Зиновию Петровичу Рожественскому, своему бывшему командующему и
учителю, с глубоким уважением посвящает свои воспоминания.
Автор
Я чувствовал грозу; она была уж близко –
Насыщен воздух был, стояла в море мгла,
И тучи темные спустились низко, низко…
Я долго ждал грозу и вот, она прошла.
Лейтенант С[лучевский]
Начало военных действий между Россией и Японией, равно как и окончание их, застали меня вдали от родины, первое — на островах Атлантического океана, второе — на островах Тихого. За этот промежуток времени мне случилось возвратиться в Либаву на учебном корабле, затем плавать на вспомогательном крейсере, посланном для поимки пароходов, везущих грузы военной контрабанды в порты Японии, и, наконец, на боевом крейсере, состоявшем во второй эскадре Тихого океана. На последнем я участвовал в бою при Цусиме, после которого пробыл в Маниле до ратификации мирного договора и на нем же вернулся в Россию в марте текущего (1906-го. — Прим. ред.) года.
За время этих плаваний я вел краткий конспект всего того, что мне казалось интересным и достойным внимания, и теперь на досуге, пользуясь имеемым материалом и услугами памяти, описал свои впечатления за минувшие два с лишним года.
***
I
Объявление войны застало меня в Лас-Пальмасе — главном городе острова Gran Canaria группы Канарских островов. Я состоял тогда на крейсере II ранга «Крейсер», в сущности, устаревшем парусном клипере, плававшем с учебной целью, с учениками Черноморской учебной команды строевых квартирмейстеров.
В Лас-Пальмасе, или верней в его гавани La Luz, отстоящей от города в 4–5 милях, «Крейсер» находился с 14 декабря 1903 г., придя сюда с острова Мадера, и сделал этот переход почти исключительно под парусами, воспользовавшись услугами начинающегося пассата. Пользуясь удобной стоянкой и прекрасной погодой, с приходом в Лас-Пальмас было приступлено к чистке и окраске корабля с расчетом привести его к предстоящим праздникам Рождества Христова в блестящий вид, который он понемногу утратил за время предшествовавших переходов, из которых ни один не обходился без свежей погоды.
Сами праздники прошли как и всегда — с традиционной елкой, командным спектаклем, приемом местных знакомых, поездками в живописные окрестности города и посещениями городского театра, — не скучно и не весело, с более частыми воспоминаниями о далеких своих, там, за океаном, встречающих праздник при других условиях и обстановке.
После Нового года возобновились занятия и учения. Бывать в городе приходилось теперь довольно редко, чему способствовала еще его отдаленность от места нашей стоянки. Поэтому офицеру, отправляющемуся в город, давались всевозможные поручения от всей кают-компании, причем непременно вменялось в обязанность привозить как можно больше иностранных газет и журналов, как местных, так и европейских, которые потом и разбирались почти нарасхват.
Дело в том, что хотя на корабле и получались русские газеты, но они доходили до нас через 2–3 недели по выходу в свет, в зависимости от пароходов, и доставлялись поэтому неравномерно и неаккуратно. Между тем, в воздухе чувствовалось что-то тяжелое, грозное. Политический горизонт заволокло черными свинцовыми тучами; непогода должна была ударить, откуда — все понимали отлично, но когда?.. С двадцатых чисел января английская печать открыто заговорила о скором столкновении своей восточной союзницы с «северным колоссом», и нисколько не стесняясь, высказывала свою симпатию первой, как вступающей в борьбу за свою свободу.
Но можно ли было придавать серьезное значение этим трескучим статьям, зная любовь англичан к бряцанью оружием, не имея с другой стороны решительно никаких подтверждений из России о близящейся катастрофе? 25 января один из наших офицеров, вернувшись из города, привез известие, что во всех кафе, так же как и английских отелях, вывешена телеграмма Рейтера, сообщающая о разрыве дипломатических отношений между Россией и Японией.
Офицер рассказывал, что испанцы, падкие вообще до всяких политических новостей, только и говорят, что о полученном сегодня известии; знакомые, а потом и совсем чужие, узнав в нем русского офицера, жали ему руки, выражая при этом уверенность, что если начнутся военные действия, японцам несдобровать. До поздней ночи пересуживалось в кают-компании сегодняшнее известие и его вероятные последствия. В его правдоподобности не сомневался никто, несмотря на то, что оно исходило из источника, вообще не пользующегося доверием: воздух был слишком насыщен, чтобы могло обойтись без грозы.
Полученная на другой день официальная телеграмма из Петербурга подтвердила Рейтеровское сообщение. Вслед за тем каждый новый день приносил известия одно другого невероятнее и печальнее. Внезапная атака Порт-Артура, следствием которой явились тяжелые повреждения «Ретвизана», «Цесаревича» и «Паллады», — атака, которую, по словам тех же Рейтеровских телеграмм, русские прозевали, пируя на берегу; бой «Варяга» и «Корейца» и гибель этих судов в Чемульпо; стремительное наступление японской армии… Верить всему этому так не хотелось, а с другой стороны, не было никакого основания считать эти новые сообщения ложными, или хотя бы преувеличенными, так как первое, о разрыве дипломатических отношений, казавшееся также сомнительным, подтвердилось так быстро.
