В прошлой главе мы, подробно рассмотрев Битву за Шанхай - крупнейшее сражение Второй японо-китайской войны в 1937 году - остановились на взятии частями Императорской армии столицы Поднебесной, Нанкина. Не в пример упорной и весьма тяжелой для японцев схватке за важнейший экономический центр Китая, местом пребывания Национального правительства (из которого, впрочем, оно своевременно организованно эвакуировалось) им удалось овладеть сравнительно быстро и без особенных сложностей. Целый ряд факторов свидетельствовал о том, что боеспособность НРА после нескольких месяцев боёв конца лета и осени 1937 заметно просела. Это касалось и утраты современных образцов вооружений, и, что ещё более важно, падения морально-волевых качеств китайских войск. Только приучившиеся было уважать своего врага японские офицеры вновь утвердились в своём презрительном отношении к Поднебесной и её армии. Косвенно это поспособствовало той страшной трагедии, какой явилась ныне широко известная Нанкинская резня. Успехи Японии в кампании августа-декабря 1937 были несомненны. И в то же время именно они, вызвав у военно-политических элит страны сильное головокружение от успехов, привели к неверной оценке сложившегося положения. Японцы к началу нового года пребывали в уверенности, что они уже одержали верх над Китаем. Императивом дальнейшей политики Токио в Поднебесной стало не столько стремление одолеть врага, сколько максимально эффективно переделить ранее принадлежавшее ему имущество. Вместо пусть жесткого и имеющего форму ультиматума мирного предложения Чану Кайши Япония посчитала, что режим Гоминьдана как таковой вот-вот падёт, а значит нет смысла ни подкреплять его авторитет переговорами, ни сковывать себя какими-либо обязательствами. Возможно, если бы китайский диктатор первым униженно попросил у империи Восходящего солнца пощады и покровительства, с ним ещё стали бы иметь дело. Но этого не происходило, так что 16 января 1938 японское правительство опубликовало официальное заявление о том, что оно «отказывается считать гоминьдановское правительство своим партнером» - и, соответственно, равной стороной гипотетического переговорного процесса.
Между тем внутренняя прочность режима Чана Кайши по итогам первого полугодия войны не только не упала, но, напротив, заметно укрепилась. Почему? Во-первых, утратили актуальность почти все ключевые элементы критики главкома НРА, которыми пользовались его оппоненты в начале и середине 1930-х. Диктатора обвиняли в авторитаризме, но в условиях противоборства опасному внешнему врагу твёрдое единоначалие и жесткая вертикальная иерархия с присущей ей строгой дисциплиной стали восприниматься как благо или, по крайней мере, неизбежное зло. То же касается и милитаризованного управленческого стиля. Чана Кайши поносили за сговорчивость перед лицом внешнего давления - теперь он непреклонно отказывался от любых уступок неприятелю. Главком НРА беспощаден к тем политическим силам, которые имеют альтернативный взгляд на будущее Поднебесной и не признаёт компромиссов? В условиях существующего Единого фронта об этом стало бессмысленно вспоминать. Диктатора могли бы пытаться подвигнуть пойти на мировую с Японией терпящие убытки бизнес элиты, но существенная доля их осталась на оккупированных территориях - в Шанхае, Нанкине, Пекине, а прочие держались за Чана Кайши, опасаясь, что иначе флаг национального сопротивления агрессору подхватят коммунисты. Варлорды западного Китая? Даже совокупный экономический и демографический потенциал их зон влияния сильно уступал таковому у территорий, контролируемых Национальным правительством. Всякий милитарист, который попытался бы оспорить лидерство диктатора, стал бы в глазах миллионов китайцев не просто его конкурентом, но предателем и пособником японцев. Нет, запад сидел смирно. Больше того: поскольку через Синьцзян и далее шёл поток поставок из СССР, организуя и модерируя процесс с китайской стороны, в регион пришли кадровые части НРА и гоминьдановские администраторы. Препятствовать им не решились. Полунезависимые анклавы, вроде владений рода Ма, за вторую половину 1937 года сильнее интегрировались в общекитайское пространство, чем за долгие годы до того. Упомянутая выше помощь из Советского Союза тоже являлась фактором упрочения режима. Только Чан Кайши и завязанный на него центр мог получать и распределять получаемые по этой линии оружие и сырьё.
В какой-то мере устойчивости Китайской Республики даже поспособствовала её былая раздробленность. Правительству было не привыкать переезжать, функционеры умели весьма оперативно налаживать связи создавать необходимую для администрирования инфраструктуру на новом месте. Вместо Нанкина министерства и ведомства Поднебесной разместились в Трёхградье Ухань - месте, как помнят читатели настоящего труда, знаковом и уже не раз служившим временной столицей. Да, перед главкомом НРА, самой армией и Поднебесной в целом стояло множество серьёзнейших вызовов. Потери производственных мощностей, в том числе в сфере военной индустрии, были крайне тяжелыми - и СССР не мог в полном объёме возместить их, невзирая на всё возрастающие объёмы материальной поддержки. Очень трудно, в том числе в связи с нехваткой оружия, оказалось найти правильный баланс при проведении дальнейшей мобилизации. Погиб цвет тех кадров, которые получили более-менее современное военное образование в рамках сотрудничества с Германией. Именно дивизии в штальхельмах дрались за городские кварталы Шанхая - и истекли там кровью. Безвозвратные потери Китая в битве составили 187 200 человек. Для обучения новых подразделений, способных «армировать» неустойчивый фронт, особенно младшего и среднего офицерского состава, требовалось время. И, тем не менее, Поднебесная устояла. Положение - мрачное, тяжелое - всё таки стабилизировалось. В войсках восстанавливалась дисциплина (порой драконовскими методами, которыми диктатор в 1938 году пользовался очень активно - ниже мы ещё будем говорить об этом). Китайцы готовились к следующему раунду. И их противник понемногу начала это понимать...
Шла зима 1937-1938. Утекало в никуда время. Краха Гоминьдана не произошло. Чан Кайши не был ни арестован, ни отстранён. Мало того, напротив, Китай всё более консолидировался в общем сопротивлении – особенно когда узнал о резне в Ннакине. Как мы помним, на протяжении почти двух месяцев основная группировка армии Империи, взявшая столицу Китая, оставалась практически статичной, а её бойцы вовсю "развлекались" с гражданским населением. Но что же северная клешня спланированного ещё в сентябре-октябре 1937 удара? Та, которая должна была, пройти через почти пустое, но обширное пространство от Хуанхэ до Нанкина. Северокитайский фронт в декабре-январе деятельно принялся исполнять приказ. Двигались при этом по кратчайшей дороге и не особенно заботясь о флангах – следствие повсеместной уверенности японцев в том, что войне так и так вот-вот конец. В результате обширный участок южных приморских районов провинции Шаньдун и северная приморская часть провинции Цзянсу оказались хоть и отрезанными от основной территории гоминдановского Китая, но и японцами на занятыми.
При этом Хань Фуцзюй — генерал-губернатор провинции Шаньдун — отклонил приказ Чана Кайши об отступлении для сохранения сил. С формально-военной точки зрения он не просто нарушил приказ, но сделал очевидную глупость: шансы на то, что с востока будет нанесён некий деблокирующий удар, зимой 1937-1938 года строго равнялись нулю, японцы, которые пока что просто проходили мимо, могли позднее одуматься и выстроить полноценный фронт окружения. Так что единственный выход – как можно скорее исполнить распоряжение главнокомандующего НРА и идти на прорыв. Но это – абстракция. В конкретных китайских условиях всё было гораздо более сложно и неоднозначно. Кто такой Хань Фуцзюй, пробившийся с армией к основным силам НРА? Никто. Даже не генерал – вернее, формально у него осталось бы, конечно, полученное ещё в 1920-х звание, но кто доверил бы войска губернатору без провинции? В число приближённых Чана Кайши, или командиров, уже успевших себя зарекомендовать в достаточной степени, чтобы личная преданность лидеру не играла определяющей роли, Хань Фуцзюй не входил. Во-вторых, губернатор Шаньдуня не мог быть уверенным в том, что ему вообще будет куда прорываться. Что НРА и Гоминьдан к этому моменту в принципе ещё будут продолжать борьбу.
Одним словом, судя по дальнейшим его действиям, Хань Фуцзюй решил, что самым разумным вариантом будет уход в самостоятельное плавание. Став независимым варлордом можно было договариваться о тех или иных условиях и объёмах власти и с японцами, и с Чаном Кайши, если тот сохранит свои позиции. Важно только иметь свою область контроля и максимально сильную армию – тогда с тобой будут говорить и торговаться. И губернатор начинает кипучую деятельность. Он абсорбирует все оказавшиеся в его регионе разрозненные части. Мало того – формирует новые. Это были, конечно, очень специфические войска. НРА потеряла почти все современные вооружения – авиацию, танки, основную часть артиллерии ещё в битве за Шанхай. Советский канал поставок только-только набирал разгон, но, как бы то ни было, он ни в коей мере не касался решившего повести самостоятельную игру Хань Фуцзюя. Ещё веселее всё с точки зрения боевой подготовки. У губернатора, разумеется, не было нескольких тысяч обученных офицеров в запасе, на территории Шандуни не имелось военно-учебных заведений, да, если бы даже они и были, это ничего не изменило бы при сроках комплектации новых соединений в 1-1,5 месяца. Таким образом, фактически, создавались дивизии полубезоружных новобранцев.
Но зато – много! Деятельность Хань Фуцзюя и дальнейшая битва за Сюйчжоу – самый выдающийся пример зерг-раша/закидывания мясом даже в рамках славящейся этим Поднебесной. К началу весны 1938 (правда, к этому моменту Хань Фуцзюй уже не руководил процессом – почему будет сказано чуть ниже) в отрезанных от остального Китая кусках двух провинций будет сконцентрировано, причём по большей части созданных заново, целых 64 дивизии! Примерно 600 000 человек! Столько же было в частях НРА в апогее битвы за Шанхай. Но, конечно, те и другие 600 000 это, как сказали бы в Одессе, две большие разницы. Даже безотносительно их ценности как боевых единиц, новобранцы могли разбежаться при первой же встрече с противником. Всё зависело от твёрдости (доходящей до жестокости – иначе тут никак) командования на всех уровнях армейской иерархии.
