М.А. Булгаков был советским писателем-сатириком. Именно сатириком. Не из тех, что, стоя на сцене с листками своих сочинений, представляют нам героев своей сатиры клиническими идиотами, – нет, Булгаков был настоящим писателем-сатириком, художником, вызывающим бешеную ненависть у прототипов описываемых им персонажей. Именно за это критики, окопавшиеся в Пролеткульте, пока их оттуда «вежливо» не попросила Советская власть, травили Булгакова с яростью бешеных собак. И только заступничество И.В. Сталина помогло писателю выжить.
На спектакль «Белая Гвардия» Иосиф Виссарионович, как говорят, ходил 14 (четырнадцать!) раз. Недавно по «Белой Гвардии» сняли фильм. Создатели этого фильма были такими же «умными», как и создатели фильмов по роману «Мастер и Маргарита».
«Эпос! Эпос!» – вот что сделали «создатели» из сатирического произведения!
Но «Белая гвардия» – также, как и «Мастер и Маргарита», – сатира. Беспощадная. Уничтожающая. Поэтому и ходил Сталин на спектакль: он смотрел на персонажей, которые могли остаться у власти, если бы не победили большевики, и не мог насмотреться. Убеждался раз за разом, что не зря боролись...
Именно поэтому вся перекрасившаяся из белых в красных литературная клака сразу после написания «Белой гвардии», оскалив клыки, накинулась на автора...
Точно также повесть «Собачье сердце» написана в 1925 году советским писателем сатириком на злободневную тему! Тема эта – «квартирный вопрос».
Главный герой повести – практикующий на дому профессор медицины Преображенский. Поскольку повесть сатирическая, то и герой не совсем положительный, а точнее, крайне отвратный тип. Михаил Афанасьевич, сам по образованию врач, причём неплохой и с немалым опытом, мастерски вывел образ, во-первых, проходимца от науки.
Преображенский, прикидываясь мировой научной знаменитостью, по сути, «идиот от науки». Булгаков подробно описал эксперимент, который лёг в основу сюжета. Придурошный профессор с целью проверки какой-то своей теории омолаживающего действия на организм гипофиза и возможности его приживления, пересадил гипофиз и семенники зарезанного в драке подзаборного забулдыги совсем не юных лет, бродячей собаке неустановленного возраста. Но ведь понятно, что, проводя подобный опыт омолаживания, вшить бы надо старому псу органы молодого щенка, чтобы посмотреть, как пойдёт процесс омоложения. Ну, пусть не щенка, но хотя бы человеческого ребенка…
Но этот дурень, постоянно мурлыча себе под нос «От Севильи до Гренады…», зашил первому попавшемуся псу, возраста которого он не знал (может, псу и года не было), яйца взрослого мужика, да ещё и проспиртованного алкаша!
Теперь представьте, какую ненависть вызвала сатира Михаила Афанасьевича в тех кругах, которые, называя себя научными, презирали всяких Лысенко, выводящих действительно новые, более урожайные сорта хлебных злаков, и делали кумиров из Вавиловых, прожирающих деньги народа в заграничных экспедициях, но ни одного сорта ни пшеницы, ни морковки, так за всю свою жизнь и не давших хозяйству нашей страны.
В чём Преображенский был действительно профессором, это в жратве. Булгаков его главное пристрастие описал смачно. Выпукло. Сразу понятно, в какой области человеческого знания лежат главные пристрастия «светилы мирового значения».
Но это – во-первых. А во-вторых, Преображенский показан просто мошенником… нет, это слово слишком слабо. Даже – прощелыга, и то слабо.
Короче, смотрите, чем этот прохиндей зарабатывал себе на осетринку.
Вдвоем со своим, так сказать учеником, доктором Борменталем, они сорганизовались в преступное сообщество, именуемое в просторечии шайкой (если вспомнить лексикон Жеглова), с целью кидалова лохов ушастых, у которых водились в приличных количествах денежные знаки.
