Примерно 2 года назад мне начал снова и снова снится один и тот же сон. Он пугал меня просто до трясучки: настолько, что я начала бояться засыпать. Врачи только разводили руками и советовали успокоительное. Чего я только не перепробовала – и корвалол, и валидол, и пустырник… Все без толку. Сон упорно повторялся каждую ночь.
В нем я шла по улице, кутаясь в какую-то кургузую кацавейку – то ли ватник, то ли дубленка из овчины. Она настолько старая, потертая, засаленная, что я уже с трудом понимаю, что это. Постирать мне особо негде – достать воду трудно, нагреть – еще труднее. Во сне я это знаю четко. Переводить воду на стирку – роскошь.
Над головой – тяжелое, давящее свинцовое небо. С него сыплет колкой снежной крупой. Город – полуразрушенный, пустой – стоит, занесенный высоченными сугробами. Снег вокруг грязный, в черных пятнах, как от сажи. В снегу протоптаны едва заметные дорожки. Они петляют между пустых многоэтажных домов. Я иду мимо них, и мне кажется, что они смотрят на меня пустыми окнами-глазницами, скалятся, провожают взглядом. В этих домах давно никто не живет, только ветер… Может, кто-то наблюдает за мной оттуда? Я передергиваю плечами и прибавляю шаг.
За моей спиной в небо упираются громадные столбы черного дыма – это заводы. Они производят танки, самолеты, оружие и патроны – все, что нужно для войны. Для гражданских уже давно почти ничего не делают. Страна из последних сил пытается выжить. Война идет уже очень давно, кажется, она началась еще до моего рождения, во сне я точно не знаю, но четкое понимание, что страна с кем-то воюет – есть. Это уже война на выживание, на удушение – будто два обессиленных волка, что вцепились в глотки друг другу и никак не могут отпустить.
Вообще, мир вокруг похож на картинки из фильма про сталкеров. Все заброшенное, все пустое. Я иду, и мне очень страшно – потому что я несу за пазухой, во внутреннем кармане хлеб, кусочек мяса и несколько конфет. Мне с таким трудом удалось добыть их. За еду в этом мире могут и убить, причем без сожаления. Еще в цене мыло и лекарства, но их вообще почти не сыскать. Если кто-то болеет, лечатся народными средствами – потому что ничего другого нет.
Деньги тут ценности не имеют. Во сне я знаю, что где-то существуют люди, которых называют «перекупы», и что они покупают всякое, от произведений искусства до музыкальных инструментов и драгоценностей. Куда девают – не знаю. Так же, как не знаю, есть ли в мире места, где не идет война. Мне кажется, что она везде. А для чего существуют картины, скульптуры, книги – даже не представляю. Кому и зачем они нужны, если нечего есть?
Я знаю, что у меня была семья, но все умерли – кто от голода, а кого забрали на фронт. Забрать могут и женщину, и подростка. Мою сестру забрали, и она не вернулась. Похоронки приходят не всегда. Бабушка умерла не понятно от чего – сперва долго лежала, жаловалась на боль в боку, пожелтела. Веки ввалились. Потом умерла. Во сне мне кажется, что в этом мире я любила только ее.
Вообще, основное ощущение от этого сна – всепоглощающее тупое безразличие. У меня будто деревянное сердце, а души вообще нет. Я как зверь: меня волнует несколько вопросов, например, где взять еды и как обогреть жилище, остальное – гори огнем.
Я прохожу мимо церкви. Невольно останавливаюсь. Я знаю, что церковь пуста – батюшка умер еще 2 года назад от голода. С тех пор за церковью никто не смотрит, внутри хозяйничают плесень, сырость. Я никогда не ходила туда даже когда батюшка был жив. Я вообще с трудом представляю себе, что такое религия. Иконы я видела пару раз, и они меня напугали.
Я знаю, что почти ни о чем не задумываюсь, уровень умственного развития у меня довольно низкий. Единственное, что меня заботит – выживание, это стоит превыше всего.
Когда я сворачиваю от церкви в сторону арки, за которой находится мой дом, в меня стреляют. Прямо в грудь. Обжигает резкая, дурная боль. Я падаю спиной на грязный снег, слышу, как под моим весом хрустит ледяная корка. Смотрю в закопченное заводами, тяжелое небо.