К слову о командовании. Амбиции губернатора, очевидно, нравились не всем. Из прагматических или из патриотических убеждений – не суть важно, но многие люди, причём имевшие непосредственно те или иные воинские части под своим началом, не желали откалываться от Гоминьдана и единого антияпонского фронта. Против новоявленного варлорда (формально он так и не объявил о своём независимом статусе, но это и без того читалось) сложился своего рода заговор. В итоге, когда японские войска заняли один из крупнейших городов Шаньдуни – бывший немецкий Циндао, под предлогом этого провала, поданного как акт сознательной помощи агрессору, а также принимая во внимание ранее имевшиеся случаи неповиновения приказам, Хань Фуцзюй был арестован и казнен 24 января. Власть оказалась в руках довольно обширной коалиции генералов разного ранга – не стану утомлять читателя перечислением почти десятка имён, из которых большая часть нам позднее не встретится. Более важно – всем этим людям предстояло сделать принципиальный выбор. После смерти губернатора реальных вариантов было два: оборона до последней крайности в окружении, или всё же предписанный Чаном Кайши прорыв. Первый сценарий был менее опасным для генералов лично – они вполне могли успеть даже и при сильном сужении плацдарма сдаться японцам. Второй — более рискованным, но оставалась надежда ошеломить врага ударом неожиданно гигантской человеческой массы. В случае же длительного, позиционного варианта почти наверняка новобранцы начали бы постепенно покидать фронт безо всякого приказа, даже под угрозой самых суровых кар.
Одним словом, был избран прорыв. Но немедленно возникла проблема – нулевая степень моторизации и более чем специфическая ситуация со снабжением не давали возможность сразу и резко перекинуть на точку будущего удара всю 600 000 прорву. А постепенной концентрации мешали удары японцев в тех или иных точках обширного периметра. Наконец, судя по всему, многим солдатам - уроженцам Шаньдуни просто не хотелось её покидать. Так или иначе, в течение февраля – начала марта китайцы приступили к сосредоточению своей войсковой группировки вокруг крупнейшего из расположенных на востоке занимаемого ими плацдарма городов – Сюйчжоу. В других местах, соответственно, фронт истощался. В марте 1938 японские войска полностью оккупировали север провинции Шаньдун, в том числе её столицу Цзинань. Вдоль Хуанхэ линия обороны окруженных была прорвана на всём протяжении. Спасало только то, что японцы не видели в образованном ими мешке ни угрозы, ни даже ценной добычи, не подозревая о том, сколь обилен может быть улов. Основная масса наступающих частей Северокитайской армии вообще следовала мимо далее к югу.
Собственно, уже это давало определённые шансы. Как бывало и раньше, японцы проявляли всё большую беспечность, недооценивали противника и сами подставлялись под болезненные контрвыпады. Ещё до общего прорыва китайцев на восток состоялась так называемая битва за Тайручжен. Суть её проста – получив информацию, что части Северокитайской армии уже близко, командование Центральнокитайского фронта (переформированного в Нанкине 14 февраля в Центральнокитайскую экспедиционную армию с включением в её состав войск бывшей 10-й армии, участвовавшей в высадке под Шанхаем в ноябре) выслало навстречу свои подразделения в составе всего лишь одной 13-й пехотной дивизии. Ни на какое сопротивление она в своём движении к северу, очевидно, уже не рассчитывала. В итоге японцы сперва оказались вынуждены последовательно штурмовать несколько пусть и наскоро выстроенных, но всё же вполне пригодных для обороны полевых позиций. А после дивизия получила пару окончательно расстроивших её порядки контрударов, вследствие которых её пришлось отводить на южный берег реки Хуайхэ.
Наступавшая с северо-востока японская 5-я дивизия под Линьи вместо дружественных приветствий от своих сослуживцев с юга в итоге наткнулась на концентрированные силы китайцев и понесла ещё более серьёзный урон, нежели 13-я. Да, потери частей НРА всё равно были выше, но далеко не так существенно, как это обыкновенно бывало прежде – 20 000 против 10 000 у Императорской армии. С учётом того, на кого разменивались японские ветераны, это был бесспорный успех для китайцев. Главное же – стремясь всё же овладеть ситуацией под Тайручженом, японцы перебросили туда дополнительные силы – и оставили куда как менее прикрытым приоритетный для прорывающихся район Сюйчжоу, что и требовалось НРА.
В 10-х числах апреля общее наступление почти всех 64-х дивизий разом началось. К этому моменту Северокитайский фронт в этом районе располагал четырьмя дивизиями и двумя пехотными бригадами, а Центрально-Китайская экспедиционная армия состояла из трёх дивизий и двух танковых батальонов с моторизованными вспомогательными подразделениями, которые были сведены в Отряд Иванаки и Отряд Имады. Причём часть этих сил – и с севера, и с юга, ещё только подходила к зоне прорыва, когда там уже закипели бои. Японцы в последний момент осознали, что разумнее будет не выставлять экстренные и непозволительно тонкие заслоны на пути у лавины, но вместо этого не стесняться отходить, когда нужно, по преимуществу атакуя китайцев во фланг и навязывая им маневренное сражение.
Ну и, конечно, особенно хорошо бы было попутно рассечь китайские силы на несколько изолированных котлов. Впервые более-менее правильно использовалась Императорской армией бронетехника - 5-й танковый батальон был применён японцами для поддержки 3-й пехотной дивизии, продвигавшейся на север вдоль железной дороги к Сюйчжоу, и развития её успеха. В конечном итоге, задействовав до 240 000 человек, а потеряв 30 000, Япония выиграла битву за Сюйчжоу к 1 мая 1938 и полностью заняла Шаньдун и Цзянсу. Но это была во многом пиррова победа. Из 600 000 китайцев уничтожить и пленить удалось всего 100 000. Ещё в 2-2,5 раз больше бойцов НРА прорвалось-таки на запад. Остальные – рассеялись. Кто-то чтобы тут же с радостью бросить винтовку (если она у него была), оставить где-нибудь под кустом военную форму и заняться мирным крестьянским трудом. А кто-то – чтобы начать партизанскую герилью. Позднее из таких вот рассеявшихся частей и партизанских формирований при доминирующей роли КПК китайцы прямо в японском тылу сформируют целую новую 5-ю армию. Но это – дело будущего. Пока же близилось лето 1938, Гоминьдан не желал сдаваться и распадаться, война – заканчиваться, а как её выигрывать было совершенно неясно. Только что Япония потратила два весенних месяца и 40-50 тысяч бойцов на то, чтобы разгромить группировку, которую Чан Кайши едва ли учитывал по-настоящему в конце зимы в своих расчётах.
И японцы вдруг обнаружили: они совершенно не знают, как действовать дальше? Вот, правда, в самом деле, как? Уничтожить всю действующую китайскую армию? Чан Кайши наберёт её заново – мобресурс у него колоссален. Взять новую столицу? Чан Кайши перенесёт её вторично. Занять весь Китай? Убить всех ханьцев? Это нереально. Последовательно и постепенно создавать более или менее контролируемые зоны, где будет налаживаться хозяйствование и создаваться альтернативные Китайской Республике структуры управления, зачищать партизан, чтобы постепенно создать «свой» Китай? Это может затянуться на годы и годы. И так и случится в итоге. Но есть ли у Японии эти годы? Готов ли мир всё это время ждать?
В марте 1938 состоялся Аншлюс – Австрия вошла в состав Германии. Уже в апреле 1938 Судето-немецкая партия после визита её лидера Конрада Генлейна в Берлин принимает Карлсбадскую программу, которая, хотя формально и требовала автономии, в действительности означала взятие курса на выход Судет из состава Чехословакии и включение в Германский Рейх. Собственно, требование референдума именно по этому вопросу генлейновцы выдвинут уже в мае 1938. Когда становится понятно, что государственная власть Чехословакии никогда на подобное не пойдёт, Судето-немецкая партия принимает решение действовать по сценарию, напоминающему сравнительно недавние события в Каталонии: 22 мая 1938 они попытались превратить официально назначенные муниципальные выборы в регионе в плебисцит по вопросу отделения. После провала данного сценария, Германия начинает концентрировать на границе с Чехословакией части вермахта. Прага в свою очередь объявляет частичную мобилизацию, войска вводятся в Судеты и занимают приграничные укрепления. В общем, внимание грандов Версальской системы – Англии и Франции — было всецело сконцентрировано на Европе, и так оно и останется до октября 1938. Что касается Америки, то, хотя США и занимали всё более антияпонскую позицию и начали изыскивать способы к остановке продвижения империи, тем не менее, прямое их военное вмешательство в Японо-китайскую войну представлялось невероятным.
Иное дело – СССР. В 1920-х Советский Союз в восприятии Японии был слабой страной, скорее возможной областью развития экспансии, нежели угрозой. Китай представлялся более удобной и лёгкой мишенью, кроме того, действия против первого социалистического государства мира по необходимости должны были бы координироваться с главными архитекторами Версаля, которые отказалась от мыслей о прямой агрессии, предпочитая ей политику изоляции и удушения. В 1930-х ситуация резко меняется. Страна Советов резко усиливается в экономическом и военном отношении. Причём процесс этот столь стремителен, что к нему, к новым возможностям – и новому статусу СССР очень тяжело было привыкнуть, тем более – рационализировать его и ввести в свою систему стратегического планирования. В силу этого вплоть до начала 1940-х в Японии (да и не только в ней) очень велика была амплитуда колебаний в оценке советских возможностей: от шапкозакидательских и до панических, от колосса на глиняных ногах и до страшной угрозы всему свободному (читай капиталистическому) миру.
В 1933 году империя Восходящего солнца де-факто, ибо несамостоятельность Маньчжоу-Го в военном отношении была очевидна, получила громадную по протяжённости линию границы с Советским Союзом. В общем и целом, однако, это не создавало почти никаких реальных проблем, ибо всякая наступательная активность СССР практически исключалась его общим международным положением. Нападение большевиков на японцев почти наверняка привело бы как минимум к немедленному конфликту со всеми странами санитарного кордона – от Польши до Финляндии, а также жёсткому экономико-дипломатическому давлению со стороны архитекторов Версаля в сочетании с военной помощью «пострадавшим» (примерно по аналогии с Советско-польской войной). Как максимум возможен был и всеобщий «крестовый поход» против красных и новая интервенция. Было ясно, что ради предавшего коммунистов Чана Кайши, который единственный мог бы стать выгодополучателем от удара Красной армии по Маньчжоу-Го, Москва на подобный риск не пойдёт. Но к 1937-1938 положение сильно усложняется.
Во-первых, Япония, вновь начав войну в Китае, с точки зрения стран-гегемонов вышла за флажки. И они, не готовые на самостоятельные силовые действия, вполне могли бы одобрить сдерживание японцев кем-то другим. Единственное, что здесь было на руку Токио, так это тот факт, что другой этот не абстракция, а конкретная Советская Россия, которую, всё же, на Западе ненавидят и боятся куда больше. Империя довольно умело разыгрывала карту антисоветизма как мостик между формирующимся альянсом будущей Оси и архитекторами Версаля, но к началу 1938 года осознала крайне неприятную для себя вещь: Запад вполне может, не желая, разумеется, победы красных, тем не менее, допустить сепаратную, не в рамках общего фронта сдерживания коммунистов, Советско-японскую войну с целью ослабления их обоих, а также исключения Москвы из стремительно усложняющихся европейских дел. Эта война могла бы стоить японцам моря крови. Да, в конце им бы подали руку помощи – обставив её такими условиями, что договорённости Вашингтонской конференции показались бы ерундой: совершенно лишая Империю воздуха и перспектив развития.
