"Тебе кто больше нравится: Достоевский или Толстой?"
Разговор о русской литературе второй половины XIX века утрированно выглядит именно так. Наверно, потому, что это два общепризнанных столпа не только в России, но и в мире. Остальные писатели - постольку поскольку. Может, стиль у этих двух авторов и уступает тому же И. А. Гончарову, но идейная наполненность, философские концепции, погружение в самые значимые и неприглядные стороны жизни превосходят безусловно. И тот же М. Е. Салтыков-Щедрин, которого из школьной программы многие помнят по сказкам ("Премудрый пискарь", "Медведь на воеводстве", "Дикий помещик" и т.д.) или по перегруженной историческими параллелями сатире "История одного города", выходит каким-то едким, заумным и немного искусственным.
Но злободневные насмешки - не единственное, что оставил после себя Михаил Евграфович. Он писал много и в реалистичной манере, с которой почему-то не спешат знакомить учеников и даже студентов. "Господа Головлёвы", "Пошехонская старина", "Благонамеренные речи", "Пёстрые письма", "Губернские очерки" - пусть не смущает некоторая очерковая манера многих творений и явная автобиографичность. Салтыков-Щедрин долгое время проживал на периферии и занимал чиновничьи должности в Вятке, непосредственно соприкасаясь с проблемами обывателей; был свидетелем злоупотребления во время бесславно закончившейся Крымской войны. Те, кто читает другую прозу Щедрина, с удивлением отмечают изменение своего мнения о писателе. После школьных уроков он мыслился каким-то искусственным и даже скучным, а, оказывается, мог писать и вполне понятно, по-человечески, вовлекающе.
Недавно я перечитывала "Историю одного города" и могу признать: это одно из самых неудачных произведений для средних классов, какое только можно выбрать. Оно и в зрелом возрасте идёт тяжело. Нужен постоянный комментарий, и даже я, человек, с историей и в школе бывший на "ты", не могу не отмечать перенасыщенность отсылками, аллюзиями. Чего уж говорить про ребёнка? Вот и получается, что у нас от Салтыкова отвращает школьная программа, а за рубеж его самые известные произведения тоже трудно переводить, учитывая специфику. Иностранцам комментарий нужен побогаче.
Щедрин vs. Достоевский
Такое вступление понадобилось, чтобы понять, почему я выбрала для сравнения этого автора к любимому мной со школы Достоевскому. Если Достоевский, как признанный романист, мастер создания живых, метких образов в художественном пространстве, мне близок, интересен до сих пор, то знакомство с его публицистикой ("Дневник писателя") далось просто больно. Я не верила, что эти строки писал человек, создавший Сонечку Мармеладову, Алёшу Карамазова, князя Мышкина и других глубоких персонажей. Настолько его взгляд на жизнь показался мне ограниченным, переполненным антисемитизмом и воистину квасным патриотизмом.
То издание "Дневников" (кажется, серия "Всемирная литература" ЭКСМО), которое мне попалось, сообщало, что публикует "Дневник писателя" с купюрами, мол, часть публикаций слишком специфична и непонятна современному читателю. Так и было, только издатель не стал сообщать, какие ещё строки были выпущены. А те самые, во всех бедах обвиняющие евреев (понятно, именовались там они в большинстве своём жидaми). Строки о том, как неплохо было бы переселить всех татар из Крыма, сопровождались стуком моей челюсти о пол:
"«Московские ведомости» проводят дерзкую мысль, что и нечего жалеть о татарах — пусть выселяются, а на их место лучше бы колонизировать русских. Я прямо называю такую мысль дерзостью<...>. В самом деле, трудно решить — согласятся ли у нас все с этим мнением «М. в-й», с которым я от всей души соглашаюсь, потому что сам давно точно так же думал об этом «крымском вопросе». Мнение решительно рискованное, и неизвестно ещё, примкнёт ли к нему либеральное, всё решающее мнение. Правда, «М. в-ти» выражают желание «не жалеть о татарах» и т. д. не для одной лишь политической стороны дела, не для одного лишь закрепления окраин, а выставляют и прямо экономическую потребность края. Они выставляют, как факт, что крымские татары даже доказали свою неспособность правильно возделывать почву Крыма и что русские, и именно южнорусы — на это гораздо будут способнее, и в доказательство указывают на Кавказ. Вообще если б переселение русских в Крым (постепенное, разумеется) потребовало бы и чрезвычайных каких-нибудь затрат от государства, то на такие затраты, кажется, очень можно и чрезвычайно было бы выгодно решиться. Во всяком ведь случае, если не займут места русские, то на Крым непременно набросятся жuды и умертвят почву края..."
