"The Economist", приоткрывая завесу над тем, как присуждается самая желанная литературная награда, обнаруживает произвол:
"Объявление лауреата Нобелевской премии по литературе обычно вызывает одну из трех реакций. Первая – «Кто это?»; вторая – «Почему ему?»; третья — и, безусловно, самая редкая — «Ура!» В этом году однозначно победили первая и вторая реакции. 5 октября самой престижной писательской премии в мире был удостоен норвежец Юн Фоссе. Большинство любителей литературы о нем никогда не слышали. Фоссе пишет в основном на нюнорском языке. Даже среди норвежских писателей его использует меньшинство. Его самая известная (но пока малоизвестная) трилогия называется «Септология» и позиционирует себя как «радикально иной опыт чтения».
В некотором смысле вручение этой премии — простой процесс. Как обычно, Фоссе позвонили сегодня незадолго до 13:00 по шведскому времени. Как обычно, он взял трубку и услышал скандинавский голос, сообщивший ему, что он выиграл желанный приз в размере 11 миллионов шведских крон (около 1 миллиона долларов). Как и многие нобелевские лауреаты, он, возможно, решил, что это розыгрыш. Как и многие другие, он, возможно, сразу открыл шампанское. Или, возможно, как это сделала Дорис Лессинг, он просто вздохнул и сказал: «О Боже!»
Почти во всех остальных смыслах приз представляет собой кошмар сложности. Судить что-либо, даже забег на 100 метров, трудно. Судить о литературе – симфонии, а не спринте – гораздо сложнее. Аристотель, возможно, смог бы кратко обрисовать в своей «Поэтике» то, что делает произведение великим; из остальных немногие чувствовали бы себя настолько уверенно. «Шикарное бинго» — так однажды Джулиан Барнс охарактеризовал Букеровскую премию, присуждаемую ежегодно за лучший роман, написанный на английском языке и опубликованный в Великобритании и Ирландии. (Он трижды попадал в шорт-лист этой премии, и лишь на четвертый раз результат оказался очаровательным).
Жюри премии может выглядеть не так, будто они принимают взвешенное, серьезное решение, а будто выбирают имя из шляпы. В 2016 году, когда Нобелевский комитет Шведской академии по литературе выбрал Боба Дилана, американского певца и автора песен, это вызвало международный резонанс. Как сдержанно замечает Anders Olsson, нынешний председатель комитета: «Нас всегда критикуют».
В первый же год своего существования решение Нобелевского комитета вызвало возмущение, когда премию вручили не Льву Толстому, а поэту Сюлли-Прюдому — имя и тогда выглядело столь же обескураживающим, как и сейчас. Как признает Olsson, «очень много потрясающих писателей» не только не были выбраны, но даже не были номинированы, Среди них Антон Чехов, Джозеф Конрад, Джеймс Джойс, Марсель Пруст и Вирджиния Вульф. Хорхе Луису Борхесу, Хенрику Ибсену и Генри Джеймсу также не удалось победить, но они хотя бы были номинированы.
Некоторые могут испытывать симпатию к судьям. В лучшем случае критерии оценки Нобелевской премии держатся в тайне; в худшем - они совершенно непрозрачны. Альфред Нобель — человек, который лучше разбирался в химии, чем в писательстве, — заявил в своем завещании, что одна из премий его имени должна быть присуждена «человеку, создавшему наиболее значительное литературное произведение идеалистической направленности». Что бы это ни значило.
Количество потенциальных претендентов на литературную премию огромно. Авторы не могут активно участвовать в выдвижении кандидатов на Нобелевскую премию. Вместо этого, судьям приходится выбирать из всех ныне живущих писателей, пишущих на всех языках мира. Учитывая, что существует более 7000 языков, число потенциальных претендентов велико. Это, как признает Anders Olsson, «огромная» задача. Что на самом деле ерунда. Шесть членов жюри конечно же не рассматривают творчество каждого ирландского автора, пишущего на гэльском языке, или каждого жителя Папуа-Новой Гвинеи, пишущего на хири-моту.
Однако, судьи рассматривают довольно многих из них. Ежегодно комитет рассылает около 4000 запросов литературным организациям по всему миру с просьбой до 1 февраля выдвинуть номинантов на премию. После чего составляется длинный список из 200 авторов, который к апрелю сокращается до 20. К маю готовится короткий список из пяти кандидатов (который, как и все остальные списки, хранится в секрете в течение 50 лет). Затем начинается серьезное оценивание и чтение. Этот процесс настолько справедливый, насколько возможно, то есть крайне несправедливый.
Выбирать между книгами «очень, очень сложно», говорит Neil MacGregor, бывший директор Британского музея и председатель комитета Букеровской премии в 2022 году. Книги такие разные. По словам MacGregor, судьи должны выбирать между книгой о гражданской войне в Шри-Ланке и внутренними размышлениями американской женщины из среднего класса. Другими словами, они выбирают между литературными «яблоками и апельсинами».
Вопрос для судьи заключается не просто в том, нравится ли мне, как человеку, эта книга? Вопрос на самом деле звучит так: можем ли мы, как группа, принять эту книгу? Чтобы книга получила премию, требуется не индивидуальный энтузиазм, а «общее согласие», говорит MacGregor: «Это немного похоже на суд присяжных». И порой атмосфера во время выборов может быть настолько веселой, насколько это можно себе представить. Судя по Букеровской премии, Joanna Lumley, британская актриса, пришла к выводу, что «так называемый актерский стервозный мир» просто «чаепитие по сравнению с кишащими пираньями водами издательского дела».
Оценивание книг сопряжено и с другими трудностями. Длинные списки современных премий очень длинные. Судьи Букера должны просмотреть около 170 книг за семь месяцев; для выбора лауреата Нобелевской премии надо оценить работы 200 авторов всего за два месяца. Честно говоря, большинство этого и не делают. «Я не верю, что они в состоянии это сделать», — говорит Michael Wood, историк, возглавлявший другой конкурс — the Baillie Gifford prize в области нонфикшн литературы.
У каждого члена жюри свой метод; некоторые читают по 30-40 страниц каждого произведения. Другие сканируют их, чтобы понять, могут ли они быть претендентами. К счастью для судей (если не для читателей), слишком часто оценкой является категорическое «нет». Автор Малкольм Маггеридж вышел из состава жюри Букера, потому что процесс судейства «тошнил и ужасал» его. Мягко говоря, MacGregor несколько раз откладывал книги и задавался вопросом: «Как кто-то мог подумать, что это стоит публиковать?»
Нобелевская премия представляет и другие трудности. В отличие от многих других премий, здесь учитываются и переводные произведения, а поэзия, например, многое теряет при переводе. Прозу тоже трудно переводить: даже «Je ne sais quoi» ("Я не знаю что" с французского), когда оно написано на английском языке, теряет je ne sais quoi. Некоторые произведения настолько поэтичны, настолько привязаны к своему языку, что и вовсе непереводимы и поэтому снимаются с забега. Интернационализм создает и другие сложности. Премия претендует на всемирный охват, но имеет тенденцию быть европоцентричной: из 120 победителей на сегодняшний день около 100 - из Европы или США. Это предвзятость, о которой Академия остро – и, как вы чувствуете, с дискомфортом – осознает.
На самом деле трудности с премией были многочисленными и очевидными для Шведской академии с самого начала. По словам Anders Olsson, когда им предложили пожертвование от Нобеля, Академия «испытала некоторые колебания» относительно его принятия. Учитывая критику, с которой иногда сталкивается Академия, возможно, она иногда сожалеет о своем решении. Естественно, каждая Нобелевская премия вызывала споры, но лишь немногие из них были столь же яростными, как литературные.
Хотя, не все возмущаются. Как размышлял Барнс, писатели могут воспринимать премии как лотерею — до тех пор, пока они их не выиграют. Затем к авторам вдруг приходит понимание, что эти проклятые судьи на самом деле являются «самыми мудрыми из литературного христианского мира».
Телеграм-канал "Интриги книги"