Подбираются, озираясь по сторонам, две незнакомые женщины. Они замотаны в серые пуховые платки, закутаны в какие-то пальтишки. Быстрыми движениями они обшаривают мои карманы и забирают те жалкие крохи еды, что у меня есть. Я хочу закричать, но не могу – легкие горят огнем, горло будто сдавливает металлическим обручем. Я цепляюсь слабеющими пальцами за одежду женщины, что вытаскивает у меня еду, но она с раздражением отбрасывает мою руку.
Потом я вижу себя будто со стороны. Я лежу на грязном снегу, на кацавейке темнеет пятном кровь. Она выливается толчками и стекает на землю, капает на лед, растапливая его. Мне не жаль умирать. Мне жаль еду.
На этом моменте я просыпалась – всегда в холодном поту, с учащенным дыханием. Сон был до ужаса реалистичным, с подробностями и деталями – и даже грудь у меня еще какое-то время болела после пробуждения, пока я пыталась прийти в себя.
В конце концов меня так доконал этот сон, что я решила пойти к гипнотизеру. Сперва была у гадалки – а куда идти, если врачи только разводят руками? Она сказала, что, возможно, я вижу свою прошлую жизнь, и что-то моей душе нужно в том странном мире, раз я снова и снова туда возвращаюсь. И посоветовала гипноз.
Уже на первом сеансе я поняла: это действительно прошлая жизнь. Только прошла она не в этом мире, не в этой реальности, а на альтернативной ветке – той, по которой не пошла знакомая всем история.
Я ходила на гипноз несколько раз, и постепенно начала прорисовываться картинка: там, в той реальности, Великая Отечественная война не закончилась в 1945. Немцы победили в Сталинградской битве – потому что сумели отрезать от страны Кавказ, откуда шел основной поток нефти. Красная Армия осталась без горючего. Обе армии были на последнем издыхании. Населения почти не осталось ни у нас, ни у немцев. Но мы держались. Воевали все – и женщины, и мужчины, иногда даже дети и старики. Те, кто мог держать оружие.
Я не знаю, кто победил там, на той ветке, потому что ушла оттуда до окончания войны.
После гипноза я снова вернулась к гадалке. Она разложила Таро, долго вглядывалась в них, хмуря брови, потом перетасовала колоду и снова раскинула на столе.
– У тебя остался какой-то незакрытый гештальт там, – наконец сказала она. – Вот почему ты снова и снова туда возвращаешься.
– Какой? – испугалась я. – Мне нужно его закрыть?
Она кивнула:
– Желательно. Твоя душа не может успокоиться, потому что ты не должна была тогда умереть. Ты что-то не успела сделать. Твоя задача: понять, что именно.
После недолгих размышлений я пришла к выводу, что моя душа так беспокоится из-за той еды, которую у меня украли незнакомые женщины. Но как закрыть этот гештальт?
Однажды я, просто устав, измучив себя мыслями, которые ходили по кругу, положила во внутренний карман кусок хлеба, мясо и пару конфет, вышла на улицу и пошла. Не знаю, куда. Куда-то. Я просто шла, пока вдруг не наткнулась… на тот храм! Он не выглядел, как во сне, пустым и заброшенным, но это точно был он.
Я поняла: я должна доделать свой путь до конца, донести еду до дома. И я пошла, дрожащей рукой придерживая внутренний карман и озираясь по сторонам. Наверное, я выглядела, как городская сумасшедшая, но это не имело значения.
Я свернула от церкви под арку – да, она там была! Интуиция толкала меня дальше. Я прошла под аркой и очутилась во дворе, оттуда шла узкая тропинка в другой двор. Я пошла туда. Ноги сами подвели меня к подъезду. Я остановилась, глядя на металлическую дверь. Как туда пройти?
И вдруг она запищала магнитным замком. Я потянула за ручку, зашла в подъезд и остановилась: вдруг закружилась голова. Перед глазами мелькали мрачные картинки: этот же подъезд, но заметенный снегом и заваленный мусором так, что ступеней лестницы почти не видно. От перил остались только штыри, торчащие, точно клыки. Выбитые окна на этажах. Я медленно поднимаюсь по узкой бетонной лестнице и толкаю дверь квартиры…
Я поднялась туда. И оставила еду на пороге. Не знаю, кто там живет – я больше никогда туда не возвращалась.
Сон мне снится перестал, но… я очень боюсь, что гештальт все же остался незакрытым. И что сон вернется.
