ЭТО сочинение на тему «Что я знаю и читала об освобождении Белграда» написала 12-летняя девчонка, моя приятельница Боря-длинноногая. Когда я был у них в гостях в Белграде, Боря Ковачевич принесла мне несколько старательно исписанных листочков.
Я пробежал глазами это сочинение. В глаза бросилась фраза: «Фашисты пришли и стреляли в сгоревшего человека, который мог лишь смотреть и желать, чтобы был освобождён город, страна и мир от злых людей, которые убивают и мучают».
— О ком пишет твоя дочь? — спросил я Гордану Ковачевич.
— О вашем танкисте, который первым вошёл в Белград.
— Позволь, первым был Беспалов. Его танк был подожжён, но его спас белградец Милета Джонович.
— Э, нет. О Беспалове я читала, — ответила Гордана. — А моя дочка пишет о том танкисте, который вошёл в Белград раньше Беспалова.
Вот что рассказала мне Гордана Ковачевич:
«Во время оккупации мы с мамой жили в центре города, на Теразии, на Коларчевой улице, дом № б. Я тогда была совсем маленькой девочкой, такой как сейчас Боря, и не всегда понимала всю глубину ужаса четырёхлетней оккупации, страха, голода, страданий. Но я тоже ждала, когда придут наши бойцы, ждала, когда придут русские освободители.
И вот наступил октябрь 1944 года. Нервы у всех были напряжены до предела, все взрослые в нашем доме отсиживались в подвалах, всё ближе и ближе слышалась канонада. И наконец 15 октября кто-то из наших мальчишек ворвался в подвал и закричал: «Наверху русский танк!».
Когда мы выскочили на Теразии, танк уже горел. До сих пор у меня перед глазами стоит эта картина. Я отчётливо вижу, как от танка отделяется горящий человек и падает. Взрослые, не обращая внимания на стрельбу, бросились к нему и, потушив на нём огонь, подняли раненого и осторожно перенесли в наш дом.
Тяжело вспоминать об этом. Когда я протолкалась к кровати, на которой лежал танкист — а я очень хотела видеть русского танкиста, — я увидела чёрного, обгоревшего человека. У него закатывались глаза, он стонал, говорил: «Мама, мама...» Потом, помню, все разбежались, и через некоторое время принесли какие-то жалкие капли — остатки драгоценного масла: собрали всё, что оставалось в доме, и смазали танкиста, веря, что это сможет ему как-то помочь. Потом меня прогнали из комнаты. Остальное я знаю из рассказов своей мамы.
Какая-то гадина сообщила немцам, что в нашем доме скрывается раненый советский танкист. Пришли несколько гестаповцев, посмотрели на обгоревшее тело едва живого человека и, ничего не сказав, ушли. Жители нашего дома опять собрались возле танкиста. Он открыл глаза и с усилием не сказал — простонал, что его зовут Иван — фамилию никто не запомнил, — и попросил передать его орден — то ли Кутузова, то ли Суворова — своим, когда они придут. «Они скоро придут», — прошептал он.
Снова пришли фашисты, на этот раз с автоматами, к все трое выпустили в него полные очереди».
Вместе с Горданой мы сходили в тот дом, где это произошло. Из старых жителей осталось лишь двое, но и они не помнят фамилию этого танкиста. Они уточнили, что танк появился на Теразии не 15, а 16 октября, и сказали, что его орден был передан в их доме советским офицером.
Несмотря на все усилия, мне так и не удалось установить, кто же был этот русский танкист Иван. Может быть, участники освобождения Белграда, и прежде всего танкисты, вспомнят фамилию своего боевого друга? Того, кому посвятила своё сочинение 12-летняя девочка из Белграда:
«Спасибо тебе, Иван!
Ты больше не увидел своей Родины. Твоя мать не дождалась тебя; она никогда не плакала на твоей могиле. Ты похоронен в нашей стране. Твою могилу залили наши слёзы, слёзы благодарности и печали. Но ты живёшь в цветах, которые расцветают перед нашей школой, ты живёшь в нашем городе, во всей нашей стране, живёшь во всех, кому ты принёс свободу, живёшь во всех нас, за которых ты отдал самое большое, что ты мог отдать, — жизнь!».
А. ПЛЕВАКО (1985)
