У НЕКОТОРЫХ народов человек может получить новое имя — если он возвращается к жизни. У нас новых имён не дают, хотя воскресших среди нас больше, чем где-либо на свете.
...Я располагал сведениями о том, что 23 декабря 1943 года решительной атакой танковая рота первого батальона 175-й танковой бригады окончательно освободила село Новаки и хутор Хотиновку на Житомирщине и что в этом бою погибли командиры танков младшие лейтенанты:
Васюков Борис Николаевич,
Зверев Борис Иванович,
Лукьянов Александр Семёнович,
Менивильдишвили Шалва,
Романов Пётр Алексеевич
и мой отец — Куплевахский Евгений Яковлевич.
Узнал я об этой атаке в архиве, из боевых донесений, а имена погибших командиров установлены были по бригадной «Алфавитной книге офицерского состава погибших и пропавших без вести». О судьбе отца я теперь знал, кажется, всё, что можно вообще узнать о погибшем на фронте лейтенанте через сорок с лишним лет. В газете и поделился этими своими знаниями с где-то живущими близкими тех танкистов, сообщил, в каком именно месте Украины остались они лежать.
Мог ли я думать, что дочь Васюкова — имя это стоит первым в списке — живёт не где-нибудь, а всего в нескольких остановках от дома моей матери в Харькове, на проспекте Героев Сталинграда. Помог это узнать директор и учитель русской литературы школы в Новаках Иван Васильевич Грищенко. Прочитав газету и сразу же обратившись к собираемым в школе сведение о захороненных в селе воинах, он сообщил мне адрес Васюковой.
Теперь я больше знаю об одном из тех, чей танк шёл к Хотиновке рядом с танком отца.
Рота начинала атаку, укомплектованная новыми, из Нижнего Тагила, «тридцатьчетвёрками». Экипажи — сорок офицеров и сержантов — на десяти машинах ушли в бой в два часа пополудни. Он длился до победы — до вечера.
Младшему лейтенанту Васюкову было тридцать шесть лет. Только что после двух лет войны он наконец разыскал в эвакуации жену. В последнем письме к ней сетует, что нет у него фотографии дочки. «Со мной до сих пор кружка, в которой мы варили ей кашу». Эта кружка и письма жены были с ним в том бою. «Душа болит за вашу тяжёлую жизнь. Скорее бы разгромить фашистскую нечисть...»
Вторым в списке значится Борис Зверев.
Похоронка пришла родителям в Москву, на Разгуляй. Ещё одна неожиданность: его мать Лидия Алексеевна — ей уже за девяносто — живёт совсем недалеко от моего дома. На Изумрудной улице. Надо же — на этой улице я бывал не раз, только рядом, в соседнем доме.
Я держу в руках эту похоронку с теперь уже знакомой подписью начштаба, по-тогдашнему старшего адъютанта батальона Гавриила Фёдоровича Ерёмина (это он на встрече ветеранов вспомнил трудную фамилию моего отца), живущего в станице Отрадной.
Я вглядываюсь в одну-единственную маленькую фотокарточку, к тому же переснятую с любительского снимка сорок третьего года. Погоны — курсантские. Лицо совсем юное — Борису Звереву девятнадцать лет. Бои за Хотиновку был для него первым и последним. Как и для очень многих младших лейтенантов-танкистов на той войне.
Как же всё-таки это было?
Третий танковый взвод должен был идти вдоль железнодорожной насыпи, а первый вместе со вторым — другим маршрутом. Слева и чуть впереди от Зверева шла машина командира взвода, справа и немного сзади — Васюкова. Командирский люк Зверева открыт, перед глазами — окуляр прицела. Танк ведёт непрерывный пушечный и пулемётный огонь. Может быть, и не совсем прицельный — командир малоопытен.
Первый снаряд угодил в правый борт. Лицо заряжающего Николая Волкова залито кровью. «Можешь?» — «Могу». Второй удар — в гусеницу, но танк ещё движется. Пулемёты работают. Третий удар — прямое попадание в лобовую броню. Ослепительная вспышка, огонь в глаза. Всё...
Шлемофон Звереву достался не по размеру, великоват, в нём было холодно, потому в бой он пошёл в ушанке. Были на нём ещё телогрейка, ватные штаны, замасленные, закопчённые, но очень тёплые. А под всем этим ватным — новенькая лейтенантская форма с погонами.
Замысла всего боя Зверев понять не мог и не старался. Он знал свои ориентиры и шёл вперёд, на немецкие позиции.
Я слушаю. Слушаю. Мы оба очень волнуемся.
Дело в том, что рассказывает мне всё это не кто-нибудь, а Борис Иванович Зверев.
Да, он в Москве. В доме на Изумрудной улице. Рядом — мама Лидия Алексеевна. В её руках — похоронка, подписанная Ерёминым.
Понял Зверев, что жив, что не погиб только спустя несколько недель, в киевском эвакогоспитале. На месте правой руки — что-то нестерпимо больное, бесформенное, упакованное в спёкшиеся бинты. Ослепший, неслышащий девятнадцатилетний мальчик. Похороненный, но живой.
В девятнадцать лет жизнь можно начинать строить по-разному, но совсем немногим приходится в девятнадцать лет её вообще начинать.
Зрение медленно, очень трудно восстанавливали. Осколки и сейчас всё там же, но лучше их не трогать — так говорят врачи. Учился работать левой рукой.
Сколько же их было тогда в одной только Москве — переломанных, искалеченных молодых людей, с пустыми рукавами гимнастёрок под ремень, на костылях с тяжёлыми протезами.
В сорок четвёртом демобилизованный, плохо видящий, не умеющий ещё писать Борис Зверев поступил на только что созданный инженерно-физический факультет МВТУ имени Баумана. Выбрал институт, требующий ума и энергии, а факультет — самый трудный. Бывший танкист занимается физико-химией полимеров в Институте имени Карпова.
Нашёл Борис Иванович ветеранов бригады два года назад, в День Победы, в парке имени Горького (теперь танкисты собираются в парке ЦДСА). Даже по теории вероятностей такое случается лишь тогда, когда очень хочешь. Пришёл ведь туда впервые за все послевоенные годы, без всякой надежды.
Я несколько лет тщетно разыскивал его близких по архивам, а он сам стоял рядом со мной, живой, и мы оба не догадывались: я — что вот этот высокий человек, здоровающийся левой рукой, — Зверев, а он — что именно я ищу родных.
Фамилию его, телефон я увидел несколько дней назад в общем списке ветеранов бригады в руках нашего бригадного секретаря Михаила Павловича Барсова. Мы с Барсовым только и посмотрели друг на друга...
Человек воскрес дважды — в сорок четвёртом и в восемьдесят пятом. Виноват, второй раз похоронил его я. По примете теперь ему жить и жить.
Меня спросили — слава богу, единственный раз — зачем я занимаюсь всем этим: восстанавливаю случившееся с боевыми товарищами моего отца. Но моя ровесница из далёкого оренбургского села, в чьей детдомовской метрике в графе «отец» значится Лукьянов Александр до сих пор ищет своего отца.
Да помогут нам счастливые случаи!
В. КУПЛЕВАХСКИЙ, подполковник (1985)
☆ ☆ ☆
Начало истории:
