Переводов пьесы "Макбет" (1606 г.) Уильяма Шекспира на русский язык, как я выяснила, минимум пятнадцать (по самым скромным подсчётам). Здесь я рассмотрю целых десять* вариантов (от времён Империи до нашей современности) на примере яркого отрывка из песенки ведьм, о котором я уже писала дважды и даже давала перевод-подстрочник. Для удобства статья поделена на две части: очень уж она длинная.
Перевод - это не просто техническое действие, но целое искусство. А перевод поэтической речи - тем более. Важно передать смыслы, сохранить композицию, размер, рифмовку текста и не потерять важные нюансы. Наверно, ещё более важно помнить, что ты переводишь чужой текст, и не допускать отсебятины (без необходимости). А ведь переводчики часто сами - поэты или писатели, и их творческое "Я" порой пробивается, загораживая автора оригинала. Вот я и хочу посмотреть, кто из десятерых деятелей переводного искусства наиболее был удачен в своих трудах; сравнить интересные находки, а порой комичные и двусмысленные моменты, появлявшиеся в этих версиях.
Переводчики (в порядке появления переводов): М. П. Вронченко (1837), А. И. Кронеберг (1847), С. А. Юрьев (1884), А. Л. Соколовский (1894), С. М. Соловьёв (1934), А. Д. Радлова (1935), Б. Л. Пастернак (1930-е гг), М. Л. Лозинский (1949), Ю. Б. Корнеев (1960), А. Ю. Чернов (2015).
Наиболее популярный вариант в читательской среде - Лозинского. Пастернак не так прославился переводом "Макбета", как "Ромео и Джульетты", но, думаю, важно его отметить. Скажем, переводы более ранние (Кронеберг) мало известны и ожидаемо менее точны. Были ещё более ранние (А. Тургенева, например, позже уничтоженный самим толмачом), но они прославились тем, что переводили Шекспира... с немецкого или французского! Так и значился перевод А. Г. Ротчева: «Макбет. Трагедия Шакспира. Из сочинений Шиллера» :-). Так что они далеки от оригинала. Даже (частично) переводил и Вильгельм Кюхельбекер - после восстания декабристов он учил английский и занимался творчеством "Шакспира" в Шлиссельбургской крепости, но до сцены с ведьмами из IV акта, увы, не дошёл! У Вронченко (по профессии - военного геодезиста), как сообщает литературовед Ю. Д. Левин, был первый перевод без произвольных изменений! Проверим, так ли это, по ходу статьи!
Вступление. Три реплики
Сцена открывается тремя важными репликами каждой ведьмы, которые нас призывают к началу магического таинства - приготовления зелья, что предскажет судьбу Макбету (представьте совместный проект профессоров Снейпа и Трелони). "Трижды промяукал полосатый кот/ Трижды и ещё раз пропищал ёж./ Гарпий воскликнул: «Время пришло, время пришло!»". Несложные строки, в оригинале слабо связанные рифмовкой (разве что первые две немного: mew'd/whined).
Что за звуки издаёт кот?
Видим, что у кого-то [Лозинский] он визжит (видимо, на хвост наступили), у кого-то взвизгивает [Корнеев], но, в целом, остальные авторы (буду звать их так, ведь они создатели своих текстов) не стали мудрить и оставили коту право незамысловато "мяукать". Но вот проблемы почти у всех возникли с цветом кисули. Всё-таки brinded - именно полосатый. Так перевели наш современник А. Чернов и представитель XIX века А. Соколовский. У остальных кот уподобился курочке-наседке и стал пёстрым! Пастернак и Кронеберг вообще забили на цвет кота, и он у них просто... никакой! Никто не стал подстраиваться под культурные стереотипы и делать кота чёрным (на мой взгляд, чёрный всяко лучше пёстрого).
Числовую символику проигнорировал разве что Соколовский: "Котъ полосатый мяукаетъ". Были и разногласия с полом... Так, Чернов, видимо, поддался современным веяниям и решил, что несправедливо выводить всякий раз самца кошачьих (=кот), и употребил феминатив "кucкa". Меня такое ласкательство удивило: можно было с тем же успехом написать и "кошка!" Зачем такие кошачьи нежности? А учитывая, что слово может быть эвфемизмом, то и не кошачьи вовсе...
Кстати, перевод Чернова в отличие от других, в основном, прозаический! Но при этом смысл далеко не всегда передан верно, хотя автор и не ограничен размером и рифмами... Отмечу и своеобразное расположение к идеалам Французской Революции у Соловьёва! Это "Слышишь, слышишь ли, сестра?", конечно, добавляет перекрёстную рифмовку (отсутствующую в оригинале), но эдакое "Liberté, égalité, fraternité" как-то слабо вяжется со средневековой ведьмой. Пс. Да, сам Шекспир именует ведьм в более ранних сценах "Weird sisters", но там у них более человеческая (даже божественная) природа (см. Двойственность образа ведьм), а здесь на первый план выступила их тёмная сущность, и они hags - старухи, карги. И уже никто из них это добродетельное "сестра" не употребляет (только прощаясь с Макбетом, они словно вновь возвращаются к этому образу).