Автор удивил поистине небывалыми заявлениями и о русской культуре. И о том, что нельзя русских писателей (Гоголя, Пушкина) перевести без потери половины всего юмора, деталей, развязок на иностранные языки. Так-то оно так (в любом переводе что-то теряется), но почему-то Достоевский не видит:
- а) дело могло быть и просто в конкретных переводчиках (как в случае с Виардо, который переводил Гоголя с помощью Тургенева и Гедеонова, "знавших французский". Может, всё-таки Виардо следовало хорошо выучить русский, прежде чем браться за перевод? :) Вот что по этому поводу говорят комментаторы: "В предисловии Л. Виардо говорит об участии в переводе И. С. Тургенева и С. А. Гедеонова (1815–1878), которые продиктовали Виардо, НЕ ЗНАВШЕМУ русского языка, повести Гоголя по-французски; он же лишь ОБРАБОТАЛ СЛОГ". Здорово, правда? Мне интересны и познания г-д Гедеонова и Тургенева во французском, ведь они не природные носители языка. Но даже такой перевод не совсем оказался бесславен, как выдумал Достоевский. "Свидетельство об успехе этого перевода во Франции содержится в двух заметках Белинского" - заканчивается комментарий.
- б) это работает и в обратную сторону. Я тут недавно рассматривала переводы Шекспира в XIX веке. И, на мой взгляд, они тоже заметно уступают советским, а ведь это случай перевода уже английского текста! Похоже, у Достоевского двойные стандарты!
Но всё-таки кажется несомненным, что европейцу, какой бы он ни был национальности, всегда легче выучиться другому европейскому языку и вникнуть в душу всякой другой европейской национальности, чем научиться русскому языку и понять нашу русскую суть.
А вот мы, конечно, уникальны: и Диккенса поймём как своего, и к языкам способны:
Между тем мы на русском языке понимаем Диккенса, я уверен, почти ТАК ЖЕ, как и англичане [хорошо, что не больше...], даже, может быть, со всеми оттенками; даже, может быть, любим его не меньше его соотечественников. А, однако, как типичен, своеобразен и национален Диккенс! Что же из этого заключить? Есть ли такое понимание чужих национальностей особый дар русских пред европейцами? Дар особенный, может быть, и есть, и если есть этот дар (равно как и дар говорить на чужих языках, действительно сильнейший, чем у всех европейцев), то дар этот чрезвычайно значителен...
Достоевский был скептично настроен и по поводу участия русских художников в венской всемирной выставке:
Я, конечно, не говорю, что в Европе не поймут наших, например, пейзажистов: виды Крыма, Кавказа, даже наших степей будут, конечно, и там любопытны. Но зато наш русский, по преимуществу национальный, пейзаж, то есть северной и средней полосы нашей Европейской России, я думаю, тоже не произведёт в Вене большого эффекта.
Какое-то ограниченное понимание, не находите? По этой логике, наслаждаться можно только тем, к чему привык с детства. Вот сейчас, например, неужели виды арктических льдов, пустынь или гор могут не найти поклонников среди тех, кто никогда не был ни на Севере, ни в горах, ни в африканской или монгольской пустыне?! Я знаю множество обратных примеров: взять меня хотя бы. Не была ни в одной пустыне, а так любви восточные фотографии навьюченных верблюдов и песков цвета крем-брюле и жжёной карамели на фоне абсолютно голубого неба без единого облачка!
