Одним из самых энергичных и успешных подавителей Польского восстания 1863 года был Михаил Николаевич Муравьёв (1796-1866). Проигравшие и пятая колонна с негодованием и страхом величали его «вешателем», «палачом», «людоедом». По старой доброй традиции русофобов и псевдолибералов, закрывая глаза на преступления тех, кого Муравьёв наказывал. В далёком литовском городе Таураге чудом сохранилась могила замученного повстанцами русского патриота, убийц которого награждать звучными, но заслуженными эпитетами не принято до сих пор.
3 (15) апреля 1863 года становой пристав 4-го стана Россиенского уезда Ковенской губернии титулярный советник Филипп Тимофеевич Билима-Постернаков, которому было тогда 60 лет, будучи в деловой поездке, заехал по приглашению к знакомому ксёндзу в местечко Скавдвиле (ныне город Скаудвиле). Когда пристав с ксёндзом сели, говоря языком XIX века, «кушать чай», последнего позвали в костёл крестить младенца.
Пожалуй поясню. Становой пристав – это такое полицейское должностное лицо во времена Российской империи, на котором лежали все исполнительные (исполнение и наблюдение за точным исполнением законов и распоряжений властей), следственные и судебно-полицейские (поддержка правопорядка) дела в стане, полицейско-административной единице, объединявшей несколько волостей уезда. В общем, отдалённый аналог американского шерифа. А титулярный советник – это гражданский чин IX класса, который в то время в Табели о рангах соответствовал армейскому чину капитана пехоты и давал право на личное дворянство, если такового или тем более потомственного не было у чиновника до этого. Годовое жалование титулярного советника по «Своду уставов о службе гражданской» 1842 года составляло 75 рублей серебром (262 с половиной рубля ассигнациями). Обращением к лицу в чине титулярного советника было знаменитое «ваше благородие». Ну, а ксёндз – это католический священник. Слово происходит из польского языка и этимологически, что небезынтересно, является одного происхождения с русским «князь» и варяжским «конунг».
Между тем шайка из 17 польских мятежников, бывшая в соседнем лесу, узнав о приезде чиновника, ворвалась в дом, схватила старика и поволокла его на шоссе к шлагбауму, чтобы повесить. Но верёвка сорвалась, и повешенный упал на землю. Сбежавшиеся местные жители, преимущественно евреи, с плачем просили пощадить мученику. А он сам с душераздирающим воплем просил... Нет, не пощады просил он от инсургентов, а расстрелять его, но не подвергать позорной виселице.
Однако изверги подняли и снова сунули в петлю голову Билимы-Постернакова. Тот всё принимал стойко и лишь сказал вешателям: «Вам отдаю тело, Богу душу». Своей очереди на казнь рядом ожидал местный пятисотский (служитель земской полиции). Дело в том, что мятежники попутно разгромили Скавдвильское волостное правление, уничтожив его бумаги и задержав находившихся в нём людей.
Совершая таинство крещения, ксёндз услышал крики, выбежал из костёла и поспешил к месту казни. Увы, приятель его уже был мёртв, но священник вымолил помилование хотя бы пятисотскому. Зато повешенного Билиму-Постернакова убийцы запретили снимать с виселицы под страхом смерти: «Не снимать его! Посмотрим, придут ли, спасут ли его русские».
Русские пришли через три дня. С помощью военного отряда несчастная вдова предала земле тело мужа. Похоронили его в Таурогене (ныне Таураге). На могиле установили металлический крест с надписью: «Здѣсь покоится прахъ Титу. совѣ. Филиппа Тимофѣева Билимы-Постернакова, павшаго жертвою неистовства мятежниковъ въ 1863 году. Господи, упокой душу его!». В некоторых документах его фамилию записывают как Билима-Пастернаков. Возможно, так даже правильнее, но всё же в большинстве упоминаний середины XIX века приводится именно вариант через «о».
Литовские епархиальные ведомости 30 июня 1863 года рассказали о гибели Билимы-Постернакова. Там же сообщалось, что после смерти станового пристава осталась не только пятидесятилетняя вдова, но и такого же возраста сестра покойного, которая была «больная и дряхлая», а также две дочери-девушки, одна из которых была калекой. И все они остались без всяких средств к существованию, а потому уехали в Ковну (ныне Каунас) к сыну мученика коллежскому секретарю (гражданский чин X класса) Сергею Филипповичу Билиме-Постернакову, который служил младшим помощником правителя канцелярии Ковенского губернатора.
Заодно в ведомостях сравнили самодовольные слова мятежников со строками из Евангелия от Матфея. В главе 27 там говорилось, помимо прочего:
...а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или́, Или́! лама́ савахфани́? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?
Некоторые из стоявших там, слыша это, говорили: Илию зовет Он.
И тотчас побежал один из них, взял губку, наполнил уксусом и, наложи́в на трость, давал Ему пить;
а другие говорили: постой, посмотрим, придет ли Илия спасти Его.
Но кем были убийцы станового пристава? Они принадлежали к отряду некоего Яблоновского (Jabłonowski). Под этим псевдонимом орудовал некий Болеслав Роман Длуски (Bolesław Roman Dłuski, 1826-1905), поставленный во главе мятежников в Ковенской губернии самим лидером Литовского провинциального комитета Викентием Константином Калиновским (1838-1864) с самого начала восстания в январе 1863 года, которое в польской литературе поэтому именуется Январским. Когда Длуски почувствовал, что пахнет жареным, в июле 1863 года он оставил своих бойцов с другим командиром, а сам перешёл прусскую границу и отправился в Париж, собирать донаты, ой, помощь, деньги и оружие, которые направлял мятежникам в Россию. Но рассказывал о своих похождениях, видать, так красочно, что в январе 1864 года уже выбранный председатель восьмого состава Национального правительства (главного органа власти Январского восстания) и самозванный диктатор Ромуальд Траугутт (1826-1864) назначил Длуского командиром 5-го корпуса, который должен был вести боевые действия в Литве и Жемайтии. Длуски с жаром принялся энергично готовится к возобновлению восстания в крае, но все его старания не увенчались успехом. Только одиночкам и мелким группам удавалось скрываться от русских войск в лесных чащобах. А в июне 1864 года восстание даже на территории Царства Польского было разгромлено.
После падения восстания Длуски работал в больнице святого Людовика в Париже, потом переехал в Лондон, где занимался живописью. В 1873 году он купил ферму возле Кракова. Работал библиотекарем в техническом и промышленном музее в Кракове, а также художником. Заодно вёл незарегистрированную медицинскую практику. Между прочим, был знаком с Яном Матейко, который изобразил Длуского как комтура Титингера из Эльбинга на знаменитом полотне с битвой под Грунвальдом. Сомнительная честь. Похоже, Матейко раскусил Длуского. Есть интересная книга Banderia Prutenorum (Прусские хоругви), составленная Яном Длугошем, отцом польской истории. И вот что там говорится:
граф Иоанн из Вейнде, комтур Гневский, человек благородный и кроткий, который всегда и во всякое время из всех сил уговаривал и призывал к миру и согласию; Вернер Тетингер, комтур Эльбинга, враг мира, упрекал его в малодушии словно труса. При нём были и братья рыцари из Ордена, и очень многие рыцари из Франконии, и многие наёмные немецкие рыцари, составившие восемьдесят рыцарских копий числом. Этот Иоанн, комтур Гневский, пал в этой битве наряду с очень многими своего знамени лицом вперёд, и, случайно найденный среди трупов, был по приказу Владислава, короля Польши, доставлен в Мариембурк и погребён в церкви святой Анны. А Вернер Тетингер, комтур Эльбинга, враг мира, как и предсказал ему комтур из Меве, граф фон Венде, отвечая на его наглые упрёки, забыв про свою храбрость или, вернее, гордыню, бежал с поля битвы и, пройдя по замкам Ордена, не посмел довериться ни одному из них; он прекратил своё бегство не раньше, чем добрался до Эльбинга, а впоследствии, бежав и из Эльбинга, присоединился к тем, которые укрылись в Мариембурке.
Бежать-то Длуский, конечно бежал. Но успел перед этим наделать немало преступлений. Всего за время усмирения восстания Муравьёвым было казнено 128 мятежников. К смерти приговаривались лишь после тщательного разбирательства непримиримые участники восстания и виновные в убийствах. Тогда как общее число жертв повстанческого террора до сих пор точно не установлено, но однозначно превышает 924 человека. Среди них есть и жертвы шаек Яблоновского. Повторю, речь не о погибших в боях русских солдатах (таковых было 1174 нижних чина и офицера), а о чиновниках и просто православных людях, над которыми учинили расправу инсургенты. Но их, повторю, в строгом соответствии с готтентотской моралью, никто не обзывает «вешателями». Понимаем, ага, это другое...
