Я родился в селе в Воронежской области. Мать и отец работали в совхозе, я тоже присматривал себе там специальность, особого выбора, куда идти после окончания школы не было. Когда началась посевная, старшие классы разбили на группы. Кто-то после уроков шёл на ферму, кто-то - зернохранилище, я попал в автомобильный гараж. С первого же дня я понял, что ничем другим, кроме ремонта техники я заниматься не буду. Запах бензина, смазки, разговоры трактористов и шоферов, обсуждающих поломки, захватили меня. А ещё там можно было материться, несмотря на мой юный возраст.
В начале войны мне исполнилось шестнадцать лет. Одним из первых сельчан на фронт ушёл мой отец. Помню горькие слёзы матери. После уборочной я и два моих товарища решили сбежать на войну. Припасы готовили тайно, опасаясь взбучки от родителей. Когда всё было готово, мы ночью ушли в город, собираясь там сесть на поезд. На станции нас поймали. Военные, взяв с нас «честное пионерское слово», отправили домой.
Свой второй побег на фронт я наметил на конец января, но мыши съели все мои припасы, пришлось его отложить. Наступила весна. Мне было стыдно уезжать, половина мужчин из гаража была призвана в армию, а сеять надо. В начале июня, нарезав противопожарные борозды вокруг поля, я пришёл в правление совхоза. Возле двери директора стояли двое незнакомых мне мужчин. Один из них рассказывал, что в городе сформирован ремонтный батальон. Туда привозят повреждённую на фронте технику. Ночью меня в селе уже не было.
Что такое батальон я, конечно же, не знал, думал – что-то вроде бригады. Нашёл несколько гаражей, где были только военные. «Буду служить в армии!» - радовался я. В батальон меня приняли после проверки: попросили собрать карбюратор, я справился. Но было одно «но»! Меня не могли оформить в армию официально, а значит, и поставить на довольствие, так как мне было всего семнадцать лет. Три бойца обязались кормить меня из своего пайка. Через неделю приехало начальство. Оно ходило по гаражам, смотрела за работой ремонтников. На вечернем построении меня не было, на это обратили внимание. Я снова вернулся домой.
Хоть я и не числился в совхозе, но директор строго отчитал меня. Потом был визит участкового, который рассказал, что дальше Колымы дороги нет. Хуже всего были слёзы матери, я пообещал ей, что больше не сбегу.
Май 1943 года. Закончив работу в поле, я пришёл домой. На столе, перед заплаканной матерью, лежал листок бумаги – это была повестка. Мне предстояло прибыть в тот самый ремонтный батальон. Едва сдерживая себя от радости, я стал собирать вещи. Если бы я взял всё то, что приготовила мама, вышло бы два мешка.
- В армии всё выдают, я это брать не буду, - попытался я успокоить мать.
Проводы были недолгими, на следующий день я уже был в знакомых мне гаражах.
В этот раз всё было, как положено. Меня одели в военную форму, выдали красноармейскую книжку, и самое главное - поставили на довольствие. Из тех, кого я знал, в гаражах уже никого не было. Выяснилось, что они отбыли на фронт, сопровождая отремонтированную технику. Вместе со мной в батальон пришло около двадцати человек. Половина из них, были моими ровесниками, попался даже один знакомый.
Работа у нас буквально кипела! Если сложить всё время, которое было отведено в день для отдыха, набиралось не больше шести часов. Однажды я, буквально засыпая на ходу, при сборке ступицы полуторки, не поставил сальник. Выручил мой товарищ, разбудил, толкнув меня в плечо. Пришлось всё перебирать. Надо сказать, что ответственность на нас лежала большая. За каждым автомобилем или трактором закреплялись определённые люди. После ремонта техника проходила пробный марш, если в ходе него выявлялись неисправности – добра не жди.