С котом разобрались. Что там с ежом?
Он в отличие от кота действительно визжит [Чернов], пищит [Пастернак, Лозинский, Юрьев]. Оба варианта годятся как синонимы. Есть и необычное "всхлипывает" [Корнеев, Радлова] и "стонет" [Кронеберг] - прям, как человек. Последнее ещё ладно, но ёжик у него неожиданно обернулся... филином! Птица появляется и у Соловьёва, правда, на пару с ёжиком: "Пискнул ёжик, дятел стукнул". У Вронченко, того самого, хвалимого за минимум отсебятины, вообще кабанёнок, который, разумеется, хрюкает! Вот так трём авторам ёж не показался достаточно живописным спутником ведьм!.. У Соколовского вот вроде ежонок, но он тоже хрюкает и даже жмётся... наверно, к коту: "Жмётся ежонокъ и хрюкаетъ"! И если с числовой символикой у кота всё было замечательно ("трижды, три раза", "в третий раз" и т. д.), то ёжику и тут не свезло! Я писала, почему это важно в другой статье, и не просто указать 4, а именно "3 + 1"!
Обратили на это внимание из советских переводчиков только Радлова ("Раз и трижды ёжик всхлипнул"). Её строка, на мой взгляд, самая удачная. И размер сохранён, и смысл. Ещё Чернов сохранил смысл ("Трижды и - ещё раз!") и, что удивительно, Юрьевъ ("Трижды. Раз и..."), который для своего века был точен, правда, довольно странно поставил между числами точку, но это придирочка... Кронебергъ и Вронченко без особых затей оставили классическое для магии "трижды". Ну, да они и биологический класс животного сменили, так чего к мелочам цепляться? Пастернак и Соловьёв вообще проигнорировали "нумерологию": "Ёжик писк свой издаёт" и "Пискнул ёжик". Лозинский и Корнеев не мудрили и просто обозначил сумму: "Ёж четыре раза пискнул"; "Всхлипнул ёж в четвёртый раз".
Третья строка не самая интересная, но в плане нюансов несколько сложная.
Всё равно придётся чем-то жертвовать. Сохранил свой пол Гарпий (именно так, в мужском роде, у Шекспира - маскулинатив!) только у Лозинского! У остальных либо Гарпия (ж.р.), либо Гарпии (мн.ч.). Радлова и Кронеберг, следуя закону "о защите русского языка от чрезмерных иностранных заимствований", использовали отечественные варианты: "Чорт" и "Лѣший" соответственно. У Вронченко вообще говорящий обезличен: "поданъ Голосъ - часъ пришёлъ".
Сложно оказалось, сохранив часть речи (глагол), передать повтор (оригинал: "'Tis time, 'tis time"). Поэтому, кто оставил глагол [Корнеев, Пастернак], убирали повтор: «Гарпия/-и кричит/-ат: Пора!»; [Лозинский]: "Гарпий крикнул: "Час настал!" - и наоборот. Радлова благодаря чорту сохранила и повтор, и глагол: "Крикнул чорт: "Пора, пора!" (мне симпатичен. Перевод, а не чорт). У Соловьёва тоже хорошо: "Гарпий крик: "Пора, пора!" У Чернова как-то буднично из-за прозы и отсутствия повтора: "А гарпия в ответ: «Пора пришла!»". Хотя Андрей Юрьевич, не ограниченный размером, мог, если бы захотел, быть самым точным! Соколовский: "Гарпіи кличутъ: «пора!»" Юрьев вот точен, но из-за дословного перевода удлинился размер на целую стопу, и строки воспринимаются громоздко: "Гарпія кричитъ: пора, пора!" У Кронеберга лѣший лихо "свистнул" (хоть кто-то из переводчиков не столь дотошный! :D Правда, за верность оригиналу мы и хвалим...)
Основная часть. Песня ведьм.
Посмотрим, что намудрили в главном! Напомню, что три ведьмы поют по очереди куплеты, каждый из которых завершается рефреном, при этом добавляя свою порцию ингредиентов в колдовское варево.
Куплет Первой ведьмы!
Кто забыл, читайте подстрочник) Главное, что должны, по моему мнению, отметить переводчики! Движение вокруг котла, его отравленные недра*, ингредиент №1 - (какой?) жаба, которая (что делала?) спала (сколько?) 31 сутки (где?) под холодным камнем и прела (чем?) ядом. Несложно ведь, правда? :)
Первый элемент - хоровод (круг - магическая фигура для защиты от тёмных сил, барьер от вызываемого духа (вспомним Хому Брута Гоголя!). У Лозинского, Юрьева и Радловой точно:
Лозинский: "Разом все вокруг котла!"
Радлова: "Вкруг котла начнём плясать"
Юрьевъ: Вкругъ котла волшебный ходъ свершайте;
Чернов: "Обойдём вокруг котла"
Чернов сохранил символику, но самую малость поменял смысл. Выглядит, будто они разок всего должны пройтись, а не постоянно стоять либо ходить. У Пастернака хорошо, но потом для соблюдения рифмы появляется избыточность, словно кто-то подгоняет:
"В хоровод вокруг костра.
Хоровод пошёл, пошёл".
"Последователь Французской Революции" Соловьёв перешёл под знамя военной диктатуры Наполеона: "Кругом, сёстры! Сёстры, в ряд!" (Ещё "шагом - марш!" забыл добавить...) А дурной пример, как известно, заразителен. Туда же подался и новоиспечённый "якобинец" Корнеев: "Сёстры, в круг! Бурлит вода". Вронченко такой символизм упустил: "Станемъ съ пляскою въ котёлъ..." (Если что, там следующей строчкой "...Класть въ отраву", поэтому в котёл никто не полез :-) Соколовский туда же, никак не защитил своих ведьм от духов: "Каждая къ дѣлу сестра!"
А Кронеберг лаконичен как партсекретарь на собрании парткома: "Такъ начнёмте". Заранее скажу: Кронеберг вообще был сыном своего века и следовал традиции: не знаешь/не хватает романтизма? - добавляй от себя! У переводчика самурая нет цели - только путь!
*Отравленные недра почти все пропустили, да и я этот пункт звёздочкой пометила, он не столь показателен. Вот разве Вронченко так и написал: "Класть ВЪ отраву яд-приправу". В основном, все писали про нечто отравленное, что сыплется в котёл ИЗВНЕ: Всѣ въ котёлъ отравы собирайте! [Юрьевъ]; Яд и нечисть - все туда [Корнеев]; В котёл бросайте яд. [Соловьёв], Из отрав и нечистот <...> в котёл пойдет [Пастернак]; Злую тварь в него бросать [Радлова], Сыпьте скверну в глубь жерла! [Лозинский]. У Чернова что-то креативное нарисовалось: "Пусть в котле вскипит смола!" У Соколовского всего лишь "в пламя котла". Мотив бросания/добавления так или иначе вспомнили. Есть у многих: сыпьте, бросайте, класть, собирайте, кинем итд. У Пастернака же самое образное: "Всё, что с вами, - шварк в котёл!"
Левые вставки и перестановки.
Кронеберг опять на своей волне. Видимо, ему попался не совсем точный оригинал со вставками песенки "Чёрных духов" из пьесы "Ведьма" Томаса Миддлтона. Так что первый куплет, по сути, отдан под неё :-(
Духи воздуха, огней,
Духи суши и морей!
Вы, ночные и полуночные,
Вы, денные и полуденные!
Вамъ словами тайныхъ чаръ
Мы приносимъ мрачный даръ!
Скорей, и тут Кронеберг проявил больше своей фантазии, чем воспроизвёл Миддлтона. А про саму жабу сжато у него поведает уже вторая ведьма. Кстати, эта песенка духов есть и у Юрьева, но не в ущерб основному тексту:
Духи чёрные и бѣлые,
Духи красные и сѣрые,
Вы мѣшайте и мѣшайте,
Въ силахъ вы мѣшать, мѣшайте…
Видимо, песня духов как-то повлияла и на человека, в любой момент могущего прочесть оригинал в интернете. Речь о Чернове, который неожиданно добавляет заклинание:
"Абу-лабу-кабу-грабу –"
Так что там с жабой?
Прела ядом (самым простым, без эпитетов!) 31 день и ночь. Мотив выделения яда сохранён Лозинским: "Ядом превшая во сне"; Черновым (слово-от-себя "трупный" добавляет жути): "Пропотела трупным ядом"; Радловой: "Яд скопляла тридцать дней"; Вронченко: "смертельный ядъ сбирала"; Юрьевым (с изобилием, опять же, эпитетов от себя): "накопляла свой смертельно-жгучій, тонкій ядъ". Каков Юрьев, а? Поэт!
Корнеев ("Жаба...копила слизь") и Соловьёв ("Жабы слизистый отстой") пишут о выделении слизи, а не яда. Для живописания хорошо, но слизь больше про отвращение, чем опасность. У Кронеберга жаба почему-то яд впитывает, а не выделяет..: "Острый ядъ въ себя впитавшую!" Слово "скоплять" у Радловой можно было понять и так, и так. Но "впитать" - однозначно антоним. У Соколовского кто-то жабу бедную облил: "ядомъ облитая". А вот Пастернак вообще ничего про яд или слизь не пишет. Видимо, речь о просто пухлой жабе, которая 30 суток лишь набирала вес:
"Жаба, в трещине камней
Пухнувшая тридцать дней"
- Потом-то Пастернак добавляет, мол, она "из отрав и нечистот", но уже поздновато: я представляю себе исключительно жабку с широкой костью!