Во-вторых, сам СССР начинает вести другую внешнюю политику – куда как более решительную, опирающуюся на реальную материальную мощь. В 1936 Советский Союз активно и деятельно поддержал Испанскую Республику – сырьём, военными поставками и даже специалистами. Подобную политику Москвы в отношении западноевропейского государства в 1920-е просто невозможно представить. Она стала бы хождением по лезвию бритвы. Теперь в той же Франции – одной из главных стран-победительниц ПМВ шли довольно серьёзные дебаты относительно того, стоит ли выступить на Пиренеях против Германии и Италии – и, тем самым, вместе с СССР, или же правильнее будет сохранять нейтралитет? В 1938 Советский Союз будет решительнее, чем кто-бы то ни было (включая самих чехов) бороться за неприкосновенность границ Чехословакии – и проявит готовность при необходимости двинуть в дело армию, численностью до 110 дивизий. Позиция Польши и Румынии, ни под каким видом не желавших допускать транзит войск большевиков через свою территорию, а затем Мюнхенский сговор сделали подобное развитие событий, которое в зародыше похоронило бы перспективу экспансии нацизма в Европе, невозможным. Но было совершенно очевидно – времена меняются.
Тема советской помощи Китаю уже кратко затрагивалась в предшествующей главе. Пришло время остановиться на ней более подробно. В 1937 году Советский Союз, разумеется, не из симпатии к Чану Кайши, но в надежде обрести мощное влияние в Поднебесной и переиграть разгромное для коммунистов развитие китайской революции 1920-х, тем не менее, практически мгновенно и сразу – весьма сильно начал помогать Китайской Республике после инцидента на мосту Лугоу. 7 июля 1937 когда, как мы помним, начался кризис – в этот момент даже сами японцы ещё не знали, какой масштаб он, в конечном счете, предпримет, и существует ряд фракций, которые стремятся минимизировать последствия боестолкновений. А уже 29 июля советскому полпреду в Китае Богомолову Москва дала указание сообщить китайскому правительству, что СССР готов предоставить Гоминьдану кредит на закупку самолётов и танков. То есть советская сторона не только отзывалась на запросы Национального правительства, но и сама проявляла инициативу.
В августе 1937 был подписан Договор о ненападении между Китаем и СССР. 1 марта 1938 года было подписано советско-китайское соглашение, согласно которому Советский Союз предоставлял Китаю кредит в 50 миллионов на приобретение советских товаров, а также на их доставку до китайской территории, причем кредит и проценты по нему должны были быть погашены поставками китайских товаров. Между тем, ещё до урегулирования всех формальностей, военная помощь пошла из СССР в Поднебесную уже в начале осени 1937. Первые партии вооружения и боевой техники (с осени 1937 года по февраль 1938 года) шли водным путём из Одессы и Севастополя. Понятно, что этот канал находился в весьма уязвимом положении ввиду подавляющего превосходства Японии на море в прилегающих к китайскому побережью водах. Довольно скоро данный путь оказался перекрыт – Императорский флот, не атакуя прямо кораблей СССР, тем не менее, был готов сорвать любую перегрузку военного снаряжения на китайские суда, либо разгрузку в портах.
В ответ незамедлительно началось сооружение сухопутной дороги через Синьцзян (Восточный Туркестан), которая стала одним из главных приоритетов китайского правительства. За оставшийся период 1937 и 1938 годы она, в общем и целом, будет завершена. Автомобильная трасса Сары-Озек — Урумчи — Ланьчжоу протяжённостью почти в 3000 километров, проложенная в тяжелейших условиях – практически по голой степи и пустыне, была для Китая больше, чем просто стратегической магистралью. Она стала для ведущей ожесточённую борьбу страны подлинной Дорогой жизни. О масштабе и значении стройки хорошо говорит тот факт, что специально для обеспечения начавшихся перевозок горючим в 1938 году было заключено соглашение между властями СССР, Китая и провинции Синьцзян о строительстве в Тушанцзы нефтеперегонного завода, который, возведённый с нуля, начал работу уже в 1939! Причём до этого советскими специалистами был проведён ещё и комплекс геологоразведочных работ, в результате которых они убедились в наличии в этом районе нефти.
Роль военной и технической помощи СССР в продолжении Китайской Республикой вооружённой борьбы существенно превосходит аналогичную роль Ленд-лиза для Советского Союза в годы ВОВ. Ключевой слабостью Китая с точки зрения как Японии, так и собственного гоминдановского правительства являлась откровенная недоразвитость ВПК. Колоссальные людские ресурсы были почти бесполезны без оружия. При этом производственные мощности располагались по преимуществу в районах, либо уже захваченных Императорской армией к началу 1938 (причём это – большая часть), либо находящихся под непосредственной угрозой нападения. Оружейный же кризис способен был сделать то, на что в Токио особенно рассчитывали – обвалить Китай политически. Возродить партикуляризм и разобщённость эпохи милитаристов, когда с одной стороны каждый командир-варлорд мог полагаться лишь на собственные ресурсы, а с другой – почувствовать себя достаточно могущественным, чтобы конкурировать с центральным правительством. Помощь СССР предотвратила подобный сценарий. Только признанное руководство Республики было получателем советских поставок и распределяло их – в том числе исходя из критерия лояльности. Только оно (за исключением лишь местных элит Восточного Туркестана) имело контакт и с корпусом военных специалистов и советников из СССР.
О последнем, конечно, надо сказать особо. 14 сентября 1937 года китайская делегация на приёме в Москве обратилась к Сталину с просьбой о посылке в Китай советских лётчиков. Просьба была удовлетворена незамедлительно. Непосредственным отбором и формированием группы советских лётчиков-добровольцев руководили начальник ВВС РККА А.Д. Локтионов и его заместитель комбриг Я.В. Смушкевич. К 21 октября 1937 года для отправки в Китай было подготовлено 447 человек, включая наземный технический персонал, специалистов по аэродромному обслуживанию, инженеров и рабочих по сборке самолётов. По «воздушному мосту» из Алма-Аты в Ланьчжоу в октябре были переправлены две эскадрильи — по одной бомбардировщиков СБ и истребителей И-16. В ноябре 1937 года в Китай была направлена вторая группа бомбардировщиков СБ под командованием капитана Ф.П. Полынина, с этой группой прибыло дополнительно около 150 добровольцев. В конце 1937 — начале 1938 года тремя группами в Китай была направлена эскадрилья истребителей И-15 под командованием А.С. Благовещенского. На итог после тяжёлых потерь ВВС НРА в боях за Шанхай советские лётчики составили основу всех воздушных сил Китая. И сумели принципиально поколебать господство японцев в воздухе – а ведь оно было чрезвычайно важно в условиях растянутого фронта, больших пространств и зачаточного состояния у китайцев ПВО и противовоздушной обороны в целом. 21 ноября 1937 советские добровольцы открыли боевой счёт: 7 истребителей И-16 в бою с 20 японскими самолётами над Нанкином без потерь сбили два истребителя и один бомбардировщик врага. 2 декабря 9 бомбардировщиков СБ, управляемых советскими лётчиками под командованием М.Г. Мачина, вылетев из Нанкина совершили налёт на японские авиабазы под Шанхаем. По оценкам наших лётчиков, в общей сложности ими было уничтожено на земле до 30-35 японских самолётов. Даже если эти цифры и завышены, всё равно сам факт проведения подобной операции говорит о многом. Самостоятельно китайцы не могли бы и помыслить провернуть нечто подобное. Радикальным образом в сторону большей осторожности должна была измениться вся тактика ВВС Империи. То же справедливо и для следующего эпизода. Вскоре всё та же группа Мачина нанесла удар по японским кораблям на реке Янцзы. Советские источники часто пишут, что при этом был потоплен крейсер (в мемуарах говорят даже об авианосце), однако японские источники отрицают любые безвозвратные потери японских боевых кораблей в течение всей Японо-китайской войны. Скорее всего, советскими лётчиками было отправлено на дно транспортное судно. Но, так или иначе, активно использовавшим реку в качестве артерии снабжения частям Центральнокитайского фронта пришлось учитывать внезапно возникшую угрозу с неба.
Организационно под новую задачу в рамках Разведуправления Наркомата обороны СССР был специально создан так называемый Отдел Z - по аналогии с Отделом Х, который вёл аналогичную работу на испанском направлении. Появившийся 26 сентября 1937, он с октября месяца курировал все сухопутные маршруты через Синцзян и Монголию. Забегая вперёд, всего за период проведения Операции Z (т.е. с сентября 1937 по апрель 1941) в Китай было отправлено: самолётов 1285 (из них — истребителей 777, бомбардировщиков — 408, учебных — 100), орудий разных калибров — 1600, лёгких танков Т-26 — 82, пулемётов станковых и ручных — 14 000, автомашин и тракторов — 1850, выше 40 000 000 винтовочных патронов.
В общем, помощь Советского Союза была очень важным, а зимой 1938 года – так едва не решающим фактором продолжения китайского сопротивления. И у руководства империи Восходящего солнца и её вооруженных сил не было уверенности относительно того, как далеко СССР готов зайти. Фактически советские солдаты и офицеры уже стреляли в японских. К 1939 году число солдат и офицеров РККА, прикомандированных к НРА, составит 3665 человек, из которых пилотов и прочего лётного персонала было свыше 700. Советские военные специалисты консультировали и командование вооруженных сил Поднебесной. В конце 1937 года правительство СССР назначило М.И. Дратвина военным атташе в Китае и главным военным советником китайской армии. После его отъезда во второй половине 1938 главными военными советниками были А.И. Черепанов (июль 1938 – сентябрь 1939), К.М Качалов (сентябрь 1939- начало 1941) и В.И. Чуйков (начало 1941 – февраль 1942). Риск внезапного начала не опосредованной, а настоящей войны на Дальнем Востоке, удара красных дивизий по Маньчжурии, которую просто невозможно было достаточно надёжно и равноценно прикрыть – всё это само по себе являлось для Токио большой головной болью.
