Как революционная эпоха может менять человеческую психику? Можно ответить двумя отрывками из писем А. В. Антонова-Овсеенко. Это неиронично герой и храбрец, слава ему в веках. Он лично арестовывал Временное правительство, был в тройке первых советских наркомов военных и морских дел, а позже руководил армейским политуправлением. На волне дискуссии о внутрипартийной демократии, в которой третировали Троцкого, он писал 27 декабря 1923 года в Политбюро:
"Весь аппарат партии приведен для этого в определенное движение, всеми силами стараются сделать Троцкого знаменем всего «не ленинского» в нашей партии и, злоупотребляя громадным авторитетом ленинизма, подавить всякую критику политической линии нынешнего большинства ЦК.
По моему глубокому убеждению, это крайне опасная затея <...> Знаю, что этот мой предостерегающий голос на тех, кто застыл в сознании своей непогрешимости историей отобранных вождей, не произведет ни малейшего впечатления.
Но знайте — этот голос симптоматичен. Он выражает возмущение тех, кто всей своей жизнью доказал свою беззаветную преданность интересам партии в целом, интересам коммунистической революции. Эти партийные молчальники возвышают свой голос только тогда, когда сознают явную опасность для всей партии. Они никогда не будут «молчалинами», царедворцами партийных иерархов. И их голос когда-нибудь призовет к порядку зарвавшихся «вождей» так, что они его услышат, даже несмотря на свою крайнюю фракционную глухоту"
Через несколько дней Антонов-Овсеенко был снят с поста начальника политуправления, причём на прошедшей 16-18 января XIII Партконференции Сталин напрямую упомянул, что его снятие связано в т. ч. с этой запиской. Победившая в дискуссии позиция считала (устами Зиновьева на XII и XIII съездах), что "всякая критика партийной линии ныне является объективно меньшевистской критикой", а "самое умное, что может сделать оппозиция - выйти на трибуну и сказать, что я была не права".
Позиция имела основания: расколом в партии могли воспользоваться реальные враги: внешняя буржуазия, нэпманы, кулаки, устряловцы. Поэтому даже если ты что-то чувствуешь не то - ради единства партии молчи. Антонов-Овсеенко внял совету и отошёл от дискуссий. И когда споры в октябре 1927 г. достигли остроты, то он написал не кому-нибудь, а Троцкому, которого в 1923 г. защищал от зарвавшихся вождей. Написал следующее:
«Лишь буржуазные революционеры, индивидуалисты не смогут уложить свое недовольство в рамки, отведенные пролетарской партией. Пролетарский революционер умеет, во имя коллектива, во имя своей партии, обуздать свое личное недовольство, согнуть свои «непогрешимые догматы». Никогда-то и не возвысится он до мысли о своей собственной непогрешимости, до уверенности в гибели для партии, если она не внемлет именно его советам. Наша партия – сосредоточение коллективного опыта пролетариата, прошедшего в активной борьбе через горнила трех революций. И будь ты семи пядей во лбу, ты должен считаться с этим опытом и знать, что твоя партия всегда права» (РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 2. Д. 162. Л. 14).
В 1923 году Антонов-Овсеенко угрожал призвать к ответу несправедливых критиков Троцкого. А в 1927 году говорит о несправедливости критики уже от самого Троцкого. И это, как ни странно, глубоко принципиальная позиция. Нам это кажется простым переходом под право сильного, но это психически были не такие люди - они в ссылках не ломались, а тут как будто должны. Нет, Антонов-Овсеенко и прочие искренне поверили, что для партии лучше будет их молчание. Единство и спокойствие любой ценой. Если даже партия не права - то не упорствуй, а возьми грех на себя. И ты спасëшься как коммунист, ведь это дело всей твоей жизни...
Антонов-Овсеенко, как и Зиновьев, честно пытался спастись, но тоже не вышло. Он был расстрелян. И трагично не это. И даже не то, что он поменял точку зрения на право критики партийных верхов. А то, что полезная при борьбе с врагом готовность железно подчиняться превращается во вред, когда речь идёт о товарищах после победы. В этом и есть опустошение человека. Как его избежать - вот в чем вопрос.