Про "thirty-one" не заметил никто. Почти у всех (видимо, для размера) сокращено до "thirty" (30!). А какая могла быть параллель с ёжиком и его "thrice and once". Мелочь вроде, а неприятно. Лозинский, единственный, взял с потолка "тридцать семь ночей и дней"... (Число 30 хотя бы соответствовало лунному циклу, учитывая роль Гекаты и луны для ведьм, а вот 37-й мог много значить для самого Лозинского, советского переводчика, чья деятельность пришлась на 1930-е гг.). А Чернов стал тем, кто просто проигнорировал число! Вообще мелкую деталь "days and nights" переводили по-разному. Кто использовал и то, и то [Лозинский]. Кто обобщил в "сутки" [Соловьёв]. Кто оставил только дни [Радлова], кто ночи: "Тридцать ночей, какъ убитая, Сномъ непробуднымъ спала" [Соколовский].
"Сold stone", под которым и спала жаба Клава, показался не очень выразительным переводчикам и превратился в: "сырые камни" у Лозинского (неплохо, кстати!), "трещину камней" у Пастернака, "кладбищенские камни" у Радловой, "кладбищенскую плиту" у Корнеева, "хладную плиту" у Соловьёва (Шекспир бы умилился такому простому, несколько архаичному, переводу "cold", хоть я к Соловьёву, в основном, и придираюсь). Вронченко ("холодный камень") и Юрьев ("хладный камень") ничего не изобретали, хвалю. Кронеберг, Соколовский и Чернов этот момент опять-таки упустили и никак не обозначили.
А вот мотив жабьего сна "проспали" Пастернак и Корнеев. У остальных (даже Кронеберга!) есть: "проспавшую", "во сне", "во сне оцепенев", "спала" и даже "спала как убитая" (Видимо, жаба много работала...). А вот Чернов чересчур вольно понял слово "спать"! :) Жаба у него "спала с могильным гадом".
Первая жертва!
Так или иначе все (за исключением Кронеберга) обозначили важность "первой жертвы" (!1-го! дара), дальше ведь пойдёт сухое перечисление составляющих. Ещё важно положение этой строки в конце куплета! Заключительная формула есть у Юрьева, но, увы, тоже без акцента на первичности: "Въ кипяткѣ теперь здѣсь размягчись/Въ заколдованномъ котлѣ варись!". Как и у Соколовского: "Въ пламя бросайте котла!"
Лучше это передали (последней строкой и порядковым числительным) Пастернак: "Первою в котёл пойдёт"; Корнеев: "Первая в котле варись"; Соловьёв: "Бросьте первым в глубь котла"; Вронченко (наречием от числительного): "Ты сперва варись и прѣй!". Чуть хуже Лозинский (числительное было бы точнее и ёмче): "Раньше всех варись на дне". У Радловой, хоть и есть "первый", впечатление подпортило помещение такой важной строки в середину куплета (3-я из 6 строк): "Первым - жабы мерзкий зев". У Чернова ещё более туманно (4-й строкой): "Для начала кинем жабу".
Вторая ведьма
Перечисляет ингредиенты, начиная с "мяса/филе болотной змеи" и магической формулой в повелительном наклонении "кипи и запекайся" ("boil and bake").
У Кронеберга в тексте "продукты" для ведьминого супа идут как Бог (а может, учитывая тематику, и дьявол) на душу положит! "Змѣю холодную, злую, подколодную!" я нашла в конце списка. Из обычного относительного прилагательного Кронеберг лепит аж 3 качественных! "Злую змѣю подколодную" кладёт и Соколовский, затрагивая наши фольклорные мотивы. Интересно, кто у кого украл позаимствовал? У Радловой по-прежнему неплохо: "И змеи болотной плоть/ Надо спечь и размолоть". У Лозинского тоже (но вот эта непрошеная троичность, указывающая на какого-то Змея Горыныча, смущает): "Мясо трёх болотных змей/ Разварись и разопрей". У Юрьева просто шикарный вариант:
"Мясо нечистое гадовъ, варися,
Въ пѣнѣ и парѣ котла распустися!" :)
Но этого ему показалось мало, и в монологе третьей колдуньи появится: "болотнаго ядъ змѣя". Помимо них только Соловьёв точен в формуле "мясо змеи" + "приказ": "Ты, змеи болотной жир/ Закипай, чтоб вышел пир". А это важно, ведь змея, как и жаба, несколько выделены из общего списка такими деталями. Чернов точен в смысле, но без приказа его перечень выглядит как список "нам понадобятся" из кулинарного ток-шоу: "Филе папоротниковой змеи...и т.д." (Тут он упомянул экзотический вид змеи, что придало сцене разнообразие. Шекспир был не столь заумен, но вышло недурно). У Корнеева ведьма даёт указания не ингредиенту (как бы оживляя его), а, видимо, другим ведьмам, как шеф-повар поварятам:
"Вслед за жабой в чан живей
СЫПЬТЕ жир болотных змей,"
Да ещё и напоминает, после чего идёт змея. А вдруг у старых ведьм (или у читателя) склероз и они уже забыли про жабу (хотя на неё одну ушёл весь первый куплет)? У Вронченко "Пусть змѣи болотной чрево ... Погрузятся въ кипятокъ!" Одна формула (вместо 2) и для змеи, и для всего списка.
