесь
Азаева Эвелина (автор) Tags: Проза Project: Moloko
Другие рассказы этого автора здесь , здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь