Продолжение писем Екатерины II к барону Фридриху Мельхиору Гримму
СПб. 25 февраля 1782 г.
Добропорядочность, благоразумие и рассудительность господина Лагарпа (Фредерик Сезар, впоследствии один из воспитателей императора Александра Павловича, по указанно Гримма был выбран сопровождать молодого Ланского во время его исправительного путешествия по Швейцарии и Италии. С ними был еще некто Гарди) снискали ему расположение присутствующих и отсутствующих.
Благодаря ему, все пошло согласно нашему желанию, и он приобрел себе доброе мнение и признательность лиц, принимающих в этом деле участие. Поэтому мы не только соглашаемся, чтобы друг Лагарп ехал в Италию вместе с двоюродными братьями, но желаем, чтобы затем, вместо Штутгарта (подробное описание которого внушило нам отвращение к нему) все трое ехали через Триест в Вену, оттуда через Подолию в Киев и помаленьку добрались до Петербурга.
Пожалуйста, дайте им из моих денег, сверх того что я разрешила, еще тысячу червонцев до Вены; а там, если понадобится, их снабдит деньгами князь Голицын (Дмитрий Михайлович). Судьбу г-на Лагарпа охотно устроим приличным образом. Я беру на себя 13500 ливров, которые вы им выдали заимообразно. Что касается до Ленхен (здесь дама сердца Якова Дмитриевича Ланского), все важнейшее мы утверждаем. Примите в расчёт, что она отправляется куда ей угодно.
"Козел отпущения" отомкнёт свою денежную шкатулку, достанет оттуда 20000 французских ливров, поместит их в казну короля французского на имя Ленхен, которая будет получать по 2000 ливров ежегодно пожизненного дохода, и затем чтобы не было больше речи ни о ней, ни в особенности об ее родителей.
Да, в самом деле, чего же им еще пожелать? Девушка уехала по собственному изволению, и генерал Ланской (Александр Дмитриевич) дает ей пожизненный доход (не забудьте этого, я тут отнюдь не вмешиваюсь) с тем, чтобы высвободить своего брата из когтей сей колдуньи.
В Венеции давались прекрасные праздники в честь графа Северного (здесь "Путешествие Его Императорского Высочества Павла Петровича из России в чужие края"). Вот уже полгода как они путешествуют и по возвращении будут очень удивлены необыкновенными успехами Александра.
Он до того любознателен, что нянька журит его за то, что он не покидает книги, тогда как других детей журят за невнимание к книгам. Ему всего четыре года, и сообразно его пониманию пришлось составить для него книгу, которая доставляет ему наслаждение. Теперь мы сочиняем ему уже третью. Их печатается несколько десятков экземпляров.
СПб. 1 апреля 1782 г.
Представьте, что, вопреки пустым разглагольствиям против нас аббата Рейналя, мы законодательствуем с шести часов утра до девяти; затем до одиннадцати текущие дела. Потом приходят Александр и Константин (Павловичи). Полчаса до обеда и час после обеда посвящены вышеозначенным господам, т. е. мы сочиняем для них азбуки, сказки, записки.
Следуют два часа совершенного отдыха, и за ними полтора часа уходят на марание писем и пр., после чего до восьми снова являются и производят возню означенные господа. От восьми до десяти приходит кто хочет. По-моему, день полнёхонек.
Вы уже знаете, или не знаете, что ваше заблудшее и обретенное чадо (Яков Дмитриевич Ланской), после путешествия по Италии, возвратится прямо сюда, и, следовательно, должно надеяться, что преподанный ему деятельный образ жизни избавит его от "змейки", оставшейся под вашим сохранением.
Таким образом вы понимаете, что будет очень плохо с вашей стороны, если вы препроводите её сюда в виде посылки, семейство потребует обратного направления, смертельно опасаясь супружеского союза. Этот г-н Лагарп, не под стать другому (Жан-Франсуа де Лагарп), голова добрая.
