Свет его славы угас раньше, чем догорела свеча таланта. И никто не уронил слезу по закатившейся звезде. Он ушёл в одиночестве и бедности, никем не понятый и всеми забытый. Его опадающая линия и замкнутый контур, нарочитый отказ от светотени и глубины пространства, утончённый психологизм его сложных, хрупких, «проблемных» героев остались для современников в лучшем случае загадкой. В худшем — досадным казусом со стилистическим привкусом вышедшей из моды готики. Причудой мастера, под занавес карьеры сбившегося с творческого пути...
Знаете, дорогой читатель: бунт Боттичелли против искусства Возрождения напоминает мне историю состязания Пана и Аполлона. Уродливый обликом, но прекрасный душою Пан, покровитель лесов, гор и пастбищ, обожал играть на свирели. И был свято убеждён, что нет на белом свете ничего прекраснее её проникновенных, трепетных мелодий.
Однажды, не иначе как «набравшись храбрости» в компании закадычного приятеля — Диониса, он бросил вызов Аполлону. Величайшему во вселенной мастеру игры на арфе. По крайней мере, по эту сторону Млечного пути... Злые языки поговаривали, что виной всему была несравненная Афродита, которой безнадёжно (и безответно) влюблённый Пан тайком (и регулярно) носил букеты полевых цветов. За которой украдкой наблюдал во время купаний в горных ручьях и которую горячо ревновал к блондинчику Аполлону. Златокудрый напропалую волочился за Пенорожденной, но всякий раз получал «от ворот поворот», попутно становясь посмешищем для прочих олимпийцев. И всякий раз отправлялся срывать досаду на страшненьком, но добродушном божестве крестьян и пастухов. Словом, конфликт бессмертных музыкантов назревал давно и упорно...
В урочный час все свободные от дежурства по Элладе собрались на живописной полянке. Готовясь кто внимать, кто — спорить о прекрасном, а кто — биться об заклад и зубоскалить. В качестве третейского судьи пригласили мудрейшего из смертных, царя Мидаса. Первым выступал Пан.
Вот он поднёс тростниковую дудочку к губам, подул, перебирая ловкими пальцами, — и мир изменился. Бродяга-ветер прилёг отдохнуть среди разнотравья. Смирили вечный бег стада облаков. Морская волна раздумала биться в борт корабля, распластавшись ласковой кошкой прибоя. Земля неслышно вздохнула полной грудью, и над миром поплыли нежнейшие ароматы цветов. И только серебряные брызги ручья да одинокая соловьиная трель из самой чащи леса аккомпанировали чудесной музыке Пана.
Боги задумались. А Афродита заплакала. Потому что осознала: никто и никогда не любил её так чисто и беззаветно. Не радовался тому, что она есть на белом свете. Тому, что она — это просто она.
Пан проиграл. Не потому, что его музыка была хуже. А потому, что так решили боги. Несчастный правдоруб Мидас взял было слово, дабы заступиться за флейтиста, но тут же получил ослиные уши и пожизненный олимпийский бан. Спору нет: гимн Аполлона был прекрасен. Он потрясал и подавлял, выбивал из пазов небесные сферы и осыпал штукатурку пространственно-временного континуума. То была музыка абсолютного совершенства. Идеал аудиоформы. Но все обратили внимание, что Афродита так и не повернула в сторону златокудрого арфиста своё прекрасное лицо...
Униженный и растоптанный (морально) Пан отправился в добровольное изгнание. Вовсе перестал покидать пределы любимой рощи. Свежие букетики с припиской «для милой Афо» он отныне передавал адресату строго через курьерскую службу Гермеса. А окрестные нимфы, обитавшие возле его излюбленной рощи, постоянно ходили с заплаканными глазами. Ещё бы: печальные мелодии пановой свирели проняли даже циника Аполлона, наконец-то прекратившего штурмовать альков Афродиты. Говорят, периодически к Пану захаживал Дионис. Но это не точно...
Моя метафора проста. Меняем Пана на Боттичелли, Аполлона — на Рафаэля или Микеланджело, судей-олимпийцев — на суд зрителей эпохи раннего Возрождения, Афо — на искусствоведение как таковое. И получаем судьбу великого художника, повторившую античный миф. Подобно Пану, Боттичелли решил, что зритель оценит искренность и прямоту живописного высказывания. Что идеалы Ренессанса — это ненадолго. И проиграл.
Это сегодня мир большой живописи готов восхищаться сдержанным изяществом и нестандартным подходом. Научился воспринимать декоративность как способ высказывания; дешифровать пестрые тона и изменённые пропорции на уровне эмоций. Стал ценить мгновенное впечатление. Образно выражаясь, европейская традиция и культура переросла юношеский максимализм последователей Джотто, влюблённых в Рафаэля и Микеланджело. Вкрадчивые переливы свирели, зашифрованные в завитках волос идеализированной героини Сандро Боттичелли, наконец-то отыскали ключик к сердцам миллионов любителей живописи. Но в XVI столетии зритель не понял и не принял возврата к доджоттовским идеям и приёмам. Счёл Боттичелли консерватором и ретроградом. А ведь именно Боттичелли стал одним из первых художников, рискнувших изобразить свою модель смотрящей прямо на зрителя. То есть именно к нему впервые развернула свой лик «Афродита» полноценного портретного жанра! Что много столетий спустя вдохновит прерафаэлитов и вернёт имя художника из небытия...
Что же, ошибка истории исправлена. В отличие от античного мифа, у нашей истории — счастливый финал. Сегодня Алессандро «Бочонок» Боттичелли любим и почитаем ценителями живописи по всему миру, и никому не приходит в голову сравнивать его с Рафаэлем, принижая заслуги и отрицая вклад в развитие мирового искусства. Лучше поздно, чем никогда.
Автор: Лёля Городная.
