Продолжение писем Екатерины II к барону Фридриху Мельхиору Гримму
Могилев, 25 мая 1780 г.
Я приехала сюда вчера утром и нашла г. Фалькенштейна (здесь под именем графа Фалькенштейна в Россию инкогнито прибыл император Священной Римской империи Иосиф II), который находился здесь уже двое суток. Узнав, что я ускорила мое путешествие на четыре дня с целью приехать раньше его, он поскакал днем и ночью и прибыл сюда до меня. Вчера мы целый день провели вместе. По-видимому он не скучал.
Я нашла, что он очень образован, любит говорить, и говорит очень хорошо. Целый день шел дождь, заставивший нас провести вечер вместе, точно как бы в зимнее время года. Образцовые училища (Normal schulen) были вчера одним из предметов нашей беседы. Судя по тому что я об них слышала, это должно быть превосходное изобретение, но нам-то нужны будут образцовые учителя.
И тут тоже я нашла, что дети иной раз не похожи на своих родителей. Мы, кажется, не особенно богомольны, что выражается особливо в выборе книг для чтения. Однако "Эпохи" еще не попались ему в руки. Знаете, когда видишь переодетых кесарей, точно будто подымаешься на воздух: нос кверху, и обнюхиваешь воздух, что, как вы сами можете понять, мешает с должной тщательностью отвечать на получаемые письма.
26 мая 1780 г.
Вчера вечером мы были в комической опере и, беседуя со мною, г. Фалькенштейн наговорил вещей достойных напечатания. Мысли у него глубокие и конечно послужат к бесконечной его славе, если он приведет их в исполнение. Я не смею оглашать их, потому что они были мне передаваемы на ухо, не из плутовства, а из скромности.
27 мая 1780 г.
Отсюда, сидя в шестиместной карете, рядом друг с другом, граф Фалькенштейн и я, мы едем в Смоленск, до которого двести вёрст. Оттуда он поедет в Москву и возвратится через Петербург, куда я отправлюсь ждать его. Мы говорили про всё на свете, следовательно, и про вас, а как он всё знает, то ему известно, что вы были в Вене с графами Румянцевыми.
Нынче утром граф Фалькенштейн и я мы были у католической обедни, которую служил Могилевский епископ в сослужении иезуитов, экс-иезуитов и представителей всякого рода духовных и недуховных орденов; мы больше смеялись и болтали, чем слушали: он мне разъяснял, а я раскрывала рот и поучалась. Прощайте! Бумага вся вышла.
Клочок, написанный в Полоцке, 20 мая 1780 г., по возвращении от иезуитов
Я была у них нынче утром, слушала "Тебе Бога хвалим!" и посетила их дом. Там полное веселье. Вчера, въезжая сюда, я была поражена великолепием их представительности. Все остальные ордена - свиньи в сравнении с ними. Одно только, что они не пляшут. К нам они пожаловали изо всех стран. Ей, ей подкладные люди! У них здесь прекраснейшая церковь. Мне они наговорили всяческих сладостей на всяческих языках, кроме, однако тех языков, которые я разумею. Ах, что за плутовские рожи есть между ними!
Царское Село, 25 июля 1780 г.
Граф Фалькенштейн выехал отсюда 10 числа и теперь должен быть близко от Вены. Не знаю, как довольно похвалить его. Мало людей с таким основательным, глубоким и просвещенным умом. Высокий союзник мой заказывал торжественную обедню за упокой души Вольтера. Но я не люблю подражать. К тому же не водится обижать живых из любви к покойникам.
Узнайте мне, если можете, что думает барон Дальберг (Карл Теодор фон) об австрийских образцовых школах. Я много слышала об них хорошего, и потому запаслась всеми книгами, которые до них относятся. Граф Фалькенштейн доставил мне их самолично. Он говорил мне, что об вас до него доходили отличнейше отзывы, и я просила его быть уверену, что эти отзывы справедливы.
СПб. 7 сентября 1780 г., за полночь
Да будет Божие благословение на Александре! Тут есть уже воля и нрав, и слышатся беспрестанно вопросы: К чему? Почему? Зачем? Мальчику хочется все узнавать основательно, и Бог весть, чего, чего он не знает. Он не любит даже играть с теми, кто знает меньше его, потому что такой не может удовлетворить нашим запросам.
Сказанное бабушкою всего нам дороже, и мы ей больше всего верим. При этом в нас любезность и врожденная веселость, не без насмешливости, но обворожительная. Ей, ей, коли он не удастся, то я не знаю, что может удастся на этом свете. Тут будет успех физический и душевный, - или я ничего в этом не смыслю, или белое должно обратиться в черное.
Все это весьма таинственно, загадочно, пророчественно и может дать пищу умам подобным уму Вагнера, т. е. привыкшим мучиться над растолкованием пророческих писаний.
Мне нужно покинуть на несколько дней толстую книгу листового формата, из которой три месяца я делаю извлечение, и это извлечение, не обессудьте, занимает собою уже восемьдесят страниц. Не спрашивайте, к чему оно, потому что тогда я принуждена буду сообщить вам, что из этого извлечения придется еще извлекать, и после того наступит другая большая работа.
Ох, я тружусь над нею с ослиным терпением, три, четыре, пять, шесть лет. Но что отсюда выйдет, известно дьяволу, ему я обязана и отвлечениями от работы, потому что, кроме моего путешествия, у нас теперь его королевское высочество, наследный принц Прусский (Фридрих Вильгельм II).
Еще здесь принц де Линь, существо самое забавное и обходительное, ум своебытный и глубокомысленный, и при этом способный на детские шалости. С такими людьми легко ужиться.
1781 год
Царское Село, 25 апреля 1781 г.
Посылаю вам для графа Бюффона подарок, который, по мнению моему, непременно ему понравится. Это золотая цепь, найденная в поле на берегу Иртыша, в Сибири, крестьянином, который пахал это поле. Цепь привезена в Петербург каким-то купцом и очутилась у некоторых дам, которые понаделали из неё запястьев и привесков к часам. Я овладела ими, и некоторые кольца послала в Академию, а остальное прилагаю для г-на Бюффона.
Крючки сделаны здесь, но четыре кольца, как утверждают лучшие здешние золотых дел мастера, такой работы, что их ни сделать, ни подделать невозможно, и, следовательно они не от века сего.
Царское Село, 24 мая 1781 г., в годовщину моего приезда в Могилев
Шведский король (Густав III) и принц Прусский просили у меня и получили на образчик платье, в каком Александр ходил с шестимесячного возраста своей жизни (в подлинном письме Екатерина сделала рисунок этого детского платья. Густав III-й и наследный принц Прусский в то время имели маленьких детей).
Тут нечего завязывать, и ребенок почти не замечает, что одевают его. Ему за один раз всовывают руки и ноги в эту одежду, и всё готово. Тут выразилась моя гениальность, и оттого мне захотелось, чтоб вы о том знали. Надо вам сказать, что оба мальчишки растут и отменно развиваются, и мои приемы с ними чудесно как удаются.
Один Бог знает, чего только старший из них не делает. Он складывает слова из букв, рисует, пишет, копает землю, фехтует, ездит верхом, из одной игрушки делает двадцать; у него чрезвычайное воображение, и нет конца его вопросам. Однажды захотелось ему узнать, отчего на свете есть люди, и зачем сам он явился на свете или на земле.
В голове этого мальчика признаки какой-то особенной глубины, и при этом он очень весело нравен. Вот отчего я особенно забочусь, чтобы не направлять его ни к чему. Он делает что хочет, и ему не дают только делать что-нибудь вредное себе и другим.
Вам сказали правду, что я чувствую себя хорошо. По-видимому, здоровье мое окрепло в последние два года. На простуду в руке я не обращала внимания, и теперь это совсем прошло. Сильные головные боли тоже, кажется, за это время распрощались со мною. И в прилежании я не слабая, и в этот месяц обнародуются три учреждения, из которых одно я подписала, другое переписывается, а третье в чистилище моих секретарей, и таким образом мало-помалу дела устраиваются, и затем об них больше нет и речи.
Как скоро дело пошло в ход, всякому кажется, что иначе и быть не могло, и так как оно никого не стесняет, то и совершается нечувствительно. Её величество больше не вяжет. Она читает, пишет, болтает как кривая сорока, и если пишет она не так часто, т. е. реже посылает на почту, зато письма ее бывают в двадцать страниц, и она затрагивает в них столько отличных вещей, что письма эти нельзя уже посылать иначе как пользуясь верным случаем или с нашими собственными курьерами.
Представляется вам на выбор: стану писать письма покороче и посылать их чаще, зато выйдут несколько сухи, - либо письма очень длинные и по-прежнему полные всякой про себя всячиной, но они будут приходить реже и через курьеров (так позднее Екатерина и делала, и Гримм получал от нее письма-тетради, писанные иной раз в течение нескольких месяцев).
Жалею вас от всего сердца, но не знаю, как пособить, и вы меня очень одолжите, преподав наставление. Делайте как Вольтер: он вовсе не читал, в чем предчувствовал скуку.
СПб. 25 июня 1781 г.
Из Александровой азбуки сделано извлечение, пригодное к всеобщему употреблению, и теперь это "Русская Азбука". В две недели ее продано здесь в городе 20 т. экземпляров. Это выйдет бабушка-повитушка всех будущих наших умов.
Обер-камергер (здесь И. И. Шувалов) распустил слух, будто Раффенштайн (Иоганн Фридрих) покупает слишком дорого, потому что сам он покупал всегда одну только дрянь, и, стало быть, дешево. Дрянь же эту он хотел выдавать за произведения прекрасные.
Удивительно, как, прожив столько лет в Риме, он не нажил себе там побольше вкуса и толку. Знаете, что он в дружбе с тремя или четырьмя старыми герцогинями, которым проповедует про эту дороговизну.
Петергоф, 6 июля 1781 г.
Для г-на Бюффона у нас готова здесь прекраснейшая шкатулка со всеми золотыми медалями, выбитыми в мое царствование. Вы их получите с первым курьером, который поедет в Париж. Но прошу вас, доставьте мне бюст Бюффона из белаго мрамора и пожалуйста, закажите его Гудону (Жан-Антуан).
Кроме того знайте, что в голове моей Бюффон занимает почетнейшее место, и я считаю, что в своем роде он самый замечательный человек нынешнего века. Я не удивляюсь, что налагается запрещение на свободу мысли: ведь отказали же в простом погребении человеку, который у древних был бы причислен к сонму богов и получил бы имя бога веселости (dieu de l'agrément).
Царское Село, 9 июля 1781 г.
Вы заговорили о шарлатане Калиостро (Алессандро) - так слушайте. Он приезжал сюда под именем полковника испанской службы, выдавал себя за природного испанца и распустил про себя слух, что никто лучше его не умеет вызывать духов и что они у него в распоряжении. Услышав о том, я сказала:
"Человек этот совершенно понапрасну приехал сюда. В России будет ему плохая пожива; у нас не жгут волшебников, и я царствую уже двадцатый год, а случилось всего одно дело, в котором замешано было колдовство. Сенат пожелал видеть колдунов и когда их привели, они оказались дураками, но совершенно невинными людьми".
Однако Калиостро прибыл в минуту весьма для него благоприятную, когда многие франкмасонские ложи, напоенные учением Сведенборга, хотели непременно видеть духов. Они накинулись на Калиостро, уверявшего, что он владеет всеми тайнами доктора Фалька, который был близким приятелем герцога Ришелье и который некогда, с ведома всей Вены, заставил его произвести заклание чёрного козла; но, к несчастью для себя, он не мог удовлетворить любопытству людей, желавших всё видеть и всё ощупать, тогда как видеть и ощупывать было нечего.
Тогда Калиостро предъявил свои таинственные чудеса по части целебной; он уверял, что может доставать ртуть из ноги подагрика, но когда он поставил ногу подагрика в воду, то заметили, как он влил туда ложку ртути. Потом он показывал красильные составы, которыми нельзя ничего выкрасить и химические сочетания, ни к чему непригодные.
Затем у него произошла продолжительная и неприятная перебранка с испанским поверенным в делах, который оспаривал его звание и испанское происхождение, и потом оказалось, что он едва умеет читать и писать. Напоследок, весь в долгах, он бежал в погреб к г-ну Елагину, где пил, сколько мог, шампанского вина и английского пива, и однажды, после пирушки, как видно, с перепою, схватил за чуб Елагинского секретаря, который влепил ему за то пощечину.
От пощечин дело дошло до кулаков. Елагину стало досадно, что у него в погребе завелась такая крыса, да и было начетисто такое истребление вина и пива; он послушался, наконец, своего секретаря и вежливо предложил Калиостро отправиться в кибитке, а не по воздуху (как он грозил), и чтобы заимодавцы не затруднили ему путешествие в столь удобном экипаже, дал ему в провожатые старого солдата, который и довез его с графиней до Митавы.
Вот история Калиостро, в которой есть всё что хотите, только нет ничего чудесного. Я его не видела ни разу, ни вблизи, ни издали, да и не хотела видеть, потому что вовсе не люблю шарлатанов. Уверяю вас, что Роджерсон (доктор Екатерины II) думал о Калиостро столько же если не менее, как о Ноевом ковчеге.
Князь Орлов, против своего обыкновения, не обращал на него внимания; он даже смеялся над теми, кто добивался увидеть его из простого любопытства и немало содействовал к вразумлению жалких поклонников сего лысого беса. Но шарлатаны самые глупые и невежественные способны наделать шуму в больших городах, и потому можно думать, что в Париже г-ну Калиостро будет привольно. Желаю вам доброго пути и веселой жизни в Спа.
Царское Село, 11 июля 1781 г.
28 июня сего года г-н Безбородко, "фактотум" (здесь умелец на все руки), принес мне мой отчет до сего дня. Он должен ежегодно дополнять его тем, что произойдет в течение года. Вот лаконический вывод за последние 19 лет:
Губерний, устроенных на новый лад 29
Городов (предположенных) и выстроенных 144
Соглашений и заключенных договоров 30
Одержанных побед 78
Замечательных указов, законодательных и учредительных 88
Указов для всенародного облегчения 123
= 492.
Все это имеет значение государственное, и в этот перечень не занесено ни одного частного дела, как вы видите. Ну, государь мой, как вы нами довольны? Ленились мы или нет?
Царское Село, 31 августа 1781 г. Камергер Ланской (Александр Дмитриевич) посылает в Париж своего двоюродного брата подполковника Ланского (Василий Сергеевич) с курьерским паспортом, потому я кончаю письмо это. Ланской передаст вам его прямо в руки. Прошу вас не оставить его вашими советами и выдавать ему до трех тысяч червонцев из находящихся у вас моих денег.
Будьте ему полезны и тем одолжите почтенную семью, которая теперь в тяжком горе по поводу глупостей, наделанных одним молодым человеком, по увлечению и наущению одного негодяя.
Молодой человек этот есть брат камергера Ланского (Яков Дмитриевич), уехавший, как говорят, без позволения родителей (здесь Дмитрий Артемьевич Ланской и Прасковья Николаевна ур. Долгорукова (Лачинова, Ланская) из Дрездена в Париж. С ним отправился некто Фонтен, приезжавший сюда с герцогиней Кингстон.
Теперь посылается за ним подполковник Ланской с тем, чтобы поместить его в ученье к какому-нибудь профессору в Лозанне или Болонье. Если можно, под рукою помогите сыскать нашего повесу. Ему лет 17 или 18 от роду, и нам конечно желательно, чтобы все это уладилось без всякой огласки.
Не знаете ли в Лозанне или Болонье хорошего семейства, которое бы согласилось принять молодого человека на свое попечение? Вы нас бесконечно одолжите. Когда я сказала, что курьер должен будет явиться к г-ну Гримму, лицо камергера просияло удовольствием, что служит доказательством, в каком почете у моих приближенных находится г-н Гримм, козел отпущения.
Петербург, 11 декабря 1781 г.
Намедни Александр, разговаривая со мною, начал с ковра, разостланного у меня в комнате, и по прямой линии дошел до фигуры земли, так что я принуждена была послать в эрмитажную библиотеку за глобусом. Овладев сим последним, он принялся со все усердием путешествовать по земному шару и, если не ошибаюсь, в какие-нибудь полчаса узнал почти столько же, сколько твердил мне покойный Вагнер в продолжение нескольких лет.
Теперь мы за арифметикой и до тех пор не убеждаемся, что два и два составляют четыре, пока не сочтем сами. Этот мальчуган то и дело расспрашивает, любопытствует, жадничает узнать что-нибудь для себя новое. Просто не надивлюсь!
Он очень хорошо понимает по-немецки и знает довольно по-французски и по-английски. Он болтает как попугай, любит рассказывать, вести разговор, а когда начнут ему рассказывать, то весь обращается вслух и внимание. Память у него отличная. При этом он дитя и совсем дитя, и скороспел разве только по своей внимательности.
Генерал Ланской засвидетельствует вам сам свою признательность, которую он вполне чувствует. Ему досадно, что он дозволил брату (Яков Дмитриевич) ехать в Дрезден. Но поездка эта придумана не им, и Фонтена отыскал не он, а те, которые теперь умывают себе руки во всей этой истории, быв и зачинщиками, и пособниками.
Но что прикажете делать! У нас неодолимая привычка доверяться всякого рода проходимцам. Кричали против нее, а отделаться не в состоянии. Пройдет еще целое поколение, прежде чем, может быть, освободимся от такого зла. Когда подумаешь об истории этого проходимца, о поступках его с молодым человеком и о той опасности, которой молодой человек подвергался и которая может иметь влияние на всю остальную его жизнь, просто берет ужас за подобных людей.
В деле этом вы поступили с отличнейшим благоразумием; но оправдалась песенка, говорящая, что философы и ученые просто неучи перед Лючилией: две молодые головы сумели обойти самое мудрое распоряжение. Но так как, не смотря на появление Дульцинеи (некоей дамы сердца), вы настояли, чтобы молодой человек выехал, и так как в Париже приволье девицам подобного рода, и надо ждать наших ответов два с половиною месяца, то мы смеем надеяться, что разрыву положено прочное начало.
Кроме того, в течение этого времени, двоюродный брат будет зорко следить за молодым человеком в Лозанне. Кротким и завлекательным обращением он привяжет его к себе и склонит подчиниться желанию семьи. Он поедет с ним в Италию, что ему помешает уклониться от пути, по которому желательно, чтобы он следовал. Оттуда они поедут в Штутгарт, и будет приложено старание водворить его там.
Желают лучше держаться этих соображений, а не допустить предлагаемое вами соединение, согласиться на которое невозможно, в виду могущих оказаться последствий и чтобы потом не упрекать себя, если молодой человек будет несчастлив. На этом остановились. Оставлять его в Лозанне или посылать в Страсбург я не советую.
Другое дело проехаться по Италии: мысли молодого человека могут получить другой оборот от этого путешествия. Таким образом, Дульцинея предоставляется вам в собственность, и вы решительно освобождаетесь от обязанности заботиться об ее содержании и блюсти будущие и настоящие выгоды ее. Во всяком случае, если дело еще не состоялось, надо предполагать, что сыщется добрый человек, который возьмётся за него вместо вас.