Наступила зима. Летом мы открывали ворота, чтобы выпустить выхлопные газы, сейчас же, сохраняя тепло, этого не делали. Многим становилось дурно, люди падали теряя сознания. Лечение было простое – вытащить человека на свежий воздух. Из-за такого «лечения» я заболел воспалением лёгких. В госпитале, куда меня определили, ко мне относились так же, как к бойцам с пулевыми или осколочными ранениями. Все понимали важность нашей работы.
Выписали меня в апреле 1944 года. В бумажке, которую мне выдали, значилось – «здоров», но я с трудом мог дышать, если кто-то рядом курит. Прибыв в рембат, я получил приказ сопровождать восстановленную технику на линию фронта.
Ехали мы больше двенадцати дней, точнее сказать – стояли. Простоишь на станции три часа, а потом приказ: «Закрыть двери, к окнам не подходить!». Выполняли, а куда деваться, строго всё. То, что мы приближаемся к линии фронта, было понятно по доносящемуся гулу разрывов бомб или мин. В вагоне, в котором я ехал, были ящики с запасными частями для автомобилей. При погрузке мы, четыре бойца, определили себе спальные места. Я лежал на длинном ящике с карданными валами. Перед отправкой эшелона, удалось раздобыть соломы. Она воняла мышиным калом, но всё же лежать на ней было приятнее чем на голых досках.
На двенадцатый день случилось то, что на войне происходит каждый день – нас атаковали немецкие самолёты. Младший сержант, который был у нас за командира, запретил открывать двери, но после того как очередь из пулемёта прошила крышу вагона, первым бросился к выходу. Поезд остановился. Снаружи крики, взрывы! Отодвинув одну половину воротины, мы увидели самолёты. Они кружили в небе, видимо выбирая цель. Один из них снизился и полетел прямо на нас. Наш командир выпрыгнул из вагона и побежал в поле, мне показалось, что по нему стреляли, но не самолёты. Я укрылся за ящиками, пуля их точно не пробьёт! Отлетело несколько щепок, одна вонзилась мне в икру правой ноги, штанина тут же покраснела.
- Ящики наружу! – крикнул я, а потом заметил, что оба бойца, которые ехали со мной, мертвы.
Выбрасывая ящики из вагона, я старался выбирать которые поменьше, но и те весили немало. Немецкий лётчик не отстал. Делая разворот, он снова заходил на бреющем полёте, расстреливая мой вагон. После четвёртой атаки вагон загорелся. Все запчасти были в промасленной бумаге, плюс ветошь и солома. Вспыхнуло хорошо! Я оттащил от вагона несколько ящиков, после чего подоспела помощь.
Я с трудом сделал вдох, мне не хватало воздуха, кто-то бил меня по щекам, но я всё равно терял сознание. Очнулся в большой палатке, рядом раненые, стонут, кричат. Попытался встать.
- Лежи, вояка! – чьи-то руки придавили меня к земле.
- Сильно ранен? – спросил я, ожидая, что мне сейчас скажут про отсутствие ног или рук, а может и того, и другого.
- Царапнуло тебя. Ногу перевязали, руки чуть обгорели, в остальном всё хорошо, - говоривший всыпал мне в рот порошок, дал воды запить.
На следующий день я стоял перед командиром артиллерийской батареи.
- Не отпущу, пока машины нам не починишь! Четыре штуки есть, а ни одна не едет.
- А если не смогу?
- А ты смоги, братец. Мы тебя за это до самого Берлина на руках понесём и тушёнкой кормить будем!
Неисправными были две полуторки и два «Студебеккера». Если с нашими машинами у меня всё получилось, небольшие поломки, то с американской техникой я не знал, что делать. Открыв капот огромной, по моим мыслям, машины, я думал с чего начать.
- Брось, я уже два дня с ней мучаюсь, - сказал шофёр.
- Если есть неисправность, то должна быть и причина, - ответил я, расспрашивая шофера, с чего всё началось.
Во время ремонта ко мне подошёл боец, справившись о моём имени, фамилии, предупредил, что после ремонта я должен найти капитана Краснова.
На следующий день все четыре грузовика были исправны.