И мы, заброшенные среди океана, на далеком западе, томились этой неизвестностью и необходимостью сидеть сложа руки, в то время, когда там, на противоположном конце земного шара, уже полилась русская кровь и братья наши умирали, взывая о помощи. Особенно неприятно было принимать разных должностных лиц и командиров, стоявших в гавани иностранных судов, приезжавших к нам на крейсер с выражением своих соболезнований. Они спрашивали, какие известия имеем мы от своего правительства, и несказанно удивлялись, получая ответ, что кроме первого — об отозвании послов, никаких. Некоторые даже этому и не верили, думая, что русские секретничают.
Действительно, упорное молчание из Петербурга становилось непонятным. Конечно, разговоры о войне и о быстро сменяющихся теперь событиях, стали постоянными в кают-компании; сколько было споров, предположений, догадок! Помню, как-то вечером, взвешивались и сравнивались шансы на море — наши и японские. «По моему мнению, господа, — сказал я, — мы потеряем на море все, и одна надежда у нас на армию». Целая буря негодования обрушилась на меня за эти слова: такого пессимизма не разделял никто. Увы, потом оказалось, что я был прав с моим невольным пророчеством.
30 января, в 5 ч дня пришла давно ожидаемая телеграмма из Петербурга, и, хотя она только чрезвычайно лаконично извещала о начале военных действий, все же на душе стало как-то легче, так как томительная неизвестность теперь немного прояснялась. Сейчас же новость эта была объявлена команде, после чего отслужили молебен; настроение было приподнятое.
Последующие дни прошли в ожидании подтверждения или опровержения из России тех грустных известий, которые для иностранцев сделались уже неоспоримым фактом, а также инструкций — когда и куда идти. По утвержденному высшим начальством маршруту, «Крейсер» должен был простоять в Лас-Пальмасе до половины февраля, затем пойти на Азорские острова, откуда возвращаться в Россию, с заходом в Шербур и Копенгаген. Казалось, что теперь, вследствие изменившихся обстоятельств, маршрут этот терял смысл, что возвращаться нужно скорее и притом кратчайшим путем; но почему же так медлила ожидаемая инструкция?
Наконец, в полдень, 4 февраля, она была получена, состоя из двух слов — «немедленно возвращаться», и через час на крейсере уже было приступлено к погрузке угля. Уголь принимали кроме ям еще и на палубу; принимали воду, провизию, кончали расчеты с берегом. По всем приготовлениям было видно, что поход будет продолжительный, но в каком порту предстоит ближайшая остановка, командир (капитан 2 ранга Александр Густавович фон Витте. — Прим. ред.) держал пока в секрете.
На другой день, в 5 ч дня, «Крейсер» снялся с якоря и, выйдя за мол, лег на север. Со всех стоявших в гавани военных и коммерческих судов неслись крики «ура» и звуки русского гимна; все мачты расцветились сигналами —пожеланиями счастливого плавания и удачи, и, когда в голубой дали скрылся силуэт гористого острова, всем на корабле стало известно, что путь наш лежит в г. Виго, где по телеграфу заказан уголь, для дальнейшего следования в Россию.
Нужно ли говорить, как рвались мы все вперед, на далекий север, как хотелось нам, чтобы наш старичок корабль делал не 10 узлов (узел — морская миля — 1 3/4 версты. Идти 10 узлов — значит идти со скоростью 10 миль в час. — Прим. авт.) — из-за противного ветра мы шли пока под парами, — а 15–20! Но, увы, на другой день, благодаря засвежевшему за ночь ветру, мы подвигались уже с трудом, со скоростью 3–4 узла и идти прежние 10 казалось нам счастьем.
Затем стало еще хуже. Ветер зашел (ветер «зашел» — значит, что он стал более противным относительно курса корабля; «отошел» — наоборот. — Прим. авт.), и так как слабой машине «Крейсера» стало не под силу выгребать против огромной океанской зыби, мы вступили под паруса, а вследствие этого пришлось изменить курс и идти на West, в сторону от желаемого направления. 7-го курс несколько исправился — ветер отошел; 8-го погода стихла совершенно, и мы вступили под пары.
9-го, после полудня, задул попутный ветер; этим сейчас же воспользовались: поставили все наличные паруса и до вечера следующего дня шли очень недурно.
Перед Вами был представлен отрывок из книги "На крейсерах «Смоленск» и «Петербург»" Шуберта Б.К.
Приобрести и прочитать книгу полностью Вы можете, написав нам в личные сообщения нашей группы в ВКонтакте - https://vk.com/ipkgangut
Друзья, если статья вам понравилась - поддержите нас лайком и/или репостом, напишите комментарий. Наш канал - молодой, нам очень важно ваше мнение и поддержка!