Но, что куда хуже, было совершенно непонятно как избежать подобного развития событий. Одними упованиями на помощь Запада? А если её не будет? В Японии не понимали на какой основе – с учётом резкого и многолетнего антикоммунизма, участия страны в Антикоминтерновском пакте, а также очевидной невозможности пойти на попятную в китайском вопросе, можно строить переговоры и искать компромисс с Советским Союзом. Чисто военные же меры защиты были бы крайне дороги – едва ли не дороже уже и без того начавшей сказываться на экономике страны идущей войны. В Маньчжурии пришлось бы сосредоточить силы, как минимум не меньшие, нежели в Китае, держать их там в бездействии, а в идеале - ещё и строить укрепления и систему подвоза к потенциальной линии фронта. Или, что тоже отвратительная перспектива, сознательно быть готовыми, если грянет гром, отойти едва ли не до Ляодунского полуострова и Кореи. А ведь русские в этом случае ещё и смогут ударить Северокитайской армии в тыл… Война, так сказать, по построению, выходила сложной, неудобной, ничего хорошего не сулящей. Но, ко всему этому, она могла оказаться ещё и внезапной. Из советской прессы, из сведений о внутренней политике СССР, доходивших до Токио в 1937 году, сделать сколь-либо определённые выводы о том, куда вообще движется Советский Союз, было очень тяжело, а применительно конкретно к проблеме Маньчжурии – практически нереально. Достоверно было известно, впрочем, то, что части Особой Краснознамённой Дальневосточной Армии (ОКДВА) непрерывно усиливаются – количественно и качественно.
Япония отчаянно нуждалась в информации, которая навела бы на хоть какое-то решение, дала бы подсказку. И тут, совершенно неожиданно, империи просто сказочно повезло. На территорию Маньчжоу-Го сенсационно бежал комиссар госбезопасности 3-го ранга (аналог в синхронной системе военных званий – комкор, которое в свою очередь при переаттестации 1940 будет примерно приравнено к генерал-лейтенанту) Генрих Самойлович Люшков. Кавалер орденов Ленина и Красного знамени, бывший сотрудник центрального аппарата НКВД, он стал одним из самых высокопоставленных предателей за всю историю СССР – включая периоды Великой Отечественной и Холодной войн. Это был совершенно эпический позор и провал для органов – такой, который ставил под вопрос компетентность руководства и работоспособность системы вообще. По свидетельству бывшего начальника Отдела охраны ГУГБ НКВД И.Я. Дагина, узнав о бегстве Люшкова, нарком Ежов плакал и говорил: «Теперь я пропал».
Что же произошло? Кем был и почему перебежал к японцам (разумеется, Маньчжоу-Го здесь - лишь передаточное звено) злополучный комиссар 3-го ранга.
Люшков – классический карьерист, сделавшийся мерзавцем, и мерзавец, ставший из трусости предателем. Не вдаваясь в подробности ранней службы нашего «героя», скажем, что в системе ЧК-ОГПУ-НКВД он пребывал с 1918 года и непрерывно лез наверх. В 1931 Люшков переводится с Украины, где он прежде работал в разных регионах и чинах, в центральный аппарат органов. И понеслась! С начала 1930-х он – почти в каждом крупном сфабрикованном процессе. В так называемом «Деле славистов» (оно же Дело «Российской национальной партии») — Люшков и вовсе играл роль главного архитектора. Фигурантами данного процесса, проходившего в 1933-1934 годах, стали представители ленинградской и московской научной интеллигенции. преимущественно филологи и искусствоведы, которых, помимо прочего, обвиняли в том, что они, создавая и сохраняя экспозиции залов, посвященных русскому искусству дореволюционного периода, «тенденциозно подчеркивали мощь и красоту старого дореволюционного строя и величайшие достижения искусства этого строя». Разумеется, инкриминировались подозреваемым и более серьёзные преступления — в частности «фашистская пропаганда» и даже членство в тайной фашистской партии, руководимой из-за границы. Да, господа профессора, вероятно, в массе своей действительно не жаловали советскую власть – но заговор их был совершеннейшим абсурдом. Ряду фигурантов дела было на момент начала процесса уже за 60, или даже за 70. Усилиями Генриха Самойловича всего было осуждено и получило различные сроки заключения более семидесяти человек (из них трое — десять лет лагерей). В числе прочих по делу проходил В.В. Виноградов, позднее ставший академиком АН СССР и лауреатом Сталинской премии, многолетний заведующий кафедрой русского языка МГУ (1947—1969).
Люшков же, перейдя после преобразования июля 1934 в НКВД, всеми силами делал карьеру и там. Он, причём едва ли не поперёк воли Ягоды, без чьего-либо распоряжения, влез в расследование убийства Кирова, затем участвовал в деле троцкистско-зиновьевского центра, в существенной мере подготовил Московский процесс. С удовольствием подсиживал и уничтожал сослуживцев-конкурентов. Будучи назначен в 1937 начальником управления НКВД по Дальнему Востоку, Люшков энергично принялся за работу и немедленно организовал чистку местного УНКВД. Под его руководством было арестовано около 40 сотрудников, в том числе, прежний руководитель Дальневосточного НКВД Т.Д. Дерибас.
Но это ещё ерунда по сравнению с большим, серьёзным преступлением Люшкова – именно он обосновал и отстоял перед центром необходимость проведения депортации корейцев. В целом по понятным причинам вопрос о возможной нелояльности корейского населения Приморья в условиях, когда основная масса народа проживала в составе Японской империи и под её управлением, поднимался ещё с 1920-х. Но максимум, о чём шла речь, это поэтапное переселение в более северные районы тогда ещё единого Дальневосточного края – под Хабаровск. Причём этот замысел рассматривался как крайний, радикальный вариант и не находил особенной поддержки ни у кого, кроме руководства военных и пограничников в регионе. 25 февраля 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) под председательством Сталина специально обсуждало вопрос о возможном переселении дальневосточных корейцев. Решение не было принято, причём отмечался общий просоветский настрой корейцев Приморья, а также тот факт, что во время Гражданской войны примерно каждый пятый корейский мужчина Приморья добровольно воевал за большевиков в Красной армии или в партизанских отрядах.
С весны 1937 в центральной печати стали появляться публикации о японской разведывательной деятельности в Приморье, в том числе и о японских шпионах-корейцах. Действительно, Квантунская армия, в которой всё более вызревало мнение о необходимости скорой войны с Китаем, пыталась прощупать обстановку в Советском Союзе, с целью предупредить риск удара с тыла в Маньчжурию. Но советские корейцы в целом в центральной печати СССР никогда не обвинялись в пособничестве врагу - ни до, ни после постановления об их выселении. В газете «Правда» от 23 марта 1937, в частности, писалось о задержании корейцем-колхозником корейца-шпиона: «Корейцы − советские граждане − научились распознавать врага. Советский патриот-кореец доставил куда следует врага своего народа».
Практически полностью идея депортации, причём не под Хабаровск, а в Среднюю Азию, была оформлена и продавлена Люшковым, который и руководил процессом на месте. Любопытно, что все корейцы, имевшие проблемы с документами, а иногда и просто по изъявлении такового желания депортировались в Японскую Корею. Где ими, естественно, могли заняться сотрудники Корпуса безопасности Императорской армии (Кэмпэйтай), извлекая любые доступные репатриантам сведения. Впрочем, едва ли уже тогда комиссар госбезопаности готовил почву для будущего бегства в империю Восходящего солнца… Зачем же тогда он это делал? По-видимому, исключительно для того, чтобы, используя депортацию - действительно, крупный, масштабный акт - как трамплин, опять, причём победителем, прыгнуть в Москву из по большому счёту ссылки на хоть и важный, но отдалённый край Советской державы.
26 мая 1938, казалось бы, надежды Люшкова сбылись: он был освобождён от обязанностей начальника Дальневосточного УНКВД - якобы в связи с реорганизацией ГУГБ НКВД и назначением в центральный аппарат. Лично Ежов сообщил ему об этом в телеграмме, где просил высказать отношение к переводу в Москву. Однако детали текст телеграммы выдавали истинное положение дел - в действительности Люшкова отзывали для ареста: конкретная должность не предлагалась, выяснялось только желание работать в центре вообще, о чём при назначениях не спрашивали, почему-то специально говорилось о подборе преемника. Невозможно установить, впрочем, действительно ли Генриха Самойловича в столице ждала тюрьма, или всё же повышение. Постфактум, после его бегства, разумеется, все причастные лица строго придерживались первого варианта. Но документов, которые точно бы на него указывали, нет. Не исключено, что Люшкова погубили его собственная паранойя и страх, уверенность в том, что вся система НКВД руководствуется теми же принципами, каких он придерживается сам. Что кто-то незаметно подсидел и уничтожил его. Но с уверенностью можно утверждать одно – идея побега была не спонтанной - бывший главный чекист Дальнего Востока заблаговременно и целенаправленно готовил свою измену. 28 мая 1938 он телеграфировал в Москву, что благодарит за оказанное доверие и считает новую работу за честь, однако ещё за 2 недели до этого Люшков приказал своей жене взять дочь и следовать в одну из клиник Западной Европы (документы, подтверждающие необходимость лечения дочери, для этой поездки к тому времени были уже готовы). По благополучном прибытии жена должна была прислать мужу телеграмму, содержащую текст «Шлю свои поцелуи». Впрочем, послать поцелуи Люшковой оказалось не суждено – её арестовали до того, как ей удалось пересечь границу. А вот сам Генрих Самойлович действовал куда увереннее и успешнее…
9 июня 1938 Люшков сообщил своему заместителю Г.М. Осинину-Винницкому о том, что выезжает в приграничный Посьет для встречи с особо важным агентом. В ночь на 13 июня он прибыл в расположение 59-го погранотряда, якобы для инспекции постов и приграничной полосы. Люшков был одет в полевую форму и при наградах. Приказав начальнику заставы сопровождать его, он пешком двинулся к одному из участков границы. По прибытии Люшков объявил сопровождающему, что у него встреча на «той стороне» с особо важным маньчжурским агентом-нелегалом, и, поскольку того никто не должен знать в лицо, дальше он пойдёт один, а начальник заставы должен углубиться в сторону советской территории на полкилометра и ждать условного сигнала. Люшков ушёл, а начальник заставы сделал как было приказано, но, прождав его более двух часов, забил тревогу. Застава была поднята в ружьё, и свыше 100 пограничников прочёсывали местность до утра. Более недели, до того как пришли вести из Японии, Люшков считался пропавшим без вести, а точнее предполагалось, что его похитили (и убили) японцы. Сам же комиссар госбезопасности 3-го ранга к тому времени пересёк границу и 14 июня 1938 года примерно в 5:30 у города Хуньчунь сдался маньчжурским пограничникам и попросил политического убежища. Позднее он был переправлен в Японию.
Люшков не просто сбежал к японцам – он сам предложил своё сотрудничество и деятельно помогал им. Предатель работал в Токио и Дайрэне (Даляне) в разведорганах японского генштаба - в так называемом «Бюро по изучению Восточной Азии», советником 2-го отдела штаба Квантунской армии. Люшков передал японцам исключительно важные сведения о советских вооружённых силах, в частности подробную информацию о дислокации войск, строительстве оборонительных сооружений, укреплениях, планах развёртывания, причём даже не только на Дальнем Востоке, но в Сибири, на Украине(!) и т.д. Перебежчик раскрыл военные радиокоды, выдал важнейших агентов органов НКВД на Дальнем Востоке – в общем, сдал всё и всех. Люшков даже предложил новым хозяевам… план покушения на Сталина собственной разработки!