У Пастернака (явно заядлого рыбака) тоже просто список, но он меня немного насмешил: "А потом - спина змеи /Без хвоста и чешуи". Тут всё-таки есть формула, а именно пожелание удачи во время рыбалки: "Ни хвоста, ни чешуи". Немного странно для ведьм (да и для змеи!), да ещё и напомнило мне весёлую присказку: "Эх, хвост, чешуя, не поймал я... ничего!"
Список продолжается:
Итак, дорогие хозяйки, помимо упомянутого нам понадобятся: "Глаз тритона и палец лягушки, шерсть летучей мыши и язык собаки, язык ужа и жало веретеницы, нога ящерицы и крыло совёнка". 8 частей 8 животных.
1) Трепетно отнеслись к наследию Уильяма, понимаете ли, нашего Шекспира Чернов (тут не подвёл). 7/8 и 7/8:
глаза тритона и палец лягушки, шерсть летучей мыши и собачий язык, раздвоенное жало гадюки, лапка ящерицы и крыло сыча
Всего лишь поставил "глаз" во мн. число, а, учитывая, что это могут быть "зёрнышки горчицы", получилось символично! Безобидный ужик, правда, стал гадюкой, которая объединила в себе ещё и веретеницу. Ну, и для оригинальности вместо совёнка - маленький подвид совы - сыч. 2) Лозинский тоже поминает семь частей:
Пясть лягушки, глаз червяги,
Шерсть ушана, зуб дворняги,
Жало гада, клюв совёнка,
Хвост и лапки ящерёнка
В целом, тоже неплохо. Пясть вместо пальца, червяга вместо тритона (всего лишь безногое земноводное вместо ногатого). Изменена стилистика (дворняга вместо собаки "dog"). Ушан - удачная замена обычных "летучих мышей": длинной фразы (6 слогов!) на короткую (в 2!). А вот совёнок поплатился клювом вместо крыла. Да и ящерёнку досталось сверх меры: мало того что забрали не одну лапу, а минимум две у бедного малыша. Так ещё и хвост (последний не жалко, отрастит новый)! Как и Чернов, Лозинский соединил веретеницу и ужа в одного гада с жалом, не вдаваясь в тонкости отличий безногих ящериц и неядовитых змей. И с собачкой обошёлся гуманно: взял всего лишь зуб вместо языка. Итого: 4,5/8 и 7/8.
3) Радлова тоже берёт число 7: "Лягвы зад, червяги персть/Пса язык и мыши шерсть/Жала змей, крыло совы/Глаз ехидны*". В общем, от лягушки каждый отрывает по кусочку. Уже и зад понадобился. Неплохая замена обычной лягушки необычной угловатой (=лягва). Персть (она же плоть) червяги (как и у Лозинского). С псом всё точно и с совой (разве без уменьшительного суффикса). Единственное: из текста непонятно, что мышь летучая, а не обычный полевой грызун. "Жала змей" - то же обобщение, что и у предыдущих. А тут ещё и ехидна вместо... кого? Глаз вроде был тритона, но тут уже помянута червяга. Правда, без глаза... Осталась, в принципе, ящерка. Но ехидна - млекопитающее. В общем, да какая разница? Главное всякой бурды побольше! - скажете вы и получите... от профессора Снейпа. (Итого: 6/8 и 5,5/8.)
4) У Корнеева семь (держим марку)! Но тут уже полная мешанина, явно не шекспировского толка! "Зов ехидны*, клюв совиный, Глаз медянки, хвост ужиный, Шерсть кожана, зуб собачий, Вместе с пястью лягушачьей". И ехидна (вот далась она им, такое милое создание), и клюв (вновь!). Вот вроде бы и уж (но хвост, а не язык), вроде и медянка (сойдёт за веретеницу, хоть первая - и змея, а не ящерица), но глаз, а не жало и так далее. И зуб собаки вместо языка (что-то от североамериканских индейцев просматривается). Нет ящерицы. Зато интересен кожан (это такая летучая мышь с несросшимися ушками, кто не знает). Итого: 4/8 и 6,5/8.
5) Семь у Юрьева. Я признаю, что там много отсебятины (особенно в попытке излишне украсить довольно бытовую поэтику Шекспира), но, учитывая время написания и точность во многих других местах текста, я буду пристрастна. Просто вчитайтесь:
Мыши летучей съ спины волоса,
Ящера кость, языкъ лютаго пса,
Лапки лягушки и крылья совиныя,
Глазъ саламандры и жала змѣиныя!
Это настолько плохо, что даже хорошо! Вот эти "волоса со спины" - это, конечно, совсем не Шекспир. Шекспир, полагаю, до сих пор популярен из-за своей простоты. Вы уже, наверно, по ходу заметили, что эпитетов в оригинале минимум. И именно тяжеловесные, витиеватые конструкции не выдерживают проверки временем (можно вспомнить стихи русских поэтов XVIII века, всевозможные оды, которые сейчас читать сложно). Это слишком перегружено образами. А язык Шекспира близок к бытовому. Наверно, поэтому чем проще переводить, тем лучше в его случае. И тем ближе нам оригинал.