2 апреля 1782. Если бы вы знали, что такое Александр лавочник, Александр повар, Александр, занимающийся самолично всякого рода ремеслом и рукоделием: он чешет, развешивает ковры, смешивает и растирает краски, рубит дрова, чистит мебели, исполняет должность кучера, конюха, выделывает всякие математические фигуры, сам учится читать, писать, рисовать, считать, всему и как попало навыкает и знает в тысячу раз больше, чем всякое другое дитя в его возрасте, но так, что познания не превышают его возраста, потому что познания ему не навязываются, а сам он их отыскивает.
В добавок этот крошка незнаком с досадою или с упрямством; он всегда весел, послушлив, щедр, в особенности к нуждающимся и признателен к своим приближенными, делает добро, и ничто живущее никогда не ведало от него никакого зла. Ни минуты нет у него праздной, всегда занят. Что вы мне скажете на все это?
Не знаю, откуда г-н Фалькенштейн (здесь император Священной Римской империи Иосиф II) достал большую Александрову азбуку, я ещё не выпускала её из моего портфеля, и тот, для кого она назначена, пользуется покуда общенародною, которая напечатана для всех начальных школ.
Если бы вы знали всё, что я наметила послать вам в разные сроки, вы бы не стали мне делать столько попрёков. Я пробую даже перевести безбородкинский исторический перечень и вдобавок переделать его слогом "Маленького пророка из Бемишброды" (здесь сочинение Гримма о превосходстве итальянской музыки над французской).
Не достает только времени закончить всё это. Таковы мои законы, мои учреждения; всё начато, ничего не кончено, всё из пятого в десятое; но если я проживу два года, всё приведется в конечное совершение. Покамест посылаю вам платье Александра, когда ему было два года, чтобы помочь вам в исполнении благородного намерения облечь августейшего дофина одеянием наподобие этого. Оно придет вовремя, потому что рядить в него ребенка раньше восьми или девяти месяцев неудобно.
2 апреля, после обеда. Желаю от всего сердца, чтобы здоровье ваше совершенно поправилось и чтобы вам можно было танцевать на балах, которые будут даваться графу и графине Северным в Париже и его окрестностях. Говоря это, предполагаю, что "господин козел отпущения" не убежит из Парижа, не смотря на болтунов, надоедал, попрошаек и людей скучных.
Сии последние, по мнению моего учителя, всех хуже; потому что он говаривал, что из всех родов самый худший есть тот, который скучен. Я не памятлива на обиду, но таким людям мстила, и мстила по своему, т. е. разражаясь хохотом. Боже мой! Не говорите мне о браках. Это предмет самый скучный на свете, и в течение года по этой части у меня столько было возни, что не хочу больше о том слышать.
Впрочем, не знаю, походит ли Каролина на старшую сестру (Августу, здесь дочь герцога Брауншвейгского, Зельмира) свою, вышедшую замуж за шурина (здесь старший брат великой княгини Марии Федоровны, Фридрих I), но сия последняя уже раз двадцать готова была развестись.
Ваш близкий друг, чопорнейший и застегнутый Герц (прусский посланник в Петербурге, в последующих письмах Екатерина зовет его (boutonné)), выговорил мне напрямик, что принцесса напоминает неровностью нрава ту особу, которая заточена в Штеттине (здесь первая разведенная супруга прусского наследного принца).
А Герц мог знать, что происходило в Любене в Силезии, потому что его жена находилась в обществе сказанной особы, жившей прежде в Любене и в настоящую минуту вероятно скачущей на почтовых, чтобы водвориться в Выборге, в Финляндии.
Что это вам вздумалось стать в ряды защитников папы? Да кто же его обижает? Стоит ли подымать шум из того, будет ли на свете дюжиною или двадцатью монастырей более или менее? Как будто никогда их не закрывали! Когда мне хочется, чтобы одним монастырем было меньше, я просто говорю им: перебирайтесь в другой монастырь, и толков не бывает никаких, и никто не умиляется по этому поводу. Фи, стыдно быть крикуном: Александр не плачет и не кричит.
Не знаю, получил ли папа прекрасную шубу от графа Северного, но знаю, что у меня готовится для него отличнейшая, и я ему отправлю ее, как скоро получится от него паллиум (здесь от pallium totum (пальто, почетное одеяние католического высшего духовенства)) для могилёвского архиепископа (Станислава Богуш-Сестренцевича, который облачился в него 18 янв. 1784 г., этим папство изъявляло как бы одобрение екатерининской попытке создать для русских католиков самостоятельное церковное управление).