Не удивительно, что в подобных условиях, имея все карты оппонента открытыми, японцы приняли решение незамедлительно воспользоваться полученным преимуществом, тем более, что актуальность переданной информации с каждым днём теперь непрерывно и неизбежно уменьшалась. Был спланирован превентивный (как им это виделось) удар, который решал разом несколько важных задач. Он должен был наглядно показать готовность Японии действовать и слабость СССР на Дальнем Востоке, снимал положение неопределённости, задавал вектор для будущих переговоров. Но - и это очень важно, по своей сути он должен был стать не более, чем разведкой боем и демонстрацией. Совершенно очевидно, что летом 1938 империя не была готова к полномасштабной войне с Советским Союзом и не собиралась её начинать. Какие-либо внятные планы по оккупации, скажем, хотя бы части Приморья, отсутствовали. До некоторой степени вообще можно говорить о проявлении типично японской «болезни» - разумные оперативные замыслы висели посреди вакуума стратегии. Использовать информацию Люшкова, реализовать внезапно обретённое преимущество - вот, судя по всему, какой была основная парадигма для командования Квантунской армии. В качестве предлога для применения военной силы японцы выдвинули территориальную претензию к СССР (естественно, не от себя, а от Маньчжоу-Го).
С советской стороны в связи с окончательно прояснившимся статусом Люшкова, его публичными высказываниями (от имени перебежчика было даже напечатано несколько статей пропагандистского свойства в центральной японской прессе), а также маньчжурскими притязаниями, 1 июля 1938 Особая Краснознамённая Дальневосточная Армия была преобразована в Дальневосточный фронт РККА. Параллельно из-за общего осложнения обстановки на участке государственной границы у озера Хасан, а также ввиду важного положения сопок Заозёрной и Безымянной, со склонов и вершин которых можно было просматривать и при необходимости — простреливать значительное пространство в глубину территории СССР, а также полностью перекрыть приозёрное дефиле для доступа советских пограничных нарядов, 8 июля 1938 года сменившим беглеца старшим майором госбезопасности Горбачём было принято решение установить на сопке Заозёрной постоянный пост пограничной охраны. Прибывшие на место советские пограничники отрыли окопы и установили перед ними проволочное заграждение, что привело японцев в ярость — все работы на спорном участке происходили совершенно открыто, если не сказать демонстративно, у них на виду. Части Императорской армии имитировали атаку на сопку, развернувшись в боевой порядок, однако, поняв что на провокацию красные пограничники не идут, остановилось у линии границы. Тем не менее, психологическое давление на грани фола на участке сопки Заозёрной продолжалось. 9 июля 1938 года советские войска стали стягиваться к границе с целью укрепления угрожаемой зоны.
15 июля 1938 года в Москве японский посол в СССР Сигэмицу Мамору потребовал в ноте протеста советскому правительству вывода всех войск СССР со спорной территории. В ответ ему были предъявлены документы Хуньчуньского соглашения 1886 года и приложенная к ним карта, свидетельствующая о том, что высоты Заозёрная и Безымянная находятся на советской территории. Однако 20 июля японский посол вручил очередную ноту правительства Японии, которая содержала ультимативное требование об эвакуации советских войск «с незаконно занятой территории». 22 июля 1938 года правительство СССР в ответной ноте правительству Японии прямо и решительно отклонило эти ничем не обоснованные притязания. Этого, в общем, японцам и было нужно. Ещё 21 июля 1938, японский военный министр Итагаки и начальник японского генерального штаба запросили у императора разрешение на использование японских войск в боевых действиях против советских сил у озера Хасан. После получения советского ответа, Хирохито одобрил (естественно, в самых общих чертах) план атаки. 23 июля 1938 года японские части начали выгонять из приграничных деревень местных жителей. На следующий день на песчаных островах на реке Туманная было отмечено появление огневых позиций для артиллерии, а на высоте Богомольной (находившейся на расстоянии 1 км от сопки Заозёрной) — огневых позиций для артиллерии и пулемётов. Стрельба могла начаться в любой момент.
С японской стороны главнокомандующим Квантунской армии в этот период (с 1936 по 1939) был генерал Кэнкити Уэда - кадровый офицер с хорошим военным образованием (закончил последовательно Военную Академию и Высшую Военную Академию Императорской армии), довольно богатым опытом службы, включающим себя в качестве первого боевого эпизода участие в Интервенции в Россию в 1918 году. Во время боёв в Шанхае 1932, а вернее уже после них - в результате устроенного корейскими националистами взрыва (о котором я ранее писал), потерял ногу, несколько лет провёл в Генеральном штабе, но напросился на возвращение на передовую. Одним словом, за Империю сражение вёл хотя и не блестящий военный гений, но весьма твёрдый и толковый командир.
С советской стороны всем руководил комфронта маршал Василий Константинович Блюхер. Формально он входил в высшую военную элиту СССР – был одним из всего 5 первых Маршалов Советского Союза.
Кроме того, он мог считаться специалистом по региону: с 27 июля 1921 по июль 1922 он являлся военным министром Дальневосточной республики, с осени 1924 был командирован в Китай в качестве главного военного советника Сунь Ятсена и Гоминьдана, где и прослужил до 11 августа 1927, с 6 августа 1929 командовал Особой Дальневосточной армией, 1 июля 1938 преобразованной в Дальневосточный фронт. Можно подумать, что лучшего специалиста для оказания действенного отпора японцам в пограничье Приморья было просто не найти.
Реальность оказалась значительно сложнее. Блюхер никогда не получал систематического военного образования, ещё в Китае начал тяжело болеть – из-за чего и был отозван, причём одним из диагнозов была остро выраженная неврастения. Наконец с начала 1930-х Блюхер стал всё более и более жестко пить. Уже к 1935 это сделало его ограниченно пригодным к работе в качестве командира крупного воинского соединения. Так 4 мая 1935 года начальник штаба РККА Егоров сообщил Ворошилову, что Блюхеру была отправлена оперативная директива о действиях ОКДВА в случае войны с Японией. Документы были доставлены Блюхеру 25 марта, и до 6 апреля он изучал все отправные данные для сосредоточения войск.
Но «окончательное решение о группировке по направлениям Блюхер до 17 апреля не принимал, так как с 7 апреля заболел известной Вам „болезнью “ (ушёл в запой)».
О постоянных пьянках маршала было хорошо известно, причём в процессе застолья язык у командира ОКДВА совершенно развязывался – уже с осени 1936 в НКВД СССР на Блюхера начали поступать «агентурные сведения об участии в заговоре» - в основном на базе его нетрезвых речений. После появления на Дальнем Востоке деятельного Люшкова, маршал совершенно потерялся на его фоне. При этом, как станет ясно уже после Хасана, когда центр будет активно вкапываться в реальное положение дел в регионе, не обращая внимания на официальные доклады, свои прямые обязанности исполнял Блюхер плохо. Например, при непрерывном наращивании объема и мощи группировки войск, в отношении снабжения она висела на тонкой ниточке. Вплоть до 1941 года сохранялся риск повторения сценария Русско-японской войны с её критической зависимостью от обладавшего крайне скромной пропускной способностью Транссиба, только в ухудшенном варианте – КВЖД находилась теперь на контролируемой Японией территории, которой стала вся Маньчжурия. Если в 1904-1905, несмотря на проблемы со снабжением, русские войска могли, по крайней мере, за исключением диверсионных действий японцев, гарантировать постоянную связь, хотя бы с тонким ручейком поставок, то теперь пресечение этой связи могло стать первым этапом оперативных масштабов окружения советских войск в Приморье в целом. Блюхер ничего не сделал, чтобы исправить это положение. Есть и другие примеры и довольно много, так что их рассмотрение непозволительно уведёт нас от основной темы.
Но главное – это действительно крайне… специфические и странные действия Блюхера в ходе Хасанского кризиса. Теперь, наконец, можно приступить к его событийному изложению. Итак, 24 июля 1938 года маршал Блюхер, не поставив в известность о своих действиях ни правительство, ни вышестоящее командование в лице наркомата обороны, мало того, втайне от своего собственного штаба, а также от находившихся в Хабаровске гражданских руководителей региона, лично выехал на сопку Заозёрная с комиссией для проверки сообщений о ситуации на границе. В результате длившегося считанные минуты «расследования», комиссия установила, что в возникновении конфликта виновны наши пограничники, якобы нарушившие границу на 3 (!) метра. Блюхер приказал засыпать один из отрытых пограничниками окопов и переместить проволочное заграждение от нейтральной полосы на четыре метра к окопам пограничников, а позднее отправил телеграмму наркому обороны, в которой потребовал немедленного ареста начальника погранучастка и других «виновных в провоцировании конфликта».
Действия Блюхера как минимум представляли собой превышение должностных полномочий (пограничная охрана не находилась в подчинении армейского командования) и прямое вмешательство в работу штаба пограничного округа (распоряжение которого выполнял пограничный наряд). Ну и в целом выглядели более чем необычными. Как только телеграмма командира Дальневосточного фронта дошла до адресатов в Москве, оттуда последовало довольно очевидное указание прекратить работу комиссии и выполнять решения Советского правительства об организации отпора японцам. Возникает вопрос - на кой чёрт Блюхеру потребовалось ломать комедию? Здравый ответ, к сожалению, только один - маршал был совершенно убеждён в неготовности собственных войск к сражениям, боялся взять на себя ответственность за эту неготовность (тем более - после случая с Люшковым), а потому вопреки представлениям о воинской чести и долге, устраивая невообразимый цирк перед подчинёнными, подставляя других людей, он шёл на любые ухищрения, только бы японцы не нанесли удара.
Тем не менее, кроме деморализации и дезорганизации собственных войск действия Блюхера уже ничего изменить не могли: перед рассветом 29 июля японские соединения численностью до 150 солдат (усиленная рота пограничной жандармерии с 4 пулемётами «гочкис»), пользуясь туманной погодой, скрытно сосредоточились у склонов соседней с Заозёрной сопки Безымянная и утром атаковали сопку, на которой находилось 11 советских пограничников. Потеряв до 40 солдат, они заняли высоту, но после того, как к пограничникам прибыло подкрепление уже к вечеру были выбиты обратно. Вечером 30 июля 1938 года японская артиллерия обстреляла сопки, после чего японская пехота вновь предприняла попытку захвата Безымянной и Заозёрной, но пограничники с помощью прибывшего 3-го батальона 118-го сп 40-й сд отбили атаку.
