Занятная параллель: два важнейших идейных движения в истории России и СССР за 200 лет отечественной истории одинаково начинались с вроде бы пустяков и мелочей, с... одежды. С дискуссий о том, как следует одеваться. В 1840-е годы это было движение славянофилов, которое выдвинуло идею о том, что в одежде дворянству надо скинуть прочь «навязанное Петром I немецкое платье» и переоблачиться в «народную одежду»: то есть в косоворотки, зипуны и мурмолки. Тем самым сделать «шаг к народу». И действительно, первый если не шаг, то шажок был сделан: несколько молодых дворян во главе с их идейным предводителем Константином Аксаковым (1817—1860) — чей день рождения как раз сегодня, 10 апреля — решились и отважно водрузили себе на головы мурмолки (что-то вроде современных шапок Деда Мороза). Правда, сам русский народ смотрел на это диковинное убранство с недоумением, по словам одного из острословов, принимая его носителей за персиян. Потом слух о невиданных бунтарях в мурмолках дошёл до императорского трона, и последовал категорический царский запрет Аксаковым и их последователям носить «неподобающую дворянскому званию одежду».
Вот это, если разобраться, очень грустная фотография: Константин Аксаков вновь нарядился в «обезьяний немецкий наряд», повинуясь повелению его величества императора, но рядом с ним лежит мурмолка — как символ неосуществлённых надежд, как знак того, что в душе он «песни прежние поёт».
Ещё Константин Аксаков, будучи сторонником допетровской старины, наивно рассчитывал, что переодевание «элиты» в народную одежду поможет предотвратить революцию. Он писал:
«Фрак может быть революционером, а зипун — никогда. Россия, по-моему, должна скинуть фрак и надеть зипун — и внутренним и внешним образом».
O sancta simplicitas! :) 1917 год предоставил достаточно примеров того, как зипуны становились революционерами. Да, собственно говоря, если бы Константин Сергеевич не уносился мыслями в невероятные умозрительные дали, а просто взглянул трезвым взглядом окрест себя, на сравнительно недавнюю в его времена русскую историю, то увидел бы натурального революционера в том самом зипуне:
Харис Якупов (1919—2010). Пугачёв. 1950
Николай Малинкин. Палехская шкатулка «Емельян Пугачёв». 1955
Вот тебе, бабушка, и переодевание в русский зипун как панацея против революций. :(
Впрочем, зипуном и лаптями с онучами рецепты Константина Аксакова, конечно, не ограничивались. Например, он считал, что дворяне должны отказываться в быту от помощи слуг:
«Вся нынешняя молодёжь так уж и воспитывается в привычках ко всякому удобству. А я, напротив, люблю постоянно упражнять себя в перенесении всяких лишений; мне даже весело пробовать свою силу... Я во всех своих домашних привычках вообще ненавижу прибегать к посторонней помощи. У нас это как-то принято. Одеваются ли, умываются ли, лечь в постель или встать, другой и шагу не ступит без помощи слуги. Я не люблю и не могу этого...»
Само противопоставление народа и элиты («публики») у Аксакова не случайное и мимолетное, а глубоко продуманное и основополагающее: «Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большей частью ногами по паркету) — народ спит или уже встаёт опять работать. Публика презирает народ — народ прощает публике. Публике всего полтораста лет, а народу годов не сочтёшь. Публика преходяща — народ вечен. И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь; но в публике грязь в золоте, в народе — золото в грязи».
Константин Сергеевич призывал людей из «публики», таких же, как и он, сделать шаг навстречу народу. «Куда я пришёл, где же я? спросите вы. Я иду, отвечаю я вам. Неужели вы непременно требуете, чтобы вам отвечали, где находишься?.. Я вовсе не пришёл, я иду, я ещё путешественник и странник, идущий к святым или священным местам, и на мне одежда странника... Но поставьте вопрос иначе, и тогда он будет правилен; спросите: куда идёшь? Тогда отвечать вам можно... Я иду к народу от публики; ещё проще: я иду домой».
Вряд ли, когда он писал эти строки, он догадывался, сколько времени займёт это путешествие, и отчётливо представлял конечную точку, где оно завершится, но всё-таки первые шаги по этому пути он сделал, и этой заслуги у него не отнять.
Ну, а спустя столетие, в конце 1940-х, среди выкристаллизовавшейся из вихря революции новой «элиты» начиналось обратное, попятное движение. Правда, в нём было — по крайней мере, поначалу — мало мысли, мало продуманного слова. Больше ощущений и классовой интуиции. Но начиналось всё, как и за сто лет до того, с одежды, с чисто внешней стороны. Это было своего рода «славянофильство наоборот». Речь, конечно, идёт о стилягах, которые демонстративно провозглашали новый (а может быть, хорошо забытый старый) стиль жизни и одежды.
Рисунок Ю. Черепанова. «Почти по Гоголю». 1955 год
Стиль, от которого Константин Аксаков отвернулся бы с негодованием: потому что всё, абсолютно всё в нём было тем самым «обезьянством», которое он гневно отрицал и клеймил. Превыше всего у стиляг ценилась одежда, произведённая в «Штатах», то есть в США — и вообще за границей. Ну, или хотя бы похожая на неё внешне (хотя такую поддельную одежду с ноткой презрения именовали «самострок»). Но всё же «самострок» был чуточку получше, чем «совпаршив» (искажённое от «совпошив» — то есть изделия отечественной лёгкой промышленности). Главная улица любого города, начиная с Москвы, переименовывалась стилягами в «Бродвей», или сокращённо «Брод». Так, в Москве «Бродвеем» была улица Горького (ныне — Тверская), в Ленинграде — Невский проспект, в Одессе — Дерибасовская. Свои «Броды» были в каждом городе, городишке или даже городском районе. И такая переоценка ценностей шла во всём, по всем пунктам.
Отношение к народу? Всё просто: народ, не принимающий и не понимающий этой новой веры, разжаловался в «жлобы». То есть сильное, непременное физически здоровое (фи!) и умственно неразвитое мужичьё. Как это у Владимира Высоцкого в песне «Лукоморья больше нет» (1967):
Лукоморья больше нет,
От дубов простыл и след, —
Дуб годится на паркет — так ведь нет:
Выходили из избы
Здоровенные жлобы —
Порубили все дубы на гробы.
Короче говоря, старый мир времён Пушкина и Аксакова рухнул — на его развалинах предлагается начинать всё сначала, и в... обратном порядке.
Могут, конечно, возразить, что автор преувеличивает, ведь народники не считали себя наследниками славянофилов, а диссиденты — продолжателями стиляг. Хотя автор этих строк лично неплохо знал одного бывшего стилягу 1950-х («я был стилягой, и крутым» — гордо говорил он про себя), который стал позднее диссидентом и даже политзаключённым. Но всё-таки и преемственность, и родство этих течений во многих моментах — прежде всего, конечно, в отношении к народу — трудно отрицать...
В наше время 75-летнее движение по пути «от народа», «честь и заслуга» первых шажков по которому принадлежит стилягам конца 1940-х, завершилось полным... гм... успехом. На развалинах прежней страны (местами уже дымящихся от бомб, мин и снарядов) и прежнего строя всё вернулось к старой, классической картине, описанной ещё Аксаковым: «Публика презирает народ — народ прощает публике». Хотя прощает ли и простит ли ещё? Не знаю, не знаю, не уверен...
Советский плакат. «Народ и публика» на новый лад...