4 апреля, на другой день после праздника в честь прелестного дофинчика. Я пробыла на нем три часа, потому что он давался в бывшем канцлерском доме и сделала это из внимания к первенцу Людовика XVI-го, ради добрых поступков, которые оказывают его папенька и добрые слуги оного.
Царское Село, 1 июня 1782 г.
Хоть я и запрещала, но пришлось увидеть в газетах несчастное мое письмо к Бюффону. Это ведь уже не ваши листы. Я пороптала сквозь зубы на нескромность козла отпущения с братию, и сказала себе: "Люди эти обезумели, но пройдет дня три, ни я, никто на свете не будет больше о том думать", т. е. о газетах. Выставляйте сколько угодно имя мое на новом издании "Разговоров Эмилии". Видите, сколько я оттуда награбила для Александра и Константина! Скажите мне, что вы думаете об этих книжечках, для них составленных.
Генерал-прокурор (здесь Иван Иванович Шувалов) откроет вам новый счет на 25 т. рублей, и в первый раз как его увижу, я скажу ему, чтобы он доставлял вам деньги в неограниченном количестве. От этого он непременно задохнется, и при всей моей власти над ним, если не дам особого указа, ничего не добьюсь; у него последуют трепетания сердца, отчего боюсь, чтобы не усилились припадки его одышки.
Согласитесь, что следует щадить здоровье человека, который, сверх других добрых и почтенных качеств, владеет еще качеством всегда иметь в запасе деньги на всевозможные случаи, имея притом дело с такою ненасытимой расточительницей как я. Говорю вам напрямик, что больше не покупаю картин. Некуда их вешать, и будь они прекраснейшие на свете, я великодушно отказываюсь от них.
2 июня. Я рассмешила генерала Ланского, передав ему историю, как в трех милях от Женевы был потерян ящик, и он козою прыгал у меня по комнате, когда я вручила ему письма и портрет его брата, назначенные для Дульцинеи, которая утешена утешителем, посланным ей от неба.
Нечего сказать, вы удивительно умеете устраивать дела. Это гениальная выдумка поместить деньги для Ленхен на имя ее и на имя Людовика XVI-го. Если б они увидали себя рядом, каково было бы их изумление! Вот что значит добиваться денег, во что ни стало. Король и Дрезденская Ленхен запряжены в одну повозку, как пара лифляндских меринов. У меня нет третьего мерина, чтоб вышла тройка, и потому оставляю дело в том виде, как козел отпущения счел благоразумным его повести и говорю: отличнейше, прекраснейше!
Знайте, что свинцовый ящик с семенами от Бюффона прибыл, и семена вскрыты моим английским садовником Бушем, который тотчас их посеял, но полагает, что они очень стары и сомневается, взойдут ли. Пакет на имя генерала Ланского вероятно пришел вместе с семенами, потому что сосновые ящики, в которых географическая карты на дереве для Александра, благополучно прибыли.
Слушайте: "сказка о царевиче Хлоре" так ничтожна, что мне удивительно, зачем ее перевели. Присоедините её к тому что у вас есть и будете иметь весь Александров запас; но для маленькой головы Александра он весьма пригоден, и мальчуган отлично знает, что до сих пор сочтено нужным чтобы он знал.
В настоящую минуту он землемерствует в Царскосельском саду. Скажу между нами, что сад этот, по словам англичан, разных путешественников изо всех стран и наших, бывавших в чужих краях, становится таким, каких нет. Не говорю о покоях; но Кваренги (Джакомо) уверяет, что они и прекрасны, и своеобразны и что, кто не видал их, не может составить себе понятия.
Например, я пишу к вам в кабинете из массивного серебра, разубранного красными листьями. Четыре столба, также разубранные, поддерживают собою зеркальное стекло, которое служит навесом дивану из московской ткани яблочного цвета с серебром. Стены зеркальные, в серебряных рамах, разубранных красными листьями. Балкон выходит в сад; дверь из двух стекол, так что, кажется, будто она всегда отворена, хоть её и запрут.