31 июля 1938 года нарком обороны Ворошилов (заметим - не тот, кто прямо обязан был это сделать, не Блюхер) приказал привести в боевую готовность 1-ю отдельную краснознамённую Приморскую армию. В этот же день, после короткой артиллерийской подготовки, японские войска предприняли новую атаку силами до двух полков 19-й пехотной дивизии, и заняли сопки. Немедленно после захвата японцы начали укреплять высоты — отрыли окопы полного профиля, установили проволочные заграждения в 3-4 кола. На высоте 62.1 японцы установили до 40 пулемётов. Она и название в итоге получила сопка «Пулемётная». Попытка советской контратаки двумя батальонами успеха не имела. Батальон 119-го сп отступил на высоту 194.0, а батальон 118-го сп был вынужден отступить в Заречье. В этот же день в штаб прибыли заместитель наркома обороны армейский комиссар Л.З. Мехлис и начальник штаба фронта Г.М. Штерн. Последний фактически принял на себя руководство ведением боевых действий со стороны СССР. При этом Блюхер, которому ничто не помешало влезть до начала событий прямо на саму спорную сопку, теперь из штаба фронта в удалённом Посьете периодически высылал предписания, общий посыл которых: минимизировать любым способом масштаб сражения, не пересекать границу.
1 августа 1938 в дело вмешались с самого верха - состоялся разговор по прямой линии между Блюхером и Главным военным советом, в ходе которого Сталин резко раскритиковал маршала за вялое командование операцией. Сразу после этой беседы войска получили от Блюхера приказ немедленно атаковать противника, не ожидая подхода главных сил. Но штурм провалился. Имеет смысл привести выдержку из протокола заседания Главвоенсовета:
Только после приказания т. Блюхеру выехать на место событий т. Блюхер берется за оперативное руководство. Но при этом более чем странном руководстве он не ставит войскам ясных задач на уничтожение противника, мешает боевой работе подчиненных ему командиров, в частности командование 1-й армии фактически отстраняется от руководства своими войсками без всяких к тому оснований; дезорганизует работу фронтового управления и тормозит разгром находящихся на нашей территории японских войск. … т. , выехав к месту событий, всячески уклоняется от установления непрерывной связи с Москвой, несмотря на бесконечные вызовы его по прямому проводу народным комиссаром обороны. Целых трое суток при наличии нормально работающей телеграфной связи нельзя было добиться разговора с т. Блюхером. Вся эта оперативная „деятельность“ маршала Блюхера была завершена отдачей им … приказа о призыве … 12 возрастов. Этот незаконный акт явился тем непонятней, что Главный военный совет в мае с. г., с участием т. Блюхера и по его же предложению, решил призвать в военное время на Дальнем Востоке всего лишь 6 возрастов. Этот приказ т. Блюхера провоцировал японцев на объявление ими своей мобилизации и мог втянуть нас в большую войну с Японией. Приказ был немедля отменен.
В общем, маршала бросило в обратную крайность. Некомпетентность и трусость - другие слова подобрать трудно. По приказаниям Блюхера 2-3 августа вместо того, чтобы сразу нанести сконцентрированный и мощный удар, отбрасывая противника, части фронта вводились в бой по частям, всегда с запозданием и в недостаточном количестве. Как следствие - сопки остались за японцами. Наши войска понесли потери. К исходу 3 августа стало понятно ,что нужно что-то решать - Л.З. Мехлис сообщил в Москву, что Блюхер не способен выполнять обязанности командующего, после чего тот был отстранён от управления войсками, а временным руководителем был назначен генерал Штерн. Тот прекратил разрозненные атаки, 4 и 5 августа проводил концентрацию сил и подготовку к решающему наступлению.
6 августа 1938 года, в 16:00, после того, как над озёрами рассеялся туман, бомбардировку японских позиций начали 216 советских самолётов; в 17:00, после 45-минутной артподготовки и двух массированных бомбардировок расположения японских войск началось наступление советских войск в составе:
32-я стрелковая дивизия и танковый батальон 2-й механизированной бригады, которые наступали с севера на сопку Безымянную;
40-я стрелковая дивизия, усиленная разведывательным батальоном и танками, которая наступала с юго-востока на сопку Заозёрную.
Не следует думать, что РККА ожидала теперь лёгкая прогулка - весь остаток дня и всю ночь бой кипел не переставая. 7 августа сражения за высоты продолжались, в течение дня японская пехота предприняла 12 контратак. 8 августа части 39-го корпуса и 118-й стрелковый полк 40-й дивизии захватили сопку Заозёрная и развернули также бои за овладение высотой Богомольная.
Стремясь ослабить натиск на свои войска в районе Хасана, японское командование предприняло контратаки на других участках границы: 9 августа 1938 на участке 59-го погранотряда японские войска заняли гору Малая Тигровая для ведения наблюдения за движением советских войск. В этот же день на участке 69-го Ханкайского пограничного отряда японские кавалеристы нарушили линию границы, а на участке 58-го Гродековского погранотряда японская пехота три раза атаковала высоту 588.3. Логика эскалации вполне могла привести к действительно полномасштабной войне в регионе Дальний Восток - Маньчжурия. В штабе Квантунской армии и в Токио стали понимать - пора заканчивать. 9 августа 32-я стрелковая дивизия при поддержке артиллерийского огня заняла высоту Безымянная, а на следующий день, 10 августа 1938 года японский посол в СССР Сигэмицу посетил в Москве наркома иностранных дел СССР М.М. Литвинова и предложил начать мирные переговоры. Советская сторона согласилась на прекращение боевых действий с 12 часов 11 августа 1938 года при сохранении войск на тех позициях, которые они занимали по состоянию на 24 часа 00 минут 10 августа 1938 года. Бои у озера Хасан закончились.
Результаты были двойственными для обеих сторон. Япония не без удивления обнаружила серьёзное техническое превосходство РККА, особенно количественное. Исходя из масштаба событий - небольшой пограничный инцидент, Императорская армия ожидала минимума задействованных тяжёлых вооружений. Сами японцы вообще не применяли в хасанских боях ни авиации, ни бронетехники. Тем не менее, даже в битве за три сопки без привлечения каких-либо резервов из Европейской части Союза, СССР оказался способен сходу задействовать воздушную группировку, которая за неделю с 1 по 8 августа 1938 совершила аж 1 028 самолёто-вылетов и сыграла весьма важную роль в отражении агрессии.
К 10-м числам в районе Заозёрная-Безымянная было сосредоточено 285 танков - для Японии это громадная цифра: у них столько во всём Китае не воевало! И при этом нельзя говорить о том, чтобы был оголён даже хотя бы сам Дальневосточный фронт, не говоря уже об общесоюзном масштабе. Позднее - в 1939 на Халхин-Голе материально-техническое превосходство СССР проявится ещё сильнее...
С другой стороны японцам было отлично видно, что уровень командного состава РККА оставлял желать много лучшего. Тому подтверждения — нерешительные и непоследовательные действия Блюхера, да и, будем честны, не его одного, утрата инициативы на начальном этапе боёв, неумение толком воспользоваться материальным превосходством, о котором говорилось выше. Хотя японцы и не могли этого установить, но мы теперь знаем, что соотношение потерь было в пользу Империи: 526 убитых и 914 раненых японцев против 865 погибших 95 пропавших без вести и 2752 раненых у Советского Союза. Ну и, собственно, итог - при том, что РККА вполне могла развивать наступление, в том числе и на территории Маньчжурии, Москва сразу же согласилась на мирное урегулирование на условиях сохранения статус-кво. Из этого факта, а главное из всей проявленной несобранности, неготовности действовать, японцам стало понятно, что у СССР нет никаких продуманных наступательных замыслов на Дальнем Востоке. Это имело громадную, принципиальную важность - в Китае, так и не покорившемся после взятия Нанкина, разворачивалась новая грандиозная битва - сражение при Ухани. Она то уж точно должна была даровать империи долгожданную победу. Во всяком случае, в этом были убеждены в Токио.
Японии необходимо было решение на уровне стратегии, принципиальное. Первым шагом, показывающим, что политика в отношении Китая начинает перестраиваться, явилось создание 28 марта 1938 в Нанкине так называемого Реформированного правительства Китайской республики. В идеале оно, с опорой на японскую силу, конечно, но также и на сам Нанкин как прежнюю столицу, должно было перехватить власть у Гоминьдана. Но вышло плохо. В его составе не было по-настоящему известных и популярных в Поднебесной фигур. Оно практически не располагало своими собственными войсковыми подразделениями. Вообще в смысле символики это был удар растопыренными пальцами, попытка хоть где-то, да зацепить правильную струну – название и герб отсылали к гоминьдановско-революционной традиции, а пятицветный флаг – к Пекинскому правительству эры милитаристов. Так или иначе, авторитет этих марионеток среди китайцев был околонулевым.
Китай испытывал всё более жесткий дефицит военного снаряжения, однако пример битвы за Сюйчжоу продемонстрировал, что в ряде случаев другие факторы могут это компенсировать. А главное – японцы знали, что в самом скором времени НРА начнёт получать всё более крупные партии оружия из Советского Союза. Можно было попытаться обрушить китайское хозяйство в целом, благо страна уже лишилась ключевых портов и ряда районов добычи сырья – но в таком варианте, в войне на истощение, вполне могло оказаться, что именно Япония будет вынуждена сдаться первой. Как раз к лету 1938 в стране Восходящего солнца начинает ощущаться вызванный войной и связанными с нею тратами дефицит. Китайская деревня, куда более архаичная и нищая, нежели даже японская глубинка, тем не менее, в силу этого была более стабильна. Завязанные на рынок сельхозрабочие империи куда быстрее ощущали общие колебания в экономике страны.
Остаётся единственный путь – нанести НРА прямое военное поражение такого масштаба, которое вынудить Китайскую Республику капитулировать. Но как это сделать? Чисто технически японцы могли, сформировав ударный кулак, наступать куда угодно – они владели инициативой. Атаковать… и оказаться висящими в пустоте, в окружении орд китайцев. Скифская тактика – конечно, с поправкой на технику и особенности Нового времени, вполне могла стать для НРА рецептом победы. Части Императорской армии всё сильнее удалялись от моря, а значит – от источников снабжения и поставок. Сюйчжоу, где только что закончились бои, находился на удалении 400 км. от Циндао и 580 км. от Шанхая. Уже немалое плечо от портов выгрузки, причём при очень слабой дорожной и почти отсутствующей железнодорожной сети. С началом новой масштабной атаки японцы могли оказаться куда как глубже.