Вот такое отступление, а я продолжу. Итак, шерсть заменена на игривые волоса. Пёс вдруг лютый (вот оно - украшательство)! Кое-где мн. число. Саламандра, видимо, заменяет тритона. Та же контаминация - "змеиных жал". Более-менее перечень сохранён. Так, нюансы: кость вместо лапы, лапка вместо пальца. Мелочи, если сравнивать с тем же Корнеевым! Итого: 6/8; 7/8
6) И у Вронченко семь:
- Мозгъ ехидны*, псовъ языкъ,
Совьи крылья, волчій клыкъ,
Жало красной мѣдяницы,
Лѣвый глазъ веретеницы
И концы лягушьихъ ногъ
Моё почтение: этот человек единственный упомянул веретеницу! Конечно, это немногое приятное. Ведь и у него пострадала ехидна* (теперь мозг!). Сначала я подумала, что медяница - это в XIX веке аналог медянки (Coronella austriaca) из семейства ужеобразных, тогда она сошла бы за шекспировского ужа. Просто в наше время это вообще насекомое... А потом нашла в группе Приокско-Террасного Заповедника, что медяница - именно что синоним веретеницы (Anguis fragilis). Получается, Вронченко бросил в котёл два раза одно и то же животное (с другой стороны, зачем париться?). Это что-то вроде вопроса с подвохом от профессора Снегга Гарри Поттеру на первом уроке зельеварения: "В чем разница между волчьей отравой и клобуком монаха?" Ответ: ни в чём. Это одно и то ж растение. А у нас получилось: одно и то же животное...
Интересно Вронченко перифразировал пальцы: "концы ногъ" :) Пёсий язык трансформируется в клык сразу у нескольких авторов. Однако здесь "псов язык" идёт в паре с этим клыком, который, на самом деле, затесался сюда из монолога третьей ведьмы... А вот летучую мышь, наоборот, Вронченко отдал ей (такая вот рокировка): "Кожа мыши окрилённой". Шерсть, волоса, теперь и кожа... Итого: 5,5/8; 6,5/8.
О ехидне. Вставка! Меня, как, полагаю, и вас очень впечатлила пострадавшая ехидна (такое милое создание, с которым так жестоко обошлись переводчики). Но ларчик открывался просто. Оказывается, в словарях XVIII—XIX веков ехидна - это ядовитая змея вообще, обыкновенная гадюка, также - кобра. Поэтому полагаю, ни одно млекопитающее ехидново не пострадало. Хотя всё же переводчики намудрили, ведь ехидна заменяла не змей (что было бы логично), а того же тритона и др.
Далее пойдут усекатели!
Те, кто сократил список больше чем на одну единицу!
7) У Соловьёва всего пять из восьми:
"Пса язык бросайте вы,
Кровь ехидн*, крыло совы,
Ящериц, нетопыря,"
Только пса язык и крыло совы подходят без вопросов. Ящерицы и нетопыри теперь страдают полностью. Опять помянуты ехидны*... Теперь у бедных потребовалось забрать кровь! Наверно, мне лишь нетопырь запал в душу! Как всё-таки интересно переводчики выходят из сложных ситуаций (кожан, ушан и др.). Нетопырь, если что, это не убитый Эдвард из "Сумерек", а "гладконосая летучая мышка". Но это единственный плюс. Самое интересное Соловьёв убрал безвозвратно. Итого: 2/8; 5/8.
8) Пастернак тоже в отстающих. И тоже лишь пятёрка:
"Пёсья мокрая ноздря
С мордою нетопыря,
Лягушиное бедро,
И совиное перо,
Ящериц помёт и слизь"
Мокрая ноздря - это образно, ничего не скажешь, но мимо Шекспира. Морда нетопыря (у них с Соловьёвым много общего!) вместо шёрстки. Совиное перо намекает на гуманное отношение к буклям! (Крыло никто вырывать не станет). Вот "помёт и слизь" - совсем плохо. Всё-таки для ингредиентов важны части тел живых существ (или растений), а не отходы и испражнения. Иначе теряется идея ЖЕРТВЕННОСТИ (а какая жертва, простите, в помёте?) Да и со змеями-ящерицами Пастернак решил вообще не связываться. Итого: 1/8; 5/8.
9) У Соколовского тоже пять:
Волосы чёрныхъ мышей,
Кожу лягушки холодную,
Кости гадюкъ и ужей,
Желчь и печёнку змѣиную,
Кровь проклятую совиную
Как и у Радловой неясно, что мыши летучие. Вообще какой-то змеиный суп получился, учитывая, что ещё была "злая змея подколодная" в начале куплета! Зато сколько эпитетов: чёрный (тут, скорей, просто цвет шерсти), холодная, проклятая! И уже второй человек считает, что у животных волосы вместо шерсти. Итого: 1/8; 4,5/8.