Попиарившись в качестве учёных-хирургов, проводящих операции по омоложению организма, эти два урода моральных стали подбирать себе клиентуру из нэпманов («новых русских» того времени), обещая, что могут старую мартышку, т.е. страдающую в тяжёлой форме бешенством матки пожилую самку человека, превратить в юную Джульетту, вшив ей яичник молодой шимпанзе. А похотливому, страдающему старческой импотенцией павиану в человеческом обличии обещали вернуть сексуальные переживания юности после операции по вживлению яиц молодого орангутанга.
Вероятно, почувствовав полную безнаказанность ввиду того, что клиентура не стремилась предъявлять претензии в суде, поскольку медицинские услуги проходимцев носили несколько специфический характер (но «пролетевшие» их всё равно рекламировали по принципу – не только я пусть лохом буду), эти два проходимца уже стали оказывать «медицинскую помощь и номенклатурным работникам.
Причём, обещая всем органы обезьян, нести производственные расходы на содержание обезьяньего питомника Преображенский не собирался. Нет упоминаний о том, что он тратится на покупку бананов и решает вопросы с персоналом питомника. Зато подобранную на улице дворнягу «светило» отволок не в питомник (что было бы естественно), а поселил у себя дома… Остаётся загадкой, что́ они вшивали клиентам вместо обезьяньих яиц; в лучшем случае – ничего, но с этих врачей-вредителей вполне могло статься, что и органы других собак, или крыс, пойманных на их кухне, где наёмная прислуга постоянно жарила им рябчиков.
Понятно, что ни в какой клинике такие «опыты» они не проводили, а то сразу бы их повязали и отправили туда, откуда потом возвращались реабилитированные будущие диссиденты. Поэтому тактику общения со своими жертвами избрали такую: можно и в клинике задёшево, а можно и дома, но дорого. Естественно – все желали чуда на дому. На деле «медицинской помощи» такого рода в клинике и быть не могло, но само предложение записаться туда на операцию позволяло прохиндеям «легализовать» в глазах «омолаживающихся» свою деятельность.
У Булгакова диалог звучит так:
– Ах, я не хочу в клинику. Нельзя ли у вас, профессор?
– Видите ли, у себя я делаю операции лишь в крайних случаях. Это будет стоить ОЧЕНЬ ДОРОГО – 50 ЧЕРВОНЦЕВ.
Недаром даже пёс, которого он подобрал для своих идиотских опытов, оценил «светилу» сходу: «первоклассный деляга».
А теперь про жилищный вопрос.
Сразу после Великой Октябрьской революции Советская власть начала, и в 1920-е годы продолжала широкую кампанию по расселению рабочих из подвалов и бараков в квартиры, занимаемые буржуазией и представителями других привилегированных слоёв общества. Причиной послужили просто скотские условия жизни пролетариата промышленных центров России, какими они сложились до 1917 года. Естественно, эта кампания столкнулась с сопротивлением лиц, чьи жилищные условия она ухудшала: деклассированных буржуев, нэповских деляг, разных «творческих» деятелей, практикующих на дому врачей и адвокатов. И столь же естественно эти деятели шли на любые ухищрения: несли в кабинеты власти ходатайства о нецелесообразности их «уплотнения», обосновывая тем, что они-де полезные члены общества, занимаются на дому научными изысканиями, творят шедевры, и вообще – светила науки и культуры.
Ну и, конечно, борцы против уплотнения выработали целую философию, которую страстно обсуждали друг с другом, обедая в отдельной от гостиной столовой. Философия была примитивная, даже если при её обсуждении использовали французский язык и сложные научные термины: быдло нельзя пускать в хорошие дома и квартиры.
Шли такие интеллигенты и на то, что сегодня называется коррупцией. Пытались подкупать представителей домовых комитетов, ответственных за выполнение программы расселения (иногда успешно), или напускали на них более высоких чиновников, зачастую бравших сторону квартиросъёмщиков «с мировым именем».
Нередки были случаи угроз по отношению к работникам домкомов, шантаж, провокации и пр., лишь бы «не пропал Калабуховский дом»…
Главная сюжетная линия повести М.А. Булгакова строится как раз вокруг конфликта окончательно охамевшего во время нэпа деляги-профессора и скромного, нелепо выглядящего, не получившего университетского образования, но честного и упёртого (в хорошем смысле слова) мелкого советского чиновника, которому автор дал такую, на первый взгляд, характеризующую чиновника фамилию – Швондер. Как собачья кличка, согласитесь. И как она смачно звучит из уст Преображенского.