Не было и речи о том, чтобы даже соединённые силы Северокитайского фронта и Центральнокитайской экспедиционной армии смогли создать непрерывный фронт с нормальной плотностью. Любое формирование ударной группировки автоматически оголяло до предела, почти до нуля другие участки. Всякое решительное действие могло очень скоро стать весьма и весьма опасным. Но опасным было и бездействие – китайцы всё более успешно оправлялись от шока утраты Нанкина, Чан Кайши ускоренно формировал новые соединения. К 8 июня 1938, когда японцы начнут-таки свою атаку, только в сражении при Ухани им будут противостоять 1 100 000 бойцов НРА. Прибавить к этому другие участки и множащихся партизан… Позволь Императорская армия противнику перехватить инициативу, и удары посыпались бы на неё буквально со всех сторон. В итоге, под влиянием совокупности вышеперечисленных факторов, было принято решение простое до примитивности, изначально сомнительное для всякого мыслящего ума в смысле своего определяющего значения для хода войны в целом. И, в то же время, действительно единственно возможное в той обстановке, в которую японцы себя загнали. Атака на Ухань.
Сейчас Ухань — единый город с населением примерно в 10 миллионов человек. В описываемые же времена реально существовало разнесённое в пространстве т.н. «Трёхградье Ухань», состоящее из 3 частей — Учан, Ханькоу и Ханьян. Эти части стоят напротив друг друга по разным берегам рек, они связаны мостами, один из которых считается первым мостом современного типа в Китае и называется просто «Первый мост». Город в целом окружён озёрами и болотами, частично образованными из остатков старого русла реки Янцзы. Выезд через зону озёр осуществляется по дамбам. В общем, думается, читатель уже понял, что позиция эта весьма удобна для обороны. Именно в Ухань эвакуировалось из Нанкина правительство Гоминьдана. Кроме того, трёхградье оставалось едва ли не единственным местом в Китае, где функционировала промышленность более-менее современного типа. В сочетании все эти факторы, по мнению японцев, должны были стать причинами, по которым НРА не станет отходить или уклоняться от решительного сражения, но будет защищать Ухань примерно в том же стиле, как некогда Шанхай. И вот эту-то оборону Императорская армия и должна будет протаранить, разбив и уничтожив максимальное число китайских дивизий. С точки зрения классики военного искусства это – глупость на грани преступления: бить туда, где противник всего сильнее. В реалиях Поднебесной середины 1938 – шанс повторным взятием столицы при максимальном сопротивлении китайцев унизить их, сломить дух, а главное – добиться, наконец, крушения Гоминьдана.
Сложностей в операции была масса. Во-первых, с самого начала японский замысел был очевиден противнику. Чан Кайши знал, что японцы попытаются взять город, и готовился к отражению удара. Во-вторых, свою роль играли всё равно неизбежные проблемы со снабжением. От Нанкина до Ухани примерно 550 км., причём строго на запад. От моря и шанхайского порта, таким образом, порядка 830 км. В третьих, никто не гарантировал японцам стабильности на других участках, пока самые боеспособные их подразделения, сжавшись на карте в маленький клубок, будут продираться через речные затоны к заветной цели.
В бой шла практически вся Центральнокитайская экспедиционная армия – порядка 350 000 человек с частями усиления. Особые надежды возлагались на авиацию, которая могла одновременно служить как инструментом взламывания позиционной обороны, так и обладала способностью к стремительной переброске для парирования внезапных контрвыпадов. При этом у НРА практически не было по японским данным ни машин, ни летчиков. Практика показала, что здесь разведка империи допустила серьёзный промах. Почти полторы тысячи советских пилотов и техников приняли участие в сражении при Ухани. Около ста советских пилотов погибли - в воздушных боях, от бомбежек, от болезней и в результате диверсий японцев. Однако о безнаказанности в воздухе японцам пришлось позабыть.
Максимально интенсивно японцы пытались использовать речную сеть Китая и действовать там силами флота. В битве приняло участие до 120 судов. Но тяжёлый крейсер в Янцзы не загонишь – разумеется, речь идёт о малых кораблях, которые, хотя и были ценным подспорьем, но радикально повлиять на ход боёв не могли.
На практике, безусловно, основная тяжесть сражения легла на плечи японской пехоты и, в меньшей мере, артиллерии. С 8 июня по 27 октября, преодолевая всё возрастающее сопротивление, почти не маневрируя, солдаты Центральнокитайской армии продвигались вперёд и вперёд со средним темпом 3,5-4 км. в сутки.
Подробно пересказывать эти крайне неизящные, зато упорные бои едва ли есть смысл. Скажу кратко - это был ад. НРА не только выстроила на пути движения неприятеля несколько линий обороны, но и регулярно наносила чувствительные контрудары. Японцы собирали силы для своего тарана со всего фронта - стратегически Центральнокитайская армия сжалась в очень плотный кулак. Тем не менее, на оперативном уровне фланги всё-таки требовалось прикрывать вспомогательными ударами - и всё равно линии снабжения постоянно находились под угрозой, да и сами эти отделявшееся от основной группировки соединения периодически оказывались в крайне непростом положении. Так, действуя слева от основного маршрута движения Императорской армии, 106-я дивизия с июля месяца сражалась на южном берегу Янцзы в районе Ваньцзялин, где вскоре попала в тяжелое положение и фактически была окружена неприятелем. Не изменила положение товарищей и переправа 101-й дивизии - оба плацдарма остались изолированы друг от друга, невзирая на все попытки японцев их объединить. В конечном счёте частная операция, которая должна была обезопасить речной логистический маршрут и воспрепятствовать неожиданным выпадам НРА, направленным против главных сил Центральнокитайского фронта, обернулась катастрофой. Промедлив с эвакуацией, 106-я дивизия очутилась уже не в условном, а в полноценном котле - и, невзирая на то, что в сентябре месяце для деблокады экстренно задействовали части, равные в совокупности целому корпусу, вырваться из западни сумела лишь малая её доля - 1 700 солдат и офицеров. Остальные были уничтожены или пленены в ходе завершающего китайского наступления 1-11 октября. Командира дивизии генерал-лейтенанта Дзюнрокуро Мацуру вместе со штабом эвакуировали транспортными самолётами. Битва при Ваньцзялине обошлась Японии в 30 000 штыков убитыми, пленными и пропавшими без вести. Всего же империя положила в сражении за Ухань 140 000 человек. Она оказалась вынуждена сформировать и направить в Поднебесную новую, 11-ю армию, потратить колоссальные материальные ресурсы, едва не ввязалась, как мы помним, в войну с СССР при Хасане – и всё это только для того, чтобы, взяв город, понять, что Чан Кайши опять ушёл, а перемещение столицы почти никак не повлияло на его способность держать ситуацию под контролем и армию в повиновении!
Здесь нам необходимо затронуть один из мрачных аспектов Японо-китайской войны. О жестокости агрессора прежде уже говорилось, в том числе в контексте Нанкинской резни. К лету-осени 1938 иногда имевшее место годом ранее благодушие совершенно выветрилось из умов военнослужащих Императорской армии. И, сознавая всё больше и больше чем обернулась «прогулка» в Поднебесную, не уважая врага, но выучившись опасаться его, японцы стали действовать в Китае по-настоящему безжалостно. Однако не меньшую жестокость проявляло Национальное правительство, командование НРА и, прежде всего, направлявший их своей непреклонной волей диктатор.
Мы уже затрагивали в ходе настоящей работы некоторые эпизоды истории Поднебесной, где в полной мере проявилась беспощадность Чана Кайши. Однако в полной мере данное его качество как управленца и просто человека раскрылось именно в критический период лета-осени 1938. Понять диктатора можно. Потери НРА стремительно возрастали. Та же Уханьская битва обошлась ей минимум в 400 000 человек. Недостатка в людях, конечно, по-прежнему не было - а вот оружия недоставало. И да, можно было петь в «Марше меча», что, если надо, китайский народ будет биться против оккупантов холодным оружием, а на уровне стратегии обоснованно полагать размен 400 000 китайцев на 140 000 японцев вполне удовлетворительным вариантом, но в людях неистребима жажда жизни - или, если угодно, страх смерти. Неопытные рекруты НРА, даже те, что сами шли в армию добровольцами, всё чаще пасовали перед губительным натиском неприятеля. А потому, не удовлетворяясь замешанными на патриотизме увещеваниями, руководство Республики принялось наводить дисциплину драконовскими мерами. Казнили много и часто. Пожалуй, в контексте противоборства, где на кону стояло порабощение всей Поднебесной, это даже можно отчасти оправдать. Но поражает тот холодный цинизм, с которым лидеры сражающегося Китая относились к собственному гражданскому населению. Если бы автора этих строк попросили бы назвать трёх самых жестоких руководителей государств-участников Второй мировой, то он непременно отвёл бы в этом перечне для Чана Кайши почётное место. Впрочем, пусть читатели судят сами. Приведу несколько примеров того, какими методами главком НРА считал возможным вести борьбу.
На излёте битвы за Сюйчжоу существовал риск, что японцы могут предпринять наступление немедленно, так сказать, на плечах разбитых частей противника. Чтобы избежать этого, Чан Кайши отдал приказ разрушить дамбы на реке Хуанхэ. 7 июня 1938 была взорвана южная часть плотины Хуякоу в провинции Хэнань. Вследствие этого река не просто вышла из берегов – она, как это уже бывало раньше в истории Поднебесной, поменяла русло. Затопленными оказались 54 000 квадратных километров территории провинций Хэнань, Цзяньсу и Аньхой, 11 городов и 400 деревень. Никаких эвакуационных мероприятий Национальным правительством не проводилось. Японское наступление на Чжэнчжоу, которого опасался диктатор, действительно не состоялось (впрочем, вполне возможно, что его бы не было в любом случае). Но в Китае в начале лета 1938, так или иначе, произошёл одни из самых страшных катаклизмов за всю его многовековую историю. Общее число жертв, как на территории, контролируемой японцами, так и на территории, контролируемой НРА, оценивается примерно в 800 000 человек (причём это данные гоминдановской же комиссии, работавшей в 1946 году — современные китайские исследователи называют иногда и более высокие цифры).
Отложенным последствием катастрофы стало то, что пропал урожай на площади в 5 000 000 гектаров, и в конце 1938 года разразился голод, затронувший до 100 000 000 жителей подтопленных территорий. Несколько миллионов человек стали беженцами. Отношение к последним правительства Гоминьдана и, как следствие, подчинявшихся ему частей НРА особенно показательно. Беженцам мешали уходить из районов бедствия, чтобы они двигались на территорию, контролируемую Императорской армией, и блокировали там своей массой дороги, а также создавали для противника дополнительную «гуманитарную нагрузку». Японские войска столкнулись с колоссальными массами людей, готовых на всё ради плошки риса, или краюхи хлеба. По некоторым сведениям дополнительной целью руководства Китайской Республики было также распространение при помощи всё тех же беженцев эпидемических заболеваний!