10) Кронеберг из отстающих сегодня. Вроде бы пять, но:
Злой дурманъ, крыло совиное,
Желчь козла, глаза мышиные,
Волчій зубъ
Желчь козла и волчий клык вообще из монолога третьей ведьмы. Так что всего три! *Волчий зуб (сдался он переводчикам XIX века. Нездоровая тяга к амулетам индейцев и сибирских шаманов) можно, конечно, посчитать за такой а-ля собачий язык. Из оставшихся какой-то злой дурман (H2S, что ли?..) - явно не живое существо; и непонятно, как его перевести в жидко-твёрдое состояние, чтобы добавить в варево. Итого остаётся два! Крыло совиное - единственное попадание. А глаза мышиные - что-то среднее между глазом тритона и шерстью летучей мыши. Итого: 1,5/8; 1,5/8.
Формула-завершение
Завершает своё выступление ведьма формулой, которая поясняет, для чего вообще все эти "языки и лапки" понадобились: "Для заклятия огромного несчастья, Как адская похлёбка, кипи и пузырись/For a charm of powerful trouble, Like a hell-broth boil and bubble". Эта часть перекликается с припевом-рефреном, повторяющимся после каждого куплета: "Double, double toil and trouble; Fire burn and cauldron bubble". И передаёт суть песни: для чего варится зелье. Не просто чтобы Макбет увидел будущее. Ведьмы намерены принести ему огромные беды. Разумеется, этот мотив во многом пропал из-за перевода.
Начну с формулы. У Кронеберга вообще ничего: можно притянуть фразу из уст третьей ведьмы, но всё равно это не магическая формула с заклинанием: "Всё проклятьемъ поражённое, Зломъ въ природѣ зарождённое!" Это всего лишь очередные ингредиенты.
А что у других? Передали ли они ключевые моменты: 1) заклятие несчастья/беды, 2) отсылка к аду (как усиление беды), 3) приказ "кипи, пузырись!" Между прочим, bubble ещё и означал дурачить, обманывать, но на такое ни один из переводчиков даже не замахнулся.
У Лозинского: "Для могущественных чар /Нам дадут густой навар". Ключевые слова (boil и trouble) пропали. Никакого заклинания, никакой отсылки ко злу. Просто сильные чары. Как увидим после, из рефрена переводчик их тоже уберёт.
Корнеев немного лучше: "Чтоб для адских чар и ков Был у нас отвар готов". Это повествовательное предложение, но хотя бы упоминается ад.
Радлова: "Для могущественных чар В адский сваритесь навар". Почти как у Корнеева, но добавлен перевод powerful.
У Чернова ещё точнее: "Чтобы заварилась большая беда, В адовом бульоне сгиньте навсегда!" Есть даже приказ, но не котлу, а самим составляющим... И нет упоминания чар. Удивительно, что эти лейтмотивы потом исчезнут из рефрена.
Соловьёв, раз пожертвовал ингредиентами, отдал формуле целых три строки: "Чтоб котёл кипел, варя. /Пусть растёт заклятье чар /И клокочет адский взвар". Видим, что "Пусть" образует повелительное наклонение. Есть и клокотание, и ад.
У Пастернака совсем бедно: "В колдовской котёл вались!" Иии...всё?!
Вронченко разделил формулу в первую строку и в последнюю: "Пѣнь, мѣшай, направо, лѣво! <...> Погрузятся въ кипятокъ!" Не понимаю, что тут делает пень*, только оживших деревьев у Шекспира недоставало :) Есть приказ-заклинание. Нет ни проблем, ни ада. По сравнению с Пастернаком сойдёт.
Юрьев: "Чтобъ умножить силу чаръ, Кипятися адскій взваръ!" Люблю я эти просторечия "кипятися, варися", конечно... С другой стороны, признайтеся, что тут есть и ад, и сильные чары, и даже заклинание!
Соколовский неплох! "Лейте, чтобъ куревомъ чадъ /Взвился чернѣе, чѣмъ адъ!" Но опять приказ идёт другим ведьмам.
Рефрен-припев
Чтобы далеко не отвлекаться, сразу сравним и рефрен-припев, раз он перекликается с текстом второй ведьмы. Это самая важная часть, общая формула, она повторяется символично три раза. Там есть несколько главных мотивов: удвоение (Double, double - мало того, что значит "удвойтесь", так ещё и повторено дважды), toil and trouble (теперь к пресловутой, упоминавшейся беде "trouble" добавлено и toil - заботы, страданье, тяжкий труд), а также заклинание: Fire burn and cauldron bubble/ Гори, огонь! Пузырись, котёл! Заметьте, приказ дан не только огню, но и котлу, как двум важным составляющим всей процедуры. При этом кажется, будто котёл может пузыриться по своей воле (без участия огня), как самостоятельный агент, не зависящий от нагревания. Оба важны и оба самостоятельны!
Так как Лозинский проигнорировал "траблы" раньше, то и здесь их не будет. И перевода bubble тоже:
"Жарко, жарко, пламя ярко!
Хороша в котле заварка!"
