Из письма немецкого неизвестного автора к своим друзьям-соотечественникам (1811)
Военные люди в Петербурге не пользуются кредитом в делах денежных: они как-то отчуждены от остальных классов общества. Гвардейских офицеров вы редко встретите в домах среднего круга или у негоциантов; офицеров армии не увидите нигде вне военной среды. Они редко бывают приняты в обществе, хотя многие из них не лишены ни воспитания, ни порядочности тона.
Откуда-то возникло всеобщее, безмолвно-установившееся отлучение их от общества и упорное недоверие ко всякому военному, кого не знают слишком уж коротко, или в ком не имели случая увериться вполне. Купец, ремесленник, извозчик не затруднятся поверить в долг любому мирному гражданину в статском платье; но все они откажут в кредите военному, будь он обвешан орденами и обставлен наиблестящим образом: всенижайший ему поклон и всякое почтение, а доверия ни на грош.
Извозчики возят господ офицеров весьма неохотно и только страха ради. Они ни одного из таких седоков не спустят с дрожек, если не получат платы вперед или, по крайней мере, не удержат чего-нибудь в залог.
Напротив, они безбоязненно доверяются всякому частному человеку в обыкновенном, хотя бы и в бедном, платье: такого седока они готовы пустить от себя куда угодно и ждать его у подъезда по целым часам, в твердой уверенности, что их не захотят обмануть на счет платы за провоз, как это делают военные.
Надобно еще сказать, что офицеры имеют жестокость принуждать нарочно бедных извозчиков, в самые лютые морозы, после продолжительных поездок, стоять подолгу на холоде, у подъезда казарм, в ожидании уплаты; а потом, вместо отдачи денег, велят своим денщикам гнать их долой, в толчки. Эти дикие проделки довольно обыкновенны, и я сам, вместе с многими другими, был не раз свидетелем подобных штук.
Осенью прошлого (1810-го) года, Император (Александр Павлович) имел случай убедиться, довольно забавным образом, в неправильных отношениях своих офицеров в этим беднякам-извощикам.
Однажды он прогуливался, по обыкновению, по английской набережной, пешком, в офицерской серой шинели, внакидку. Его кучер Илья (Байков), на этот раз, не следовал за ним с экипажем; а между тем вдруг хлынул проливной дождь. Государь подзывает к себе первого попавшегося извощика и, не будучи узнан, велит ему везти себя к Зимнему дворцу.
При проезде мимо Сенатской гауптвахты, узнавший царя караул становится в ружье и отдает честь, с барабанным боем. Извощик озирается кругом, полагая, что Император проехал где-нибудь близко; а седок говорит ему: "Ну, да, любезный: это царь проехал".
Наконец, подъезжают они к Зимнему дворцу. Александр, не имея при себе денег, - как случается обыкновенно с державными особами, - просит извощика обождать, обещая тотчас выслать ему деньги.
"Э, нет, почтенный! Не могу: офицеры в частую меня надували. А вот оставьте-ка мне вашу шинель в заклад; дело-то будет вернее". Государь беспрекословно соглашается на это требование, снимает шинель, отдает ему ее и уходит. Через несколько минут, он высылает служителя передать извощику 25 рублей, объявить ему, что он возил Государя и получить обратно оставленную шинель.
Служитель исполняет поручение в точности; но извощик, вместо того, чтобы обрадоваться чести, которой удостоился и щедрой плате, начинает лукаво смеяться и говорит, с видом человека себе-на-уме: "Ты, голубчик, видно, за дурака меня принимаешь: ведь шинель-то стоит подороже 25-ти рублей; а почем знать, что у тебя в голове; пожалуй, ты хочешь, этаким манером, дешево поживиться шинелью этого барина; да не тут-то было! Пускай барин, которого я возил, сам придет за шинелью, а иначе я её не отдам".
Неизвестно, чем бы это кончилось, если б не случилось пройти тут любимому кучеру царскому Илье, которого в Петербурге знает всякий ребенок: тот подтвердил уверение камер-лакея, и тогда уже восторг извощика был неописанный.