- Голубчик ты мой! - радовался командир артиллеристов, - оставайся у нас.
- Не могу, у меня приказ найти капитана Краснова.
- Никитич, - крикнул комбат, подзывая к себе возницу, сидящего на телеге, - помоги человеку, он большое дело для нас сделал.
Насчёт тушёнки комбат не обманул, нагрузили мне её полный вещмешок.
Капитан Краснов мне не понравился. На бойцов смотрел свысока, обращался ко всем на «ты». От него я получил приказ вместе с сержантом Давлетовым ехать в город, который находился приблизительно в сорока километрах от линии фронта. Сержант сел за руль полуторки, я рядом.
- А ты чего без оружия? – удивлённо спросил он.
- Так, не выдали.
- Странно.
- А зачем едем? – спросил я.
- Бойцов надо из госпиталя забрать, да грузовик со снарядами отремонтировать.
- Ясно.
Я многого тогда не знал. Не знал, что опасно вот так вот вдвоём разъезжать по только-только освобождённой от врага территории. В лесах, на дальних хуторах оставались отряды противника и местных, которые ему сочувствовали. Нам повезло, мы благополучно добрались до города. Отыскав госпиталь, сержант пошёл справиться насчёт выздоровевших раненых, а вот сломанный грузовик искать не пришлось. Он стоял рядом со зданием госпиталя. Его водитель на обратной дороге хотел забрать бойцов, но остановившись, не смог завести машину.
Я управился за час. Видимо, часто сменяющиеся шофера не смотрели за техникой, запустили. Промыв бензонасос и топливную систему, я с первого раза завёл машину. Подошёл сержант с шестью бойцами.
- Готов? – спросил он.
- Готов, - ответил я.
Раздался крик: «Воздух!». Все бросились врассыпную, а я крутил головой, ища опасность.
- В укрытие, боец! – крикнули мне из-за угла здания.
Со стороны солнца, прямо на нас, летели два самолёта. Один из них, резко спикировав, сбросил бомбу. Разорвавшись, она сильно повредила госпитальную пристройку, разбросав вокруг куски кирпича и осколки.
- Там снаряды! – кричал шофёр полуторки, пытаясь подняться с земли.
Я бросился к машине, завёл. На секунду задумался куда ехать? Вспомнил парк за зданием, мы проезжали мимо него. Вдавив педаль акселератора в пол, я подмял под себя кусты. Остановился только тогда, когда понял, что меня скрывают кроны деревьев. Я слышал ещё несколько взрывов, потом наступила тишина. Дверь кабины открыл мой сержант.
- Ну, ты даёшь! Молодца! Взорвись этот грузовик от госпиталя бы камня на камне не осталось. Доложу командованию. А раз ты уже за рулём, то веди машину в расположение части.
Прибыв в своё хозяйство, сержант повёл меня в штаб, где рассказал, как я спас госпиталь. У меня попросили красноармейскую книжку, я протянул. Выяснилось, что после убытия из рембата, я нигде не значился. Меня как бы не было. В военное время такое могли прировнять к дезертирству.
- Вот что! Командир батареи, которому ты помог с машинами, просил тебя к себе. Снаряды, считай, для него, вот пусть он тебя и награждает, - решил капитан Краснов.
Так я стал артиллеристом, а через месяц был награждён орденом Красной Звезды.
Служба при артиллеристах была тяжёлой, а впрочем, где было легче? Я делал в день по два рейса, увозя раненых, привозя снаряды. Ел, спал в машине. Перед нами была Прибалтика, за которую отчаянно дрались немецкие войска. Частыми были контратаки немецких танков и пехоты. Старослужащие называли их «психическими». К концу лета от батареи осталось одно орудие.
- Навсегда прощаться не будем, - комбат протянул мне руку, - вот пополнимся личным составом, получим новые пушки и вернёмся. Это был последний раз, когда я видел командира батареи. Слышал, что погиб он, отражая танковую атаку.
Продолжение следует. 1/2