Кабинет этот очень богат, очень великолепен, очень весел, вовсе не загроможден и очень приволен. Есть у меня другой, похожий на табакерку, белого, голубого и бронзового цвета; белое и голубое из стекла, и рисунок пестрый. Кстати: если Скородумов (Гавриил Иванович) желает приехать сюда и гравировать у меня в галерее, я дам ему 1200 рублей и 1000 на дорогу, лишь бы он обязался не лениться.
3 июня. Признаюсь откровенно, ваши известия об успехах графа и графини Северных в Париже превзошли мои ожидания. Благодарю за подробности, которые вы мне сообщаете об них и которые доставляют мне великое удовольствие. Когда "Свадьба Фигаро" будет напечатана, пожалуйста, пришлите мне. Графиня мне действительно писала, что она вас увидела очень потолстевшим; кажется, вы могли бы то же самое сказать про нее. Они оба уведомляют меня, что, из угождения мне, они задержали своего курьера с тем, чтобы он мог взять ваши посылки.
Петергоф, 29 июня 1782 г., поутру
Я видела сына г-на Бюффона, который был мною принят, как сын знаменитого человека, т. е. без всяких околичностей. Он обедал со мною в Царском Селе. Бюст отца его поставлен в Эрмитаже. Я не ожидала, чтобы письмо моё к историку природы назвали образцовым произведением. Правда, что генерал Ланской отзывался мне, что оно прелестно; но этот молодой человек, при всем уме своем и уменье держать себя, легко приходит в восторг; притом же душа у него горячая.
Чтобы дать понятие об этом молодом человеке, скажу вам, что князь Орлов отозвался о нем одному из друзей своих: "Вы увидите, какого человека она из него сделает! Тут поглощается всё". В течение зимы он начал поглощать поэтов и поэмы; на другую зиму многих историков. Романы нам наводят скуку, и мы жадно беремся за Альгаротти (Франческо, итальянский писатель, знаток изящных искусств) и его товарищей.
Не предаваясь изучению, мы приобретем знаний без числа и любим водиться лишь с тем, что есть наилучшего и наиболее поучительного. Кроме того, мы строим и садим, мы благотворительны, веселонравны, честны и мягкосердечны. Можете сказать г. Бюффону, что в сыне его я не замечаю никаких недостатков и следовательно не нахожу случая воспользоваться правом пожурить его, которое он мне предоставил.
В тоже время поблагодарите его за продолжение его творений. Мне будет очень досадно, если подтвердится, что сказал мне его сын, будто он больше не хочет писать. Надеюсь, что он раздумает.
5 июля, в 7 часов утра. Уезжаю отсюда завтра. Не люблю этого места, между прочим, потому, что здесь я сплю точно крот и не имею ни времени, ни охоты писать, а пишу только императорские, королевские и полукоролевские письма. Зато, с тех пор как здесь, отлично преодолеваю мою склонность "сидеть на месте".
Три дня тому назад ездила я в Кронштадт во время противного ветра. Господа моряки полагали, что я возвращусь назад, но я упрямо продолжала путь, и через четыре часа мы доплыли к гавани. Мы вымерили её пешком вдоль возобновляемого канала до самых доков, построенных крестом, там, где канал начинается. Мимоходом мы заложили еще один сто пушечный корабль, после чего ходили смотреть машину, которая действует огнем и посредством которой очищается канал и затем пришли, опять-таки пешком, к адмиралу Грейгу (Самуил Карлович) пить чай.
Вам вовсе не любопытно, но для этой пристани очень важно, что мы одеваем её снаружи и внутри каменной набережной, которая начинается стройкой нынешний год, и это веселое дело весьма нас развлекает.
В этом же письме находится отзыв Екатерины о торжественном заседании французской академии в честь великого князя Павла Петровича и его супруги. В заседании этом Лагарп, известный критик, читал высокому гостю свое послание в стихах, а аббат Арно утомлял слушателей статьей о Юлии Цезаре.
6 июля 1782. Вы хорошо сказали, что "понатёрлись бессмертием" в академическом заседании, которое открылось стихами господина Лагарпа. Он же трется об гармонически стихи, из которых ни один не остается в памяти. Ах, мой учитель, мой учитель! Не таковы твои творения: они запоминались невольно, и даже несогласный с тобою во мнении твердил тебя и подражал тебе. Вот что называется овладевать умами и мнениями, наперекор людям.