Мотив удвоения передан своеобразно, повтором "жарко". Но это не совсем то. Нет и никаких приказов-заклинаний. Просто констатация факта. "Хороша заварка" - необычные образ и употребление привычной нам заварки. Но, увы, фантазии переводчика далеки от Шекспира. А вот Радлова с приказами переборщила (их целых 4!) Хотя, учитывая удвоение удвоения, помянутое выше, можно и простить: "Жарься, зелье! Вар, варись! Пламя, вей! Котёл, мутись!" Последняя строка передана даже очень точно. В "Вар, варись" отдалённо прочитывается удвоение, но это именно отсылка, а не прямое указание. Но опять нет негатива: ни беды, ни несчастья. Как и раньше, Радлова его не заметила.
Корнеев: "Пламя, прядай, клокочи! Зелье, прей! Котёл, урчи!" По сути, опять передана только вторая строка. Есть приказ, но нет несчастий, негатива. Интересно появление слова "урчать".
У Соловьёва ситуация схожая: "Пламя, взвейся и гори! Наш котёл, кипи, вари!" Есть приказ, нет негатива, нет даже бульканья-клокотанья. Словно три добрые бабушки внукам супчик варят!
Кронеберг справился лучше: "Кипи, котёлъ! шипи! бурли! Огонь, гори! вари! вари!" Приказов тут с избытком. Удвоение тоже есть "вари! вари!" Бурли больше похоже на boubble. Но опять: где злые ведьмы???
Пастернак: "Взвейся ввысь, язык огня! Закипай, варись, стряпня!" Ситуация та же. Разве что удвоение прослеживается чуть хуже из-за однородных неоднокоренных членов предложения: "закипай, варись!" Ох, они точно песню средневековых ведьм переводили??
Чернов совсем обленился: "Огонь зацвёл – Вскипай, котёл!" При этом, переводя вторую ведьму, он писал: "Чтобы заварилась большая беда, В адовом бульоне сгиньте навсегда!" Неужели не заметил перекличек у рядом стоящих строк? Что за халтура?!
Вронченко не даёт покоя пенёк! "Живо, дружно, пѣнь* мѣшай! Жгись огонь! котёлъ вскипай!" Интересно, как может пень мешать дружно, он же один?.. Вторая строчка хороша, но первая... То есть вместо проблем и страданий у нас появилось позитивное "дружно"? Да, Вронченко был верен себе, он передал мотив пня* (хоть какой-то мотив). У остальных это пустые строчки без каких-то сцепок.
- *Я тут подумала, откуда взялся пень. Чуть ниже у Соколовского есть близкое - "сучья". Может, так авторы изначально неверно перевели "hell-broth" (адская похлёбка), а потом это перешло и на другие строки. В английском есть похожие "branch" (ветка) и "bough" (сук*).
Соколовский: "Сёстры, за дѣло! /Пламя, шипи! /Корчитесь, сучья*/Зелье, кипи!" Единственное слабое указание на страдание - "корчитесь", но, так как это относится к сучьям, можно понять в прямом смысле: сгорая, скрючивайтесь. Смысл второй строки, хоть и в разделённом виде, всё-таки передан.
Отмечу, что после такого разбора я расстроилась. НИ ОДИН переводчик не перевёл знаменитое "Double, double". Как же так? И ведь все упустили повторяющееся не только в припеве, но и в куплете trouble?! Ведь это не просто пляски вокруг костра, чтобы согреться, и попытка сварить похлёбку на ужин. У любого зелья есть свойства. В данном случае приносить боль и несчастье! Как этим можно пренебрегать? Ключевой же момент! Я, конечно, подумала, может, это архисложно и решила сама перевести, сохранив размер и рифму. Получилось так:
"Двойся, боль! Огонь, шипи!
Множься, мука! Чан, бурли!"
Конечно, можно и во второй строке употребить "двойся" вместо "множься"! На меня тоже напала муза и я чуть-чуть поменяла слово. Но ведь и это уже не просто радостный возглас о том, как "хороша заварка" и "эх, взяли дружно"! и т.д.
Но я рано отчаивалась. Оказалось, есть(!) ещё один автор, которого я нашла одним из последних (уже после придумывания своего варианта) и пока не процитировала. Внимательные поняли, что это Юрьев! Оказывается, он-то не подвёл!
Удвояйте, удвояйте трудъ и силы чаръ!
Клокочи котёлъ, пылай огонь, взвивайся паръ!
Единственное - тут тоже нет негатива. Хотя Юрьев повторил свои строки из второй ведьмы: "Чтобъ умножить силу чаръ", сохранив связь между частями текста. Ну, и так как Юрьев добавляет лишние стопы (хорей аж семистопный [первую строчку при желании можно разбить на 4 + 3] вместо четырёхстопного), пришлось ему и нарастить строчку словами про пар. Конечно, из-за такого размера бодрая песенка ведьм у Юрьева становится вальяжной, даже в чём-то чинной и плавной. Вместо стремительной и бурной, как у Шекспира и иных переводчиков. Но само стремление похвально!