Читая книгу, я не могу отделаться от мысли, что её герои, - а их сотни, - словно выстраиваются в очередь и сквозь шелест страниц, я слышу, как они обращаются ко мне: "А ну-ка расскажи, что ты про меня понял. Опиши, каким ты меня увидел. А что ты думаешь о моём поступке? Видишь ли ты, какой я герой"?
Кто-то прячет глаза. Ведь подлость совершил. А, может быть, это автор прячет за него глаза? А, может, это я так думаю, что какой-то негодяй прячет глаза от меня? Я один на один со страницами книги, я прокурор и адвокат для героев романа, будь то Сталин или Гитлер. Могу прихлопнуть любого небрежным шлепком и отправить на задворки памяти, где выдуманные и реально существовавшие персонажи будут мирно сосуществовать, тихо беседуя между собой и обсуждая, приветствуя или осуждая мои поступки.
Вот, например, командующий 62-ой генерал-лейтенант Василий Иванович Чуйков, будущий маршал Советского Союза, глаз не отводит. Хищный нос, орлиные брови. Ему не до меня, он только что выбил передние зубы подчинённому. Или вот – Генрих Гиммлер. В глаза этому уже я не хочу смотреть – слепят стёкла очков. Фотография его посмертной маски в Имперском военном музее Лондона производит омерзительное впечатление. Зачем её хранят? Уверен, что есть люди, для которых эта маска – символ былого и будущего величия сверхчеловека.
Не буду размещать эту маску у себя в журнале. Вот если бы я писал о новелле Эдгара По «Маска Красной смерти», то рисовал бы иллюстрацию, держа в уме зловещую морду Гиммлера из лондонского музея.
Пока, по милости вышеупомянутого персонажа, задыхается в газовой камере Софья Осиповна Левингтон, о ней вспоминает в Куйбышеве Евгения Николаевна Шапошникова. После их первой близости с Новиковым, красивой Женечке захотелось непременно рассказать об этом Софье Осиповне.
« - Ах, Сонечка, Сонечка, Левинтониха, - вслух проговорила Женя».
Любовный треугольник, начертанный Гроссманом в первой части дилогии: Крымов, Женя Шапошникова, Новиков, во второй части начал банально разрушаться. Дела Новикова пошли в гору: командир танкового корпуса, в начальниках штаба у него - генерал, - будет прорывать оборону Сталинграда. Крымов же, спускается с горы: намного старше Жени, едва уцелел во время «Большого террора», болтается по подразделениям в чине батальонного комиссара, читает лекции солдатам и офицерам, а сам страдает про себя: «меня Женя бросила». Мне сразу вспоминается телевизионный Шурик с восклицанием: «от меня же Зина ушла»! Или толстовский (не Льва) миллионер Роллинг: «Зоя, Зоя, я вас искал»! Это уже не из романа, а из фильма.
Автор милостиво предлагает Крымову геройскую смерть. Николая Григорьевича (это – Крымов, если кто не знает) политуправление армии отправляет в осаждённый дом «шесть дробь один» навести коммунистический порядок. И он наводит, саперной лопаткой кромсает двух немецких солдат, пытавшихся взять его в плен, голыми руками душит третьего, а потом, вытирая окровавленные руки о галифе, походит к управдому Грекову и говорит:
– Ну, что, теперь ты понял, кто я такой?
Вру, конечно. Всё происходит не так. Вместо совершения подвигов, батальонный комиссар начинает задавать настоящие комиссарские вопросы.
« - Дневник боевых действий ведёте? Женщины в доме есть? Ваши люди в плен попадали? Всё же, где ваша радистка»?
На последний вопрос Греков даёт исчерпывающий ответ:
« - Девушка эта – немецкая шпионка, она меня завербовала, а потом я её изнасиловал, а потом я её пристрелил».
Катя Венгрова вместе с Сергеем Шапошниковым уже отправлены в штаб полка. Вот бы Сергей подивился, встретив своего бывшего почти родственника. Греков хочет свободы, за неё и воюет. Крымов хочет преодолеть недопустимую партизанщину среди защитников дома.
« - Ничего, ничего, согну я тебя», - думает Крымов.
И никаких изрубленных в куски немцев. Зачем красивой Женечке этот старик. Приговор Крымову очевиден, как и приговор защитникам дома. Женечка станет генеральшей Новиковой, Крымов – утешится посмертным награждением за геройскую смерть в обречённом доме «шесть дробь один». Вопрос кто его прибьёт? Немцы или Греков?
На прощанье Греоков говорит Крымову:
« - Глаза у вас хорошие. Тоскуете вы».
Неужели застрелит? Он же царь и бог в этом проклятом доме.
Ночью, Греков, выпив для храбрости водки, набрасывается на спящего Крымова и начинает его душить. Но Крымов начеку. Завязывается смертельная схватка, противники скрипят зубами и страшно матерят друг друга. Победить должна молодость – Греков уже оседлал пожилого батальонного комиссара, железными щипцами сомкнул ладони на его горле и вот-вот отправит его на тот свет. Крымов вспоминает молодость, революцию, Ленина, Коминтерн, Женечку. Но вот в дом врываются немцы, и Николай Григорьевич с Грековым вместе дают отпор неприятелю. Двенадцать фашистов убиты, а бывший управдом сквозь усталый кашель соглашается показать батальонному комиссару дневник боевых действий, ведь последний спас ему жизнь в смертельной схватке.
Опять я наврал на целый абзац. Ну, скучен Крымов, ей богу! Ничего не могу с собой поделать, и понимаю красивую Женечку.
Ночью сонный Крымов ранен шальной пулей. Никакой бдительности, политработник. Апрельские тезисы снились что ли? Рана несерьёзная, но Греков приказывает эвакуировать Николая Григорьевича из окружённого дома через подземный ход. «Греков стрелял в меня», - думает Крымов.
« - Не повезло вам, товарищ комиссар», - говорит Греков, спасая Крымова от верной смерти.
Два дня Крымов лежит в дивизионном медсанбате, а потом его перевозят на левый берег в армейский госпиталь.
Пока Крымов отходит от раны на больничной койке, автор рисует картину довоенной семейной жизни Николая Григорьевича. Вот – Женя, ещё любит пламенного большевика. