Прежде всего надо оговориться, что предлагаемый вниманию читателя проект ни в коем случае не является систематическим изложением или, тем более, курсом русской истории. Это именно хроника или, точнее, хроники – авторский взгляд на события того или иного года. Причем автор сам выбирал то событие или те события, которые казались ему интересными или значимыми: иногда – не самые заметные на первый взгляд; иногда – очень заметные и, в полном смысле этого слова, определяющие общее направление истории страны и народа.
Текст: Алексей Карпов. Фото Александра Бурого, а также предоставлены автором
В этом отношении у автора был хороший пример для подражания. Первые исторические сочинения в Древней Руси были написаны именно в таком жанре – жанре летописей. И вплоть до XVII века этот жанр оставался господствующим в нашей исторической литературе.
Летописи и предоставили автору основной материал для хроники. Но не только они. Древняя, домонгольская Русь отнюдь не замыкалась в своих границах, но существовала в постоянном контакте с соседними странами и народами. А потому свидетельства, касающиеся нашей ранней истории, разбросаны во множестве источников – как западного, так и восточного происхождения. Показания разнообразных источников и составили основу, можно сказать, становой хребет хроники, на который нанизаны разного рода комментарии и собственные соображения автора.
Итак, начнем и, говоря словами древнего летописца, «по ряду положим числа».
ГОД 860-Й
«…В царствование [императора Михаила, сына Феофила], 18-го числа июня месяца, 8 [индикта], в 6368 году, на 5-м году его правления, пришли росы с двумястами кораблями, которые ходатайствами Всехвальной Богородицы были христианами покорены, сокрушительно побеждены и истреблены». Из так называемой «Брюссельской хроники»; перевод П.В. Кузенкова.
С этого события, тщательно зафиксированного византийским хронистом, уместнее всего и будет начать достоверную, известную нам историю Древнерусского государства. Не потому, конечно, что именно в этом году якобы возникло политическое образование, именуемое Русью. История Руси может быть прослежена и гораздо глубже. Но именно 18 июня 860 года Русь впервые заявила о себе, так сказать, на международном уровне: ее флот внезапно появился у самых стен Царствующего города – Константинополя или Царьграда, как называли на Руси столицу Византийской империи и всего православного мира.
Русы на 200 кораблях прошли из Черного моря в пролив Босфор; их ладьи прорвались в константинопольскую гавань, а высадившиеся на берег воины начали грабить окрестности Константинополя, прилегающие к городу монастыри и усадьбы, сея разорение и смерть. Отряды русов высадились и на Принцевых островах Мраморного моря в 100 километрах от столицы.
С высоких стен Царствующего города жители с ужасом глядели на неведомых им доселе завоевателей:
«Горе мне!.. Народ грубый и жестокий окружает город и расхищает городские предместия, все истребляет, все губит: нивы, жилища, пастбища, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех поражает мечом, никого не жалея, никого не щадя; всеобщая гибель! Он, как саранча на жатву… или, лучше, как зной, или тифон, или наводнение, или не знаю, что назвать, напал на нашу страну…». (Перевод Е.И. Ловягина)
Так восклицал современник событий, патриарх Фотий, обращаясь к согражданам с амвона константинопольской церкви Святой Софии.
Само имя неведомых завоевателей страшило его – ибо созвучное ему имя Рос (Рош) упоминалось и в Библии –в Книге пророка Иезекииля, полной страшных пророчеств о приближающемся конце света («Сын человеческий! обрати лицо твое к Гогу в земле Магог, князю Роша, Мешеха и Фувала» –Иез. 38:2), как имя одного из народов, несущих с собой смерть и разрушение Иерусалиму – прежней «столице мира». Но жители Константинополя привыкли смотреть на свой город как на «второй Иерусалим» и принимать на свой счет древние пророчества, относившиеся к первому, «ветхому» Иерусалиму. Созвучие названий «Рош» и «Рос» заставило Фотия и его современников увидеть в «росах» народ, пришествие которого в мир было предсказано библейским пророком.
«О город, царствующий почти над всею вселенною, какое войско… глумится над тобою, как бы над рабынею! О город, украшенный добычами многих народов, какой народ вздумал обратить тебя в свою добычу!» – писал Фотий.
Город был окружен и с суши, и с моря. Казалось, спасения нет нигде, и лишь к Богу мог патриарх взывать с мольбою о помощи. Ибо армия во главе с императором и флот находились далеко от своей столицы…
Это нашествие стало одним из самых ярких событий IX века. Новый народ, новая держава выходили на историческую сцену. Русский летописец, писавший спустя два столетия, именно с него (хотя и путаясь в датах) начинал достоверную, известную ему историю Руси:
«В лето 6360 (852)… начала прозываться Русская земля… Уведали мы о том, потому что при сем царе (Михаиле. – Прим. авт.) приходила Русь на Царьград, как пишется [о том] в летописании греческом. Потому отселе начнем и числа положим…». «Повесть временных лет»
Летописец несколько ошибся в дате похода, что неудивительно, ибо все ранние даты нашей летописи более чем условны. Но и современные исследователи, вооруженные доскональным знанием всевозможных источников, находят наиболее раннее, точно датированное, достоверное упоминание о Руси лишь ненамного раньше – под 839 годом, когда посольство от некоего «хакана» (кагана) «росов» побывало сначала в Константинополе, а затем в Ингельхайме, при дворе германского императора Людовика IБлагочестивого.
Русское государство («Русский каганат») к этому времени, несомненно, уже существовало. Но каким образом оно возникло? Где именно находилось и какие земли включало? Что представляло собой?
Как ни странно, более или менее определенные ответы на эти вопросы, пускай даже в самом общем виде, дать чрезвычайно трудно, если возможно вообще. История Руси этого времени – и даже более позднего, по крайней мере до середины X века – настолько темна и запутанна, так слабо освещена источниками и так противоречиво истолковывается историками, что человеку, пытающемуся разобраться в ее хитросплетениях, по большей части остается только развести руками. В нашем распоряжении очень мало исторических фактов, почти полное отсутствие твердых дат, не более десятка имен реальных исторических лиц – и загадки, загадки, загадки и парадоксы. Размыты даже самые приблизительные ориентиры – и географические, и хронологические. Так, среди историков нет единства в вопросе о том, откуда именно явились к Константинополю в 860 году русы и какую именно Русь они представляли.
Безусловно, сам размах военного предприятия показывает, что нападавшая сторона представляла собой сформировавшееся государственное образование и обладала значительным потенциалом. «Поработив находящихся вокруг себя и отсюда чрезмерно возгордившись», писал впоследствии патриарх Фотий, русы «подняли руку и против Ромейской державы». Во время осады патриарх сетовал на то, что «неожиданное нашествие варваров не дало молве времени возвестить о нем», хотя «напавшие и отделены были от нас столькими странами и народоначальствами, судоходными реками и беспристаничными морями». Эти слова как нельзя лучше подходят к правителям Киевского государства – правда, только в том случае, если мы уверены, что уже в 50-е годы IXвека Киев, объединивший вокруг себя ряд восточнославянских земель, мог восприниматься как центр именно Русской земли (согласно летописному изложению событий, это произошло лишь после его завоевания князем Олегом в 882 году). Или же неведомые завоеватели явились из каких-то еще более северных и отдаленных земель – с берегов Балтийского моря или Волхова, где и возникнет Новгород, колыбель русской цивилизации?
Однако ни в Киеве, ни в Новгороде, кажется, не сохранилось никаких воспоминаний об этом походе. Во всяком случае, летописные известия о нем целиком заимствованы из византийских хроник. «Уведали о том… в летописании греческом», – прямо называет свой источник летописец, а в соответствующей летописной статье (под также ошибочным 866 годом) дословно цитирует греческую хронику так называемого Продолжателя Георгия Амартола, существовавшую и в древнерусском переводе. Весь его рассказ составлен откровенно с византийских позиций: о нападавших он говорит как о «сих» (то есть «тех», «чужих»), называет их «безбожной Русью» и явно радуется их неудачам. Единственное отличие от греческого источника – появление имен предводителей похода, легендарных Аскольда и Дира, правивших в Киеве («В лето 6374 (866) иде Асколд и Дир на Греки…»). Эти имена вставил в греческий текст либо составитель «Повести временных лет», либо древнерусский переводчик «Хроники» Георгия Амартола (оба работали в XI веке). Но вот на каком основании сделал это древнерусский книжник, остается загадкой. Опирался ли он на какие-то бытовавшие в то время устные предания о походе на Византию Аскольда и Дира или о походах отдельно Аскольда и Дира? Или же – что кажется более вероятным – поставил их имена в текст греческого источника по наитию, реконструируя ход событий? Историки предлагают различные ответы на этот вопрос. Но при существующем состоянии источников ни один из них не может считаться окончательным.
А между тем от решения этого вопроса во многом зависит понимание хода всей нашей первоначальной истории. Ведь поход 860 года во многом поворотное событие IX века. Но с ним напрямую связано еще одно, без всякого преувеличения выдающееся событие – так называемое «первое крещение» Руси.
Надо сказать, русы выбрали исключительно удачное время для нападения на столицу империи. К началу 60-х годов IXвека византийцы терпели от арабов одно поражение за другим – и на суше, и на море. Византийский флот вынужден был вести борьбу с критскими пиратами, разорявшими побережье Эгейского моря, и потому отсутствовал в Константинополе. Незадолго до нашествия русов император Михаил III во главе войска выступил в поход в Малую Азию, где продолжались ожесточенные военные действия против арабов. По свидетельству некоторых источников, в этом походе василевса сопровождал и новый фаворит, Василий Македонянин, будущий император Василий I. Известие о нападении русского флота на столицу застало Михаила уже за пределами империи.
Патриарх Фотий, фактически руководивший обороной города, рисует картину ужасающего бедствия, обрушившегося на империю. Падение столицы казалось ему почти неизбежным. Но почему же этого не произошло?
Здесь показания источников разнятся. Византийские хроники, а вслед за ними и русские летописи, сообщают о внезапном и сверхъестественном поражении русов. Причем катастрофа была вызвана даже не вмешательством людей, но Божьей силой, покаравшей язычников:
«…Царь же выступил против агарян (арабов. – Прим. авт.)… Прислал ему весть эпарх1, что русь идет на Константиноград2… Русь же, войдя в Суд3, многих христиан убили и, придя в двухстах ладьях, осадили Константиноград. Царь же, придя, едва [успел] войти в город. И с патриархом Фотием в церкви Святой Богородицы во Влахернах молились всю ночь… И божественную ризу Святой Богородицы, вынеся с пением, краем в море окунули. Была же тогда тишина, и море утихло, и тотчас буря с ветром началась, и волны огромные встали, сокрушая ладьи безбожной руси и прибивая их к берегу разбитыми, так что мало кому из них удалось избегнуть такой беды и возвратиться побежденными домой». Из древнерусского перевода «Хроники» Георгия Амартола.
_______
1 Эпарх – глава города.
2 В ряде списков древнерусского перевода «Хроники» Георгия Амартола здесь имеется вставка: в текст добавлены имена предводителей похода – «Асколд и Дир». То же добавление присутствует и в летописном рассказе о походе, полностью восходящем к «Хронике» Георгия Амартола.
3 Суд – древнерусское название константинопольской гавани. В греческом тексте стоит «Иерон» – мыс у входа в Босфорский пролив из Черного моря.
О заступничестве Пресвятой Богородицы и о чуде, совершенном ею, говорил и сам патриарх Фотий в своей второй проповеди, произнесенной сразу же после внезапного и необъяснимого отступления русов: «Нечаянно было нашествие врагов, неожиданно совершилось и удаление их; чрезмерно негодование Божие, но неизреченна и милость…» Но о катастрофе, постигшей русский флот, он ничего не знал. Другие же источники, более или менее близкие по времени к описываемым событиям, свидетельствуют, скорее, об очевидном успехе русов. «Насытившись гневом Божиим, они вернулись домой», – кратко сообщает в своей хронике так называемый Продолжатель Феофана. Венецианский же хронист Иоанн Диакон, составивший в начале XIвека «Венецианскую хронику», вообще называет возвращение нападавших (он именует их «норманнами») триумфальным:
«…учинив жестокую вражду в пригороде, беспощадно убили очень многих тамошних жителей, и так упомянутое племя с триумфом отступило восвояси». (Перевод П.В. Кузенкова)
Вероятно, противоречия в источниках отчасти можно согласовать между собой. Фотий произносил свою вторую речь сразу же после отступления русов от города. Оно казалось чудесным и сверхъестественным и ему, и большинству горожан. Но о том, что произойдет дальше, Фотий, разумеется, еще не знал. Буря же, разметавшая русские корабли, могла начаться уже после того, как русский флот покинул константинопольскую гавань; это событие и было зафиксировано более поздними византийскими хронистами, расценившими его как проявление Божьего заступничества. Могли они и преувеличить масштабы постигшей русов неудачи.
Но и такое предположение не объясняет самого факта отступления русов. Все источники сходятся в том, что оно было неожиданным, необъяснимым.
С явлениями такого рода историки сталкиваются нередко. В самом деле, когда мы говорим о столь седой старине, мы часто не можем объяснить причины, которые приводили к внезапному прекращению военных действий одной из противоборствующих сторон. Что могло подтолкнуть их к этому? Вмешательство стихии? Какие-то внутренние раздоры? Или соображения совсем другого порядка? Христианские авторы, как правило, объясняли внезапное избавление от «варваров» вмешательством Высшей силы. Кстати, немало подобных примеров мы найдем в позднейшей летописной истории противостояния Московской Руси и татар. Так что византийские писатели были здесь не слишком оригинальны.
Но, пожалуй, никаких особых, таинственных причин ухода русов от Царьграда искать и не нужно. При тогдашнем уровне развития военной техники они не могли надеяться взять силой такую мощную крепость, как Константинополь, тем более что, в отличие от византийцев, не располагали осадными машинами. Разорив окрестности и захватив богатую добычу – золотую и серебряную церковную утварь, украшения, драгоценные ткани и одежды, а также пленников и пленниц, – русы ушли, ибо этого, собственно, им было довольно. Поход удался и принес ожидаемые результаты. Вполне возможно также, что осаждавшие узнали о приближении византийского войска и императора, спешивших на помощь своей столице.
Главной целью нападения русов на Константинополь – помимо захвата военной добычи – являлось устрашение византийцев. И эта цель, несомненно, была достигнута, независимо от того, имела место катастрофа во время морской бури или нет. Византия действительно была напугана появлением новой угрозы с севера и в своей дальнейшей политике вынуждена была считаться с Русью.
Обычная практика правителей империи заключалась в том, чтобы добиваться мира с недавним врагом любыми средствами. Как правило, мир просто покупался: своим новым союзникам Византия выплачивала достаточно богатую добровольную «дань». Это было гораздо выгоднее и дешевле, чем воевать с ними. Для «варварских» же народов такой мир был вполне приемлем и желанен – ведь уже без всякой войны они получали те же золото и серебро и те же «паволоки» (драгоценные ткани), за которые раньше приходилось проливать кровь. Таким образом, заключение русско-византийского мира на взаимовыгодных условиях, своего рода дипломатическое признание Руси, можно считать важнейшим последствием русской атаки на Константинополь.
А о том, что такой мир был заключен, свидетельствует тот же патриарх Фотий. В конце 866-го или в начале 867 года он написал «Окружное послание», обращенное к иерархам Восточной церкви, в котором сообщил, что «так называемые россы», еще недавно «дерзнувшие поднять руку против Ромейской державы», ныне «поставили себя в ряду наших подданных и друзей». Последние слова – вполне конкретное дипломатическое выражение, обозначавшее «союзников» Византийской империи, заключивших с нею договор о «любви и мире».
Договор этот был заключен в Константинополе, куда через какое-то время после завершения военных действий прибыло русское посольство. Обыкновенно срок действия подобных договоров составлял тридцать лет. И, наверное, не случайно, что в 907 году Русь (на этот раз уже определенно Киевская) предпримет новый большой поход на Царьград. И в дальнейшем русско-византийские войны будут повторяться через временной промежуток приблизительно в тридцать-сорок лет, и с такой же регулярностью Царствующий город будет принимать очередное русское посольство.
«Окружное послание» патриарха Фотия содержит еще одно уникальное по своей важности известие. Оказывается, русы не только превратились в новых союзников империи, но и «переменили эллинское и нечестивое учение, которого держались раньше (то есть язычество. – Прим. авт.), на чистую и неподдельную христианскую веру» и, более того, «приняли епископа и пастыря и с великим усердием и ревностью приемлют христианские верования». Иными словами, по крайней мере часть русов – и именно тех, которые участвовали в походе на Константинополь, – спустя некоторое время после этого похода приняла христианство!
Конечно, константинопольский патриарх несколько преувеличивал, когда писал об усердии и ревности к вере новообращенных. Жизнь показала, что христианство пока еще не готово было утвердиться у них. Подлинное крещение Руси произойдет сто с лишним лет спустя – в 80-е годы Xвека, при князе Владимире Святом. Но сам факт христианской миссии к недавним врагам империи и возникновение «Русской» епархии в IX веке не подлежат сомнению.
Пастырское рвение Фотия вполне объяснимо. Исторический опыт обязывал византийцев заботиться о христианском просвещении своих соседей и врагов, ибо единство в вере служило определенной гарантией сохранения мира в дальнейшем и давало возможность распространить свое влияние в сопредельные страны, подчинить политику, проводимую правителями этих стран, своим стратегическим целям. Как раз в те же годы (864–865) была крещена Болгария, северная соседка империи, также постоянно угрожавшая ее границам. И в отношении болгар, и в отношении русов Константинополь придерживался в целом одной и той же линии поведения.
Известие Фотия не стоит особняком в византийской письменной традиции. О крещении русов в связи с походом 860 года кратко упоминает «Хроника» Продолжателя Феофана в рассказе о деяниях императора Михаила III. Та же «Хроника» содержит и другой рассказ о христианской миссии к русам – гораздо более подробный и красочный. Он входит в «Жизнеописание императора Василия I» – самостоятельное произведение, написанное в середине Х века императором Константином Багрянородным – родным внуком Василия. Правда, этот рассказ существенно отличается от известия Фотия.
Император Василий, сообщает Константин, сумел заключить мирные договоры (заметим, во множественном числе) с «неодолимым и безбожным» народом росов и уговорил их креститься и принять архиепископа, рукоположенного патриархом Игнатием. Вновь не обошлось без чуда: придя в страну росов, архиепископ начал проповедь, но росы потребовали от него, казалось бы, невозможного:
«…И попросили они: бросить в разложенный ими костер саму книгу веры христианской, божественное и святое Евангелие, и если останется она невредимой и неопаленной, то обратятся к Богу, им возглашаемому. После этих слов поднял иерей руки и глаза к Богу и рек: «Прославь имя Твое, Иисус Христос, Бог наш, в глазах всего этого племени», – и тут же метнул в пламя костра книгу святого Евангелия. Прошло немало времени, и когда погасло пламя, нашли святой том невредимым и нетронутым, никакого зла и ущерба от огня не потерпевшим… Увидели это варвары, поразились величию чуда и уже без сомнений приступили к крещению». (Перевод Я.Н. Любарского)
Как видим, честь крещения приписана в этом рассказе не императору Михаилу III и не патриарху Фотию, а убийце Михаила императору Василию I (правил с 867 по 886 год) и его ставленнику патриарху Игнатию (846–857 и 867–877), ярому противнику Фотия, с которым они поочередно занимали патриаршую кафедру.
Известие Константина Багрянородного было повторено большинством византийских хронистов, а впоследствии, в XVIвеке, попало и в русские летописи. Но степень его достоверности по-разному оценивается историками.
В самом деле, мы не знаем наверняка, сообщает ли Константин о какой-то новой, отличной от Фотиевой миссии к русам, или же он попросту приписал своему деду и патриарху Игнатию то, что в действительности совершил патриарх Фотий – сторонник свергнутого Василием Михаила. Какое-то время Михаил и Василий царствовали совместно (866–867), да и раньше Василий нередко участвовал в делах своего благодетеля. Но Фотий и Игнатий были непримиримыми врагами. Во время первого патриаршества Фотия (858–867) Игнатий находился в заключении и не мог влиять на происходившие события. Но, став патриархом вновь, не захотел ли он заменить посланного Фотием епископа на своего ставленника? Или, может быть, направил какую-то свою миссию к новообращенным и по-прежнему нуждавшимся в наставлении русам? Во всяком случае, Фотий и Игнатий проявляли одинаковую ревность в пропаганде христианского вероучения. И тот, и другой вполне могли посылать к русам своих миссионеров.
Но к каким русам? Мы вновь сталкиваемся с тем вопросом, который обозначили выше. Относится ли событие, о котором идет речь, к Киевской Руси?
Дело в том, что наши ранние источники – «Повесть временных лет», летописные своды XII–XV веков, сказания и Жития – не содержат никаких сведений о первом крещении Руси. Рассказ же Никоновской летописи, составленной в XVIвеке и впервые сообщающей о крещении киевского князя «Осколда», целиком заимствован из греческой хроники – из краткого пересказа (Паралипомена) «Хроники» византийца Иоанна Зонары, бытовавшего в русском переводе; как и рассказы других византийских хроник, он восходит к известию Константина Багрянородного из «Жизнеописания императора Василия I». Составитель Никоновской летописи лишь вставил в этот рассказ имена киевских князей Аскольда и Дира, но опять-таки сделал это чисто механически. Само по себе это не может свидетельствовать об их действительном участии в описываемых событиях.
Разумеется, мы не можем отрицать возможность того, что миссия Фотия или Игнатия достигла Поднепровья. Однако каких-либо твердых, осязательных данных для утверждения о христианстве Аскольда и Дира у нас, к сожалению, нет.
А вот какие-то смутные известия о распространении христианства среди русов в Крыму имеются, причем относятся они именно к 60–70-м годам IX века.
Так, в самом конце 860-го – начале 861 года в Крыму побывал знаменитый просветитель славян, один из изобретателей славянской азбуки, уроженец Солуни святой Константин (в монашестве Кирилл) Философ. Он направлялся в Хазарию для прений о вере с тамошними иудеями и мусульманскими учеными. Полагают, что миссия Константина преследовала и политические цели, в частности должна была урегулировать отношения между Византией и Хазарией в связи с изменившимися после похода русов на Константинополь условиями.
Константину пришлось на несколько месяцев задержаться в Херсонесе Таврическом – главном городе византийского Крыма. Здесь помимо прочего он отыскал мощи святого Климента, папы римского, сосланного, по преданию, в этот город римским императором Траяном и принявшего мученическую смерть в самом начале II века. В Херсонесе же Константин обрел еще одну святыню – «Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами, и человека нашел, говорящего на том языке, и беседовал с ним, и понял смысл этой речи…». Об этом рассказывает Житие святого.
«Русские» Евангелие и Псалтирь – несомненное свидетельство распространения христианства среди части русского населения Крыма. Кстати, заметим, это русское население говорило, во всяком случае, не на славянском языке, который был хорошо знаком Константину. Это лишний раз подтверждает этническую отчужденность русов от славян. Константин был близок к патриарху Фотию. Его контакты в Херсонесе с кем-то из русов говорят, по крайней мере, о внимании, которое проявил Константинопольский патриархат к русскому населению Крыма сразу же после русской атаки на Константинополь: это событие вполне может быть связано и с миссионерскими усилиями патриарха Фотия, завершившимися позднее поставлением «русского» епископа.
«Русская епископия» появляется в числе епархий, подчиненных Константинопольскому патриархату, в конце IXвека. Она упоминается в церковном уставе императора Льва VI Мудрого (886–912), сына Василия Iи отца Константина Багрянородного. Епископии обыкновенно назывались по имени города, а не страны. Город же Русиа хорошо известен в это время в Крыму. Восточные источники позволяют отождествить его со знаменитым еще с античных времен Киммерийским Боспором (Пантикапеем) – будущим русским Корчевом (Керчью).
О христианстве среди русов в IXвеке или даже раньше свидетельствуют и некоторые другие источники. Арабский географ того же, IXвека Ибн Хордадбех, автор известной в мусульманском мире «Книги путей и стран» (842), писал, что купцы «ар-Рус» (то есть русы?) во время своих торговых путешествий по другим странам иногда «утверждают, что они христиане, и платят подушную подать (джизию)». Иными словами, русы выдавали себя за христиан для того, чтобы воспользоваться таможенными и налоговыми льготами, ибо купцы-христиане даже в странах ислама находились в более выигрышном положении, нежели язычники. Но и такое «полухристианство» могло обернуться для кого-то из них искренним приобщением к новой вере.
Но вот в Киеве, согласно имеющимся у нас источникам, христиане появятся значительно позднее – лишь в Xвеке. Летопись впервые упоминает о них, рассказывая о временах княжения Игоря, когда в Киеве существовала христианская община, стояла соборная церковь Святого Ильи, а в состав княжеской дружины христиане входили наравне с язычниками.
Продолжение следует.