Этот "Портрет Цезаря" в прозе точно гадкий скелет; ничего не случалось мне читать ничтожнее. Коль скоро не умеешь постигнуть человека, зачем браться за его изображение и тем оскорблять его? Мой учитель внушил бы восторг к великим и прекрасным деяниям; он бы извлек и высосал доблестные черты из самого порока, а у этого великие и возвышенные деяния являются порочными.
Это глупо, этим не подымешь души, не освежишь ее, а уронишь ниже посредственности. Я не чувствую сожаления к таким людям; но дух мой негодует, зачем сии хотят выдавать себя за ораторов, тогда как они только риторы. Я бы их разругала, если бы не удерживало меня то соображение, что ругательством никого не исправишь.
Эгоистам нельзя браться за изображение великих характеров. Цезарь не был эгоист. Гением и отвагою он увлекался за пределы посредственности и становился выше самого себя. Он искал славы, во что ни стало; она была его кумиром; он не давал себе пощады, а эгоист всегда щадит себя.
Царское Село, 7 июля, утром. То, что я вам писала, о Зельмире (т. е. о супруге принца Вюртембергского Фридриха, назначенного выборгским генерал-губернатором и перед тем путешествовавшего вместе с сестрою своею, великою княгиней Марией Фёдоровной, по Италии), сказано было мне самой слово в слово ледяным и застегнутым другом (т. е. прусским посланником Герцем); следовательно, это не сплетни, прибавить и убавить нечего.
Я охотно беру сторону Зельмиры, потому что нельзя же ставить человеку в преступление, если он не находит любезным того, что ему не является таковым? Но надо, чтобы я вам сказала о Зельмирином муже, в пользу которого я вовсе не предупреждена, но который, мне кажется, оклеветан жестоко. Мы его нашли здесь: "толстая масса, и ничего больше". Отнюдь не подозревая его в жестокосердии, в способности к жестокому и бесчеловечному обхождению, мы его видели в таких обстоятельствах, где он обнаружил сострадательность и большое добродушие, а также и благородный образ мыслей.
Два раза он ссорился со своим зятем (здесь великий князь Павел Петрович) из-за пустяков и кончал дело с благородством. Однажды он упрекал сестру свою, зачем она бранит своих женщин, которых он увидал в слезах. Есть много обстоятельств, которые свидетельствуют скорее в его пользу, нежели против него. Ей-ей, я сильно подозреваю, что, не пролилось ли тут желчи из застегнутого льду, который иной раз просто лжёт из своей охоты к тому.
На свете мне случалось видать, как распинаются в добрых чувствах и мягкосердечии, прикрывая тем злость и самую жестокую клевету. Ложь ходит во всяких нарядах, а когда ей нечем приукраситься, она зовет свои происки политикой и ловкостью.
К этому в особенности прибегают эгоисты, которые мне стали больше чем когда-нибудь противны с тех пор, как они приписывают эгоизм Цезарю, который был всего менее эгоистом. Эти господа не в состоянии выйти из того ничтожного круга, который сами они создали, и им хочется захватить в этот круг Цезаря. Это называется глупостью в полном смысле слова.
СПб., 30 сентября 1782 г.
В голове Александра с братией начинает образовываться весьма необыкновенная начинка. Нет города и страны, которых Александр, читая, не отыскал бы на своем глобусе, и ему доставляет великое удовольствие иметь при себе глобус в то время, как он читает. Поутру и после обеда, только что откроет глаза, как уже бежит к своей книге.
Нынешним летом, вскакивая с кровати, он говаривал своим нянькам: "Теперь я примусь читать, потому что потом мне веселее будет гулять, чем читать; а если теперь не почитаю, то день у меня пропадет". Заметьте, что никогда ему не приказывали читать или заниматься; он сам делает себе из этого удовольствие и долг. Он прочел свои четыре книжки и перечел их по нескольку раз; такое повторение ему нужно и его забавляет.
Кроме того Александр есть сама доброта; он столь же послушлив, как и внимателен; он, так сказать, воспитывается сам собою. Нынче осенью ему пришла охота посмотреть фарфоровую фабрику и арсенал. Рабочие и офицеры были озадачены его расспросами, его любознательностью, вниманием и вдобавок вежливостью. Ничего не ускользает от этого мальчугана, которому еще нет пяти лет.
Даже детские шалости его необычайно любопытны: какая-то последовательность мыслей, чрезвычайно редкая в детях. Я приписываю это превосходнейшему сложению, ибо он прекрасен как ангел и великолепно сложен. Брат его будет умен, но природа у него далеко не так совершенна.
Кстати о Кваренги, о котором вы мне пишете, скажу вам, что, по мнению Александра, Кваренги говорит слишком громко. Александр спросил у меня, отчего это. Я ему отвечала: оттого, что в детстве ему не говорили, чтоб он не возвышал чересчур голоса. А Константин заметил, что у него очень крупен нос, вероятно оттого, что он слишком часто хватался за него пальцами. Я очень рада, что этот искусный архитектор доволен.
Его дарованиям здесь простор, потому что страсть к постройкам у нас разыгралась. Есть места, которых вам не узнать, если вы их в другой раз увидите; например, побережье Фонтанки. Её очищают, и строится каменная набережная.
3 октября. Хотела бы я знать, кто вам сказал, что я не имею правильного понятия о Франции. Скорее французы не знают России, потому что большая их часть очень малосведущи, а другие обманываются относительно России либо по пристрастию, либо потому, что не могут узнать ее, тогда как я знала, откуда почерпнуть сведения.
14 ноября 1782. Вы скажете: вот письмо, писанное с долгими промежутками. Но есть ли возможность писать, когда с некоторого времени беспрестанно меня теребят? Во-первых, кроме обыкновенных занятий, Александр то и дело просит у меня чтения. Нельзя же прекратить доставление ему оного! На этих днях он узнал про Александра Великого. Ему захотелось лично с ним познакомиться, и он совсем огорчился, узнав, что его уже нет в живых. Он очень о нем жалеет.
Кроме занятий я досмерти измучена состоянием князя Орлова (Григорий Григорьевич). Он ездил на царицынские воды и только что начал принимать их, как у него начались припадки умоповреждения. После лечения водами, он возвратился в Москву. Там он нашел способ освободиться от надзора своих братьев; они успели обогнать его лишь на несколько часов. Он прибыл сюда. Я видела его три раза. Он кроток и тих, но слаб, и все мысли у него не вяжутся.
Сохранилась только непоколебимая приверженность ко мне. Вообразите, что должна была я испытывать, видя его в таком состоянии. Теперь его уложили в постель. Болезнь его почитают следствием апоплексического удара, стало быть, нет никакой надежды к выздоровлению.
Когда Александр болен, он по целым дням рассматривает гравированные картины, так что я затрудняюсь доставлять их ему. Вот какие прекрасные наклонности обнаруживаются у этих мальчуганов. Он ненасытно любит познания, книги и гравюры. Двадцать лет нашего царствования отпразднованы делами милости. Вот как следует чествовать подобные эпохи! Это год милостей, и все тут.
15 ноября. Козел отпущения! Надо, чтобы ты знал мои удовольствия и мои невзгоды. Сего утра я получила известие, что 12 числа граф и графиня Северные прибыли в Ригу. Только что прочла я письма их, как приносят письмо от генерала Бауэра (Федор Виллимович); он болен и очень болен здесь с первых чисел августа. Вчера, почитая себя умирающим, он написал ко мне письмо, такое, что камень лопнул бы от жалости, и вот я плачу и рыдаю при мысли о потере этого верного служителя.
Он одарен гениальными способностями, и за него я бы охотно отдала, пожалуй, хоть с десяток глупых, лишь бы мне не распределять между ними его занятий. Приходит Роджерсон доложить, что Бауэр не так плох. О, он пришел кстати: я ему сказала, что ни один доктор не может и не умеет вылечить даже от укушения клопа, и жестоко отделала весь факультет, который никого не умеет вылечить, хотя они держат людей в постели по три месяца.
Я до тех пор не успокоилась, пока он не согласился, что он и все его товарищи были невежами и никого не сумели вылечить. Смягчившись от этой истины, я сказала: "довольно, идите!" и принялась писать к козлу отпущения, чтобы облегчить себя. Между прочим, имею вам сказать, чтоб вы не умирали, чтоб были здоровы: потому что почти уже месяц, как я мучусь бедами и болезнями людей, в которых принимаю участие.
Вот и генерал Ланской перепугал нас; он заболел воспалительной лихорадкой, но, слава Богу, вне опасности и сегодня полегоньку прогуливается в санях по улицам.
16 ноября, в час пополудни. Я очень рада, что вы довольны описанием моего дня и как день распределен, но у меня все мало времени, за что бы ни принялась. Вот и теперь надо идти обедать, а я хотела писать, и мне уже два раза помешали.
16 ноября после обеда. О, как жестоко ошибаются, воображая, будто чье либо достоинство страшит меня. Напротив, я бы желала, чтоб вокруг меня были только герои, и я всячески старалась внушить героизм всем, в ком замечала к тому малейшую способность.
Сэр Том (здесь комнатная собачка Екатерины Алексеевны), обретающийся по-прежнему в добром здоровья, лишился своей супруги. Это в его семействе первая утрата в течения 15 лет. Из них в настоящее время живут у меня в комнате Леди-Том и Тезей-Том. Сей последний есть воспитанник генерала Ланского, благодаря которому из него вышло существо гордое, смышлёное и во всех отношениях благовоспитанное.
Он только никому не уступает места возле камина, и кто бы ни подошел к этому месту, ущипнет за ногу, кроме Александра и Константина, которые в особенной милости у Томов, а потому у них обоих есть по своему Тому. Папенька и маменька уже не узнают детей своих: так они выросли, и если пойдет так, то из них выдут гиганты.
Мне очень нравится, что вы пишете "о мятеже идей и как все эти идеи явились к двери, и хотят разом выйти". Это живописно, но какое дать одеяние идеям? Я, так сказать, поставила верх дном не одно Царское Село: и здесь в городе вы не узнаете моей спальной комнаты. Я нашла способ устраивать спальни, как вы придумать не можете. У меня было углубление; теперь его нет. Кровать моя против окон; но чтобы свет не мешал глазам, к кровати приставлено зеркало, обращенное к окнам, и под ним диван, почти такой же ширины, как кровать.
С обоих боков у кровати стоят скамеечки. Просто прелесть, и это изобретение вашей покорнейшей услужницы распространяется теперь по всем петербургским домам. Кроме того у моей кровати нет балдахина, и только одни занавески.
17 ноября 1782. Знайте раз навсегда, что я еще никогда не находила, чтобы письма ваши были слишком длинны. Продолжайте писать, но не перечитывайте ваших писем, если это утомляет вас. Что это вы вздумали делать мне наставления, как я должна читать ваши писания? У меня крепкая грудь, и я читаю их иной раз по два часа сряду, не чувствуя ни скуки, ни усталости, ниже нетерпения.
Меня нечего предостерегать: ведь мне приходится глотать вещи несравненно суше. Это вы, козел отпущения, изволите подшучивать. Итак, не говорите мне больше об этом: если бы столы мои ломились под тяжестью ваших писем, я все-таки читала бы их с великим удовольствием.
Слушайте, не вздумайте воображать, что я хочу сделать из Александра разрубателя гордиевых узлов. Отнюдь нет! Александр будет превосходный человек, но вовсе не завоеватель: ему нет надобности быть им, и если он вас увидит живого или мёртвого, он будет знать чего вы стоите, и я также. Что до господина Константина, это будет голова с умом и своеобразная. Надо дать волю голове.
2 декабря 1782. Пожар, уничтоживший лавки, произвел именно то, что вы говорите: я приказала не обращать внимания на предрассудок и старую привычку. Будет вместо одного торгового двора десять "с дозволением всякому купцу иметь у себя лавку". Против всего этого было много возражений, но я настояла, и все улаживается без шуму. Меня брало нетерпение, и я ездила сама посмотреть, отчего пожар не прекращается, и вскоре он потух. Потери много меньше, нежели думали; решительно ничто не вздорожало, а в больших каменных амбарах все цело.