Страницы отечественной истории
Из воспоминаний Г. Е. Степановой-Ключниковой
3
Шли дни. Вся эта новосибирская экзотика опротивела. Мы мучались, томились от нетерпения поскорей уехать. Настал наконец долгожданный день отъезда. В тюремном дворе собрали этап человек в пятьдесят. Раздали отобранные раньше вещи, построили по четыре в ряд и повели окраинными улочками. Вера Герценберг, маленькая, хрупкая, сгибалась под тяжестью увесистого чемодана с вещами, присланными из Москвы. Мне стало ее жаль. Я отдала ей свой саквояж и взялась нести ее чемодан.
Впереди, сбоку, сзади конвоиры с собаками. Несмотря на их окрики, ряды при ходьбе сбились. Шеренга все больше растягивалась. Мне приходилось труднее всех. Тяжелый чемодан обрывал руки. Пальцы, сжимавшие ручку, слабели, и я часто останавливалась, меняя руки.
Конвой орал, грозил, ругался матом, а я все больше и больше отставала. Видя, что на меня ничего не действует, конвоиры ушли за колонной, оставив со мной одного охранника. И вот я плетусь по мостовой. Сзади солдат с ружьем и овчаркой. Раннее утро, но город уже пробудился. Навстречу мне идут люди и с удивлением смотрят на меня. Я понимаю, как нелепо выгляжу: куцее, не по росту мамино пальто, поношенное и грязное, стоптанные ботинки, непокрытая голова, а в руках роскошный кожаный чемодан с золотыми вензелями.
Когда останавливаюсь - солдат подталкивает меня в спину ружьем, но я не тороплюсь и впиваюсь взглядом в лица встречных прохожих. В глазах одних злая насмешка: воровка с украденным чемоданом. В других испуг и сочувствие. "У вас тоже родственники в тюрьме", - понимаю я их. В третьих - ненависть, злоба - подлецы или дураки - с презрением отвечает им мой взгляд.
Трудно, но я высоко держу голову и вызывающе смотрю в глаза людей.
Алма-Ата. Три дня томительного ожидания. Неожиданно я осталась одна. Двоих моих спутниц вызвали, и я их больше не видела. Утром меня повели к какому-то тюремному начальству. Светлая комната. Незарешетчатое окно. За столом сидит человек в форме и пишет. Перед ним букет цветов, не поднимая головы, он кивает мне на стул.
— Садитесь. - Я сажусь и пожираю глазами цветы. Господи, прелесть какая, мои любимые цветы. Как завороженная, смотрю я на их яркие головки. Человек закончил писать и сурово вглянул на меня:
— Вот вам направление в Северный Казахстан. Тут справка об освобождении, литер на бесплатный проезд до Петропавловска. - Передавая документы, он еще строго предупредил: - В Алма-Ате и Новосибирске быть не более 24 часов, а по прибытии на место тут же явиться в милицию для регистрации.
Я взяла бумагу и в сопровождении надзирателя вышла. Мы пересекли двор и подошли к железным воротам. Из сторожевой будки вышел охранник, взглянул в мои документы и отпер массивную дверь.
— Ну, топай,- сказал он, фамильярно толкнув в спину, и оба тюремщика захохотали.
Я на свободе! Трудно передать все волнение, радость и душевное смятение, охватившее меня. Был теплый солнечный день. Я постояла несколько минут, стараясь унять внутренний трепет, потом тихонько пошла.
Господи! Иду по городу одна, без конвоя, без собак. А может быть, кто-то следит за мной? Почему они захохотали? Мучительно захотелось оглянуться, но я пересилила себя. Завернула за угол улицы и опять остановилась.
Неужели, действительно, свободна? Постояла минуты две. Убедилась: да, свободна. Тогда мне захотелось бежать, бежать от тюрьмы, от пережитого. После двух лет заключения город показался волшебно-прекрасным. Несмотря на ноябрь, улицы утопали в зелени. Каштаны роняли свои шоколадные орешки. Цвели розы и хризантемы. Везде продавали громадные краснощекие яблоки, над головой кобальтовое небо, обрамленное зубцами снеговых вершин Алатау.
Так начинался мой медовый месяц свободы. С удовольствием садилась я в нормальный пассажирский поезд Алма-Ата - Новосибирск, пила чай с дорожными попутчиками.
Пересадку в Новосибирске, принимаемую пассажирами как досадную помеху, приняла как подарок судьбы - буду в городе 16 часов. Новосибирск встретил по-зимнему. Шел снег, было холодно и зябко, а душа ликовала. Гуляя по улицам, похожим на новостройки Москвы, вспомнила "Не переводя дыхание" Эренебурга. С любопытством читала афиши, зашла в кафе. Обед с мороженым показался царским. Мое тогдашнее состояние можно сравнить лишь с чувством человека, вставшего после тяжелой и безнадежной болезни. Поезд подходил к Петропавловску. Замелькали деревянные и глинобитные домишки, грязные улицы.
"Вот место моей ссылки. Что ожидает меня в этом Богом забытом городишке?" - думала я, стоя у окна вагона. Маленький закопченный вокзал. Против него большая незамощенная площадь, изъезженная колесами. Глубокие колдобины с гребешками грязи делают площадь похожей на вспаханное поле. Изрядно облезлый клуб железнодорожников. С фанерного листа пытается улыбаться мало похожая Любовь Орлова, и - надпись: "Приглашаем на новую кинокомедию "Волга-Волга".
Господи! Сколько же я не была в кино! Теперь смогу смотреть картины, записаться в библиотеку, читать книги. А может, здесь и концерты бывают? И радость опять наполняет сердце. Разукрашенная грязью площадь уже не пугает. В моем направлении значится адрес милиции. Это далеко. Транспорта никакого нет. Иду пешком. Узкие не мощеные улицы, почерневшие рубленые дома, заборы с лепниной из грязи.
Город голый - ни садиков, ни палисадников. Морозит. Дым из труб белыми змейками уходит в небо. При дуновении они в такт покачиваются в воздухе, словно кобры, танцуют под флейту факира.
Прохожих мало. Ближе к центру - кирпичные лабазы, двухэтажные купеческие дома с облупленной штукатуркой, но больше всего деревянных одноэтажных, частных домишек. Суровый негостеприимный город! Но что это? Ужас! Навстречу мне шагает смерть. Белый скелет сидит на спине сгорбленной женщины, плотно обхватив ее обглоданными ребрами. Я столбенею. В испуге оглядываюсь по сторонам. Люди спокойны, никто не выказывает ни страха, ни удивления. Потом и я привыкну к такому зрелищу. Это рабочие с мясокомбината несут домой на суп костяк коров, для удобства надев его на себя.
В милиции молоденький белобрысый парень долго читает мои документы и наигранно сурово хмурит брови. Потом он старательно вписывает все обо мне в канцелярскую книгу и строго наставляет:
— Гражданка! Вы обязаны ежемесячно в одно и то же время являться в милицию для отметки, а 1-го мая и 7-го ноября находиться здесь до конца демонстрации трудящихся.
Произнеся эту явно заученную фразу, он берет с меня подписку о невыезде.
Так началась моя ссылка. Что было дальше? Была новая жизнь, но это уже иная тема.