Вот, что Фёдор Михайлович пишет о картине Вл. Маковского "Любители соловьиного пения":
Ну что, спрашивается, поймёт в этой картине немец или венский жиd (Вена, как и Одесса, говорят, вся в жидaх)? [вот дались ФМ эти "жuды"...] Может, кто и растолкует в чём дело, и они узнают, что у русского купца средней руки две страсти — рысак и соловей, и что потому это ужасно смешно [обхохочешься...]; но что же из этого выйдет? Это знание какое-то отвлечённое, и немцу очень трудно будет представить, почему ЭТО ТАК СМЕШНО. Мы же смотрим на картинку и улыбаемся; вспоминаем про неё потом, и нам опять почему-то смешно и приятно.
Вот скажите, вы можете понять, о чём речь в этой картине? Без комментария? Вам же так же смешно, как и Достоевскому? Нет? Ну, значит вы не русский, наверно) Хотя, скорее всего, речь идёт об изменении культуры и быта. У нас нет купцов, так откуда без специальных познаний понимать их любимые занятия, их досуг? И чем в таком случае отличается современный Фёдору Михайловичу "немец", у которого тоже другие представления? Да и то, наверно, он у себя на родине мог найти хоть каких-нибудь негоциантов в отличие от современных нас. Но оказывается, именно иностранцу нельзя объяснить! И природу северную он не поймёт, потому что никогда не видел. Я-то грешным делом мыслила: искусство - это своеобразное эсперанто, на каком можно общаться, даже не зная языка. А тем более изобразительное искусство. Зато Фёдор Михайлович так не считал. Тогда ещё не была развита генетика, а то, может, и об особом гене написал бы нам.
А фразочки в духе "судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает" просто обескуражили. Фёдор Михайлович уж настолько изоврался, что противоречил сам себе (о чём не преминули напомнить комментаторы-литературоведы). Так, он пишет о каторжных (святых и невинных кающихся):
"Я был в каторге и видал преступников, «решёных» преступников. Повторяю, это была долгая школа. Ни один из них не переставал себя считать преступником"
Комментаторы напоминают:
"Психологию преступников в «Записках из Мертвого дома» (1861) Достоевский оценивал иначе: «…в продолжение нескольких лет я не видал между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своём преступлении <…> большая часть из них внутренне считает себя совершенно правыми» (ч. 1, гл. 1. «Мертвый дом»)"
Упс! Незадачка вышла) Или настолько Фёдор Михайлович на склоне лет впал в самообман, оторвавшись от реальной действительности, что и, правда, поверил в свой воображаемый рай на земле русской.
Для сравнения строки Михаила Евграфыча, который сетовал на другие стороны "русского" характера. Его беспокоило, что люди радуются чужой смекалке - умению обманывать доверчивых сограждан (выражается обычно в поговорке: "Дураков учить надо", мол, обманули тебя - сам виноват!) Сейчас мы бы сказали "виктимблейминг":
Дурак! дурак и дурак! - вот единственные выражения, которые раздаются в моих ушах. Мне становится наконец страшно. Куда деваться от этого паскудного, поганого слова? Десять дней сряду, прямо или косвенно, оно преследует меня; десять дней сряду я слышу наглый панегирик мошенничеству, присвоивающему себе наименование ума. <...> Прислушайтесь к остальному говору - и вы наверное ничего из него не вынесете. Это сброд каких-то обрывков, ряд бродячих, ничем не связанных восклицаний, не имеющих даже характера проявления мысли.
Даже о войне Фёдор Михайлович рассуждал как-то отвлечённо, с одной стороны (война - это не трупы, скорбь и боль, а некая святая идея), с другой - несомненно верил, что все солдаты как один в народном порыве жаждут идти в бой. Даже всерьёз приводил в пример заметку времён турецкой кампании, что "из числа раненых ни один не пожелал воспользоваться своим правом и остаться в запасных войсках. Все спешили и спешат на место войны («Моск. ведомости», № 251)»."
Из "Дневников" мне запомнились и понравились именно художественные вставки, заметки. Описания современных автору судебных процессов. То есть больше фактическая сторона - интересно было узнать, чем жил человек XIX века. Только и тут Достоевский иногда забывал, что описывает реальные случаи, а значит, высокие и отстранённые рассуждения там не всегда уместны. Но это именно исторические моменты. А не идейные.
Салтыков-Щедрин, знавший, в чём порой проявляется "народный" характер большинства войн, в своих заметках писал о злоупотреблениях: о тыловых хищениях, плохом обмундировании, - то есть спускался с небес на землю. Далее приведены строки о Крымской войне (но похожие случаи прослеживались и спустя 20 лет во время русско-турецкой):
Охотно допускаю, что во всём этом настроении преимущественными виновниками являются отдельные личности, но ведь масса присутствовала при этих деяниях – и не ахнула. Смех раздавался, смех! – и никому не приходило в голову, что смеются мертвецы…
Смешивали любовь к отечеству с выполнением распоряжений правительства и даже просто начальства. Никаких "критик" в этом последнем смысле не допускалось, даже на лихоимство не смотрели, как на зло, а видели в нём глухой факт, которым надлежало умеючи пользоваться.
Описывал Щедрин и то, как крепостное право отравляло все человеческие порывы, о воспитании детей; свободе выбора и родительской воле (опять же, о реальных проблемах!), о полуобразованности, которая хочет результат немедленно. О том, как хищение и надувательство проникало во все сферы послереформенного общества; о том, как распространение кабаков повлияло на нравственную сторону крестьянства; о набиравшем обороты доносительстве:
"Скажите, часто бывают доносы в ваших краях?
— Не доносы-с, а выражения общественной самопомощи-с"
Может, сама жизнь давала Щедрину материалы для очерков. А вот Достоевский много лет после ареста и ссылки был оторван от реальных проблем действительности, погружён в литературную жизнь Петербурга, журналистскую полемику и другие отвлечённые вещи. Напоследок несколько цитат на мой вкус от Михаила Евграфыча:
"Интуитивно он понимал, как и большинство детей, что они живут ниже плоскости зрения, а потому и плоскости мышления, большинства взрослых".
"Я от души уважаю искренность, но не люблю костров и пыток, которыми она сопровождается".
Юрист прежде всего обращает внимание не на частности, а на полноту общей картины, на тоны её, на то, чтобы в ней, как в зеркале, отражалось действительное веяние среды и минуты. <...> Главное всё-таки - это раскрыть глаза самому обществу, указать ему на сущность и источник вредных поползновений и возбудить в нём желание самозащиты.
П.с. такое замечание напоследок. Узнала, что Тургенев не мог терпеть стиль Салтыкова-Щедрина: "А г. Щедрина я решительно читать не могу. Это грубое глумление, этот топорный юмор, этот вoнючий канцелярской кислятиной язык". А я вот сейчас уже не могу читать Тургенева. Не то чтобы он мне не нравился, но стиль у него какой-то ровный, - и я ловлю себя на мысли, что даже о призраках и духах Тургенев пишет скучно.
Но вот на Волковском кладбище эти два деятеля похоронены почти друг напротив друга. Даже памятники обращены зеркально! Можно придумать какую-нибудь умную цитату насчёт этого.
"При жизни юмор мой считал ты, брат, топорным,
а после смерти глаз отвесть не можешь свой бетонный"...
Ну, или какой там глаз у него? :-)
Кто любит Салтыкова-Щедрина так же, как я, - заходи, восторгайся!