Характерна разница в поведении профессора к членам домкома, и к пациенту, пришедшему на приём перед появлением их делегации. Похотливый павиан удостаивается самого вежливого обращения – у него же приколот к пиджаку с карманами крупный дорогой камень. Зато с делегацией товарищей от домкома Преображенский даже не считает нужным просто поздороваться, ведь они же (Булгаковым акцентирован этот момент) – все одеты очень скромно. И – читайте текст повести – весь разговор с ними ведётся, как разговор сквозь зубы барина с быдлом, снисходительно-высокомерно. А самое примечательное в этой сцене, это звонок Преображенского высокопоставленной «крыше», чтобы утихомирили Швондера.
О чём тот просил «деятеля мировой науки»? Он просил освободить несколько комнат квартиры. А в ответ услышал, что, видите ли, профессору нужны отдельная смотровая, отдельная приёмная, отдельная операционная... Но, позвольте, как же так! Профессор, вы же в клинике работаете, там у вас, несомненно, есть и приёмная, и смотровая, и операционная... Так чего же вы, хам образованный, в клинике почти не появляетесь? Почему вы трудящихся (быдло рабоче-крестьянское) там лечить не хотите, а торчите у себя дома и мартышкам 50-летним вшиваете яичники молодых шимпанзе?
Даже после того, как профессор получил поддержку от своей «крыши», Швондер не сдался! Этот человечек со смешной причёской и почти собачьей фамилией оказался гвоздём! Ссылаясь на то, что Преображенский в результате своего идиотского эксперимента сделал из собаки деклассированного люмпена, Швондер прописал этого люмпена ему в квартиру. Сама сцена оформления документов на Шарикова, это просто неприкрытое издевательство автора (Булгакова) над «светилом».
«В кабинете перед столом стоял председатель домкома Швондер в кожаной тужурке. Доктор Борменталь сидел в кресле. При этом на румяных от мороза щеках доктора (он только что вернулся) было столь же растерянное выражение, как и у Филиппа Филипповича, сидящего рядом.
– Как же писать? – нетерпеливо спросил он.
– Что же, – заговорил Швондер, – дело несложное. Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так, предъявитель сего действительно Шариков Полиграф Полиграфович, гм… Зародившийся в вашей, мол, квартире.
Борменталь недоуменно шевельнулся в кресле. Филипп Филиппович дёрнул усом.
– Гм… Вот чёрт! Глупее ничего себе и представить нельзя. Ничего он не зародился, а просто… Ну, одним словом…
– Это – ваше дело, – со спокойным злорадством вымолвил Швондер, – зародился или нет… В общем и целом, ведь вы делали опыт, профессор! Вы и создали гражданина Шарикова».
Понимаете, о чем Швондер, издеваясь, говорит Преображенскому? Понимаете, что Швондер знает – кого и из кого создал Преображенский? В одном эпизоде – вся суть программы по улучшению жизни трудящихся: вы своими действиями ради своего благополучия породили класс нищих пролетариев, вам и делиться с ним жильём.
– Вот что, э… – внезапно перебил его Филипп Филиппович, очевидно терзаемый какой-то думой, – нет ли у вас в доме свободной комнаты? Я согласен её купить.
Жёлтенькие искры появились в карих глазах Швондера.
– Нет, профессор, к величайшему сожалению. И не предвидится.
Попался, голубчик... Вот запись из дневника Борменталя: «Смотровая превращена в приёмную. Швондер оказался прав. Домком злорадствует».
Не помогла чиновничья «крыша» барыге от науки.
Пётр Балаев.
Опубликовано с ведома автора, с сокращениями.
Книги Петра Балаева: «Клевета на Красную Армию», «Миф о Большом терроре», «Троцкизм против большевизма» и другие ЗДЕСЬ.
Другие рекомендуемые статьи канала:
