К концу 1916-го г. в силу стечения многочисленных обстоятельств, царская армия перестала быть боеспособной. Многолетняя позиционная война, – ненужная солдатам, не понимающим: за что они должны гнить в окопах; – война, не приносящая результатов, с огромным количеством жертв, при постоянно ухудшающемся снабжении, при нарастающем напряжении дома, при недоверии и классовой ненависти солдат к офицерам и командирам, в свою очередь не проявляющим никакой заботы о сохранении солдатских жизней – всё это не могло не вылиться в падение дисциплины и боевого духа. Солдаты массово дезертировали и напрямую отказывались идти в бой.
Социалистическая пропаганда ложилась на хорошо подготовленную почву.
Армия и флот перестали быть надёжными: они утратили не только лояльность или хотя бы нейтральность к власти, но, напротив, стали средой, давшей революции наиболее активные и решительные вооружённые отряды. Части, оставшиеся верные правительству, не могли быть быстро и эффективно использованы из-за прямого и скрытого саботажа на всех уровнях: от высшего генералитета, до железнодорожников, блокировавших эшелоны. Известны случаи, когда стоявшие в заблокированных поездах войска полностью разлагались в результате работы революционных агитаторов.
Что из этого получилось – мы знаем.
К чему я?
Прошло сообщение о каком-то “инциденте” между мобилизованными и их полковником. Я не знаю: правда это или нет (пока я не видел подтверждения), поэтому давайте пока это отложим и будем основываться на уже неоднократных сообщениях об отказах идти в бой.
Почему “плакатики” не (так) опасны для власти, как эти отказы или (если это так) – “инциденте” с полковником?
Посмотрите ролик: какой страх в глазах и как мгновенно убирались эти “плакатики” при появлении “преторианцев”.
Так не протестуют; это – мольба, а не протест.
Как не было протестом исполнение пареньком Цоевской “Хотим перемен” во время питерских “событий”.
Дело не в том: что он пел. Дело в том: как он это пел. Такие песни не поют, ежесекундно оглядываясь за спину. Такими песнями громыхают перед площадью, затопленной вскинутыми вверх кулаками:
"¡No pasarán!"
“Пока мы едины, мы непобедимы!”
Вот как поют такие песни!
Возвращаясь к теме: Несомненно, у власти имеется широкая и комфортная опора в среде ограниченных, не желающих думать, отравленных шовинистической и нацистской пропагандой – наподобие того пользователя, которого я в конце концов заблокировал, устав читать его переложения телевизора и прослеживать его подмены в дискуссиях.
Но, – с другой стороны, – никто не знает: что, как и когда будет дальше. Ведь “спичку” упорно и старательно поджигали в течение стольких многих лет! Причём – и это никак не могут понять “защитники” режима, – делали это не те, на кого обитатели телевизора обрушивают свой клавиатурный гнев. Это делали те, кто уверовал в свою вседозволенность и своё вечное могущество – потому что ничто так не дискредитирует власть, как сама власть (и это – тоже урок из 1917-го года).
А как и когда “вспыхнет” эта спичка – и вспыхнет ли вообще, мы не знаем – как никто до самого последнего момента не мог предполагать, что петроградские волнения февраля 1917 г. – это не просто недовольство отсутствием хлеба; с таким недовольством ещё можно было бы справиться и с ним – с отсутствием хлеба, – пытались справиться, не понимая, что это было не отсутствие хлеба: это уже был конец.
Но, чтобы – вспыхнув, – спичка “догорела”, армия на фронте и в казармах и “преторианцы” на улицах должны быть – по крайней мере, – нейтральными: власть долгое время считала, что она может делать и говорить народу всё, что захочет и, если в результате народ решит ответить, то “прослойка” должна отойти в сторону и не вмешиваться: как самоустранились подобные структуры во время “маршей” в Америке в 2020-м году, а ведь там всё было на грани...
Ведь власть считает, что она едина с народом?
Ну вот, зачем же отгораживаться от него полицейскими щитами и разговаривать с ним гвардейскими дубинками? Не нужно никакого “министерства счастья” – через него не пройдёт ни один ваш закон за последние... сколько(?) лет, – сделайте честные выборы, опустите дубинки и отбросьте щиты. “Надо быть ближе к народу” – как в начале перестройки говорил Михаил Сергеевич Горбачёв.
Или страшно? Ведь даже на самых высоких заседаниях перед самыми проверенными соратниками, отдалёнными от него многими метрами пустого пространства, в простенках имперского зала всегда заметны неподвижные люди в расстёгнутых пиджаках.
Неужели – так страшно? Тогда – зачем всё это?