Другая не менее яркая иллюстрация политики «выжженной земли», которой придерживался Чан Кайши, сводя войну в формат борьбы на истощение, это история пожара в Чанше, в результате которого так оказалось уничтожено 90% зданий. Это, к слову, ввело город в число наиболее пострадавших во время Второй мировой войны, наряду со Сталинградом, Хиросимой, Нагасаки, Токио, Дрезденом и некоторыми другими. Когда 25 октября 1938 пал Ухань, японцы ещё некоторое время продолжали свои наступательные операции, формируя вокруг него оперативное предполье. 8 ноября императорская японская армия вошла в северную Хунань, что создало угрозу для Чанши. Была получена ложна информация, что вскоре части Императорской армии нападут на город с востока. Чан Кайши лично предложил сжечь Чаншу дотла, чтобы Японии ничего не досталось. Разумеется, предложение диктатора было незамедлительно принято. На месте организовали группу поджигателей. Специально сформированная команда была разослана во все уголки города и получила приказ устроить пожар, как только на крыше здания Тяньсинь на юго-западе Чанши будет зажжен сигнальный огонь. Теоретически до этого момента какие-то мероприятия, ориентированные на минимизацию жертв среди населения, предполагалось-таки провести, но толком их так никто и не разработал. Тем более - не осуществил на практике. Между тем ранним утром 13 ноября возле павильона Тяньсинь произошел обычный, неспровоцированный пожар. Заметив дым и приняв его за сигнал, Дин Сен из полка самообороны и другие солдаты немедленно подожгли приписанные им дома. Вскоре город начали поджигать повсеместно с разных концов. В результате погибло более 30 000 человек, сгорело более 56 000 домов. 18 ноября Чан Кайши приказал казнить трех обвиняемых по этому делу, назначенных козлами отпущения, однако вспыхнуть во всех смыслах могло и от иной искры - фундаментально порочна сама идея целенаправленной подготовки с поджогу ДО эвакуационных мероприятий и без какого-либо оповещения жителей. Материальная и иная помощь уцелевшим горожанам Чанши поначалу практически не оказывалась: считая, что туда так и так скоро вступят японцы, их предпочли оставить последним как обузу. Вот только город устоял! В 1938 вообще не состоялось никакого штурма. Затем, в 1939, 1941 и 1942 годах Чанша отразит три атаки Императорской армии. И лишь в 1944 враг займёт город - а вернее его так и не отстроенные руины.
Можно найти и немало других схожих в своей основе случаев. Но, судя по всему, такая манера управления лишь укрепляла положение Чана – его боялись больше, чем кого бы то ни было ещё.
Можно спорить о воинских дарованиях главнокомандующего НРА – судя по событиям Большой Гражданской войны уже после 1945 года, они были не особенно выдающимися. Но в 1938 его стратегия работала. В ходе сражения при Ухани НРА лишилась 400 000 человек – и 700 000 осталось: более чем достаточно для уверенного продолжения сопротивления. И эти силы были вполне боеспособны – они не только не стояли на грани морального коллапса и бегства, как того хотелось бы японцам, напротив.
Ноябрь 1938 станет переломным месяцем для японской стратегии в этой войне. На очень долгий период – едва ли не до 1943-1944 годов – японцы прекратят проведение широкомасштабных наступательных операций, сконцентрировавшись на переваривании тех частей Поднебесной, контроль над которыми был ими уже захвачен. Война на истощение, экономическая схватка, мысль о которой в Токио так долго гнали прочь, стала реальностью. И первый ход этой, принципиально новой по механике войны был сделан в провинции Гуандун. 10 октября 1938 из Токийского порта Такао вышла десантная группа под руководством генерала Фурусо. Два дня спустя, на рассвете, транспорты с войсками вошли в залив Биас и под прикрытием авиации и корабельной артиллерии начали высадку десанта.
В это время, как мы помним, ещё гремели финальные залпы сражения при Ухани, за несколько суток до отправления флотского отряда были разгромлены две дивизии Императорской армии. Логично бы было ждать – и китайцы именно на это и рассчитывали, что любые резервы будут направляться в горнило генерального сражения. Но ещё в конце сентября 1938 высшему командному составу армии империи Восходящего солнца стала очевидна та печальная истина, что, даже взяв Ухань, атакующие японцы не заставят врага сдаться. Имела место и важная перемена в политическом весе различных фракций во внутренней политике Японии. Армия существенно потеряла лицо – и, как следствие, то, что бессилен был сделать Коноэ и даже император, стало происходить само собой – влияние армейцев на принимаемые решения стало слабеть, их голос перестал быть командным и не подлежащим критике. Начался период постепенного усиления с одной стороны флота, на которого тень китайских дел почти не ложилась, а с другой – понемногу начали давать себя знать плоды работы премьера над консолидацией и обновлением парламента.
Будь армейцы так же сильны, как и прежде – части под командованием Фурусо, всего вероятнее, были бы таки переброшены куда-нибудь на фланг Центральнокитайской армии. Но теперь политическая и военная ситуация оказалась существенно иной по сравнению с летом 1937. С начала большой схватки с Китаем прошло уже почти полтора года, только в четырёх крупнейших сражениях: за Шанхай, Нанкин, Сюйчжоу и Ухань суммарно Императорской армией было потеряно порядка 250 000 человек. Очередной марш на новую китайскую столицу — Чунцин стоил бы ещё 100-150 тысяч. Это при “успехе”. А мог и вовсе закончиться полным поражением, если китайцам удалось бы сокрушить фланги всё более вытягивающейся и удаляющейся от моря японской “кишки”.
Новая концепция предполагала максимально возможную изоляцию Поднебесной. Китай надлежало отрезать от моря, от любых поставок и помощи извне. Сознательно отдать инициативу в руки НРА, позволив толпам китайцев с лёгким оружием биться лбами о стену японской обороны в заранее подготовленных точках. Строго локальные, “дешёвые” с точки зрения затрат людей и ресурсов удары. Авианалёты. И постепенное врастание японских и марионеточных коллаборационистских структур в китайскую почву. Вот план, первым ходом в реализации которого и стал Кантонский десант. Обширное взаимодействие с флотом в сочетании с общей его внешнеполитической доктриной наводит на мысль, что данная стратегия была ещё и компромиссом между разными частями ВС Империи.
Переход о старого к новому был весьма резким – по сути последние недели штурмующие Ухань бойцы делали если не вовсе бесполезное дело, то нечто во многом утратившее свою первоначальную значимость. С другой стороны, они же стали идеальным прикрытием. В конечном итоге высадка явилась для китайского командования полной неожиданностью. Практически все резервы были стянуты в Центральный Китай: если в сражении при Ухани НРА задействовала 120 списочных дивизий, то в Кантоне их было всего 8, растянутых вдоль всего побережья, плюс 2 бригады и 4 отдельных полка пехоты, усиленные 3 артиллерийскими дивизионами. После первых же ударов Императорской армии, оказав незначительное сопротивление, китайцы начали отходить перед наступавшей двумя колоннами 21-й армией японцев. Северная колонна после захвата Хучжоу, Поло и Шилуня 19 октября овладела Дзеньчженем, откуда вдоль железнодорожной линии двинулась на Кантон. Западная колонна, после захвата Таймшуй и Тайну, дошла до устья реки Чжуцзянь под Тайпинем. Охранявшие устье укрепления Хумэнь 22 октября захватил отдельный японский десант. Наконец, сам город Кантон был взят также 22 числа. Находившиеся там войска китайской 12-й армии почти не оборонялись, но сознательно оставили врагу наполовину разрушенный город. Японцам досталась, в качестве трофеев, артиллерия, многочисленные склады оружия, продовольствия и снаряжения. Для Китайской Республики это была очень серьёзная потеря. Вообще удар вышел крайне болезненным – в чём-то даже более неприятным, чем всё сражение при Ухани. Кантон был исторической базой зарождения Гоминьдана, наиболее лояльной ему частью Поднебесной. И одновременно – последним оконцем в большой мир.
В провинции привольно расположился большой британский и американский капитал, к ней прямо примыкал Гонконг. В городе Кантоне именно англичане владели большей частью предприятий. В известной мере вообще операция была направлена не столько против Китая, сколько против англичан, их торговли и концессий, которые могли использоваться НРА для получения военной продукции. Дипломатический риск существовал, но всё же в условиях политики умиротворения Чемберлена, только-только давшей, по его мнению, плоды в Европе, можно было достаточно спокойно смотреть на вещи – вооружённое вмешательство Британии в дела далёкого Дальнего Востока почти совершенно исключалось.
Кантон был взят. Параллельно в ходе ещё двух частных десантных операций были взяты порты Фусинь и Фучжоу. Сколь-либо значимых в экономическом отношении городов с выходом к морю у китайцев просто не осталось. И, если бы не советская помощь, не Туркестанский канал, который японцы были принципиально неспособны перекрыть, если бы не скорость работ на трассе, ставшей для Китая настоящей Дорогой жизни, Поднебесная действительно могла бы пасть, остаться полностью обезоруженной.
В реальности же наступила продолжительная оперативная пауза. Частично она была обусловлена наступлением зимы, которая в Китае является периодом распутицы, но в большей мере обе стороны просто зализывали раны и готовились играть новые роли. 1939 должен был стать первым годом, когда наступающей стороной предстояло сделаться частям НРА. Само по себе это явилось огромным достижением для Китая. Невзирая на изначальное неравенство сил, поражения, потери и тяжелейшие испытания, выпавшие на долю народа и армии Поднебесной, она не покорилась врагу. Мало того - загнала его в стратегический тупик. И теперь, пусть с трудом, обильно проливая кровь и пот, НРА готовилась повернуть вспять колесо интервенции, начать отбирать обратно свою землю.
В решающей степени успехи Китая объяснялись тем, что он на протяжении 1937 и 1938 годов сохранял внутреннее единство. Именно эта ставка агрессора совершенно не сыграла, хотя на ней строился весь изначальный расчёт. Сплочённость нации, выносливость и мужество солдат и просто граждан страны. В остальном, говоря откровенно, Поднебесная показала не так уж много выдающегося. Не было ни каких-то исключительно ярких оперативно-стратегических решений, ни производственных рекордов, ни технического новаторства. НРА, особенно ту, которая возникла после Шанхая и Нанкина, довольно трудно назвать по-настоящему эффективной и совершенной военной силой. В качестве особой черты, отличавшей китайскую борьбу, можно упомянуть бескомпромиссную безжалостность Чана Кайши, но насколько позитивным для целей обороны можно считать её влияние - даже при самом циничном подходе - вопрос открытый. Китай всего достиг, действуя Единым фронтом. Однако именно на рубеже 1938-1939 годов ранее казавшийся незыблемым монолит дал первые трещины. К несчастью для Поднебесной позднее им суждено будет только разрастаться.
О том, как менялся внутриполитический климат Китая, и влиянии этого процесса на дальнейшее ведение войны мы будем говорить в следующей главе.
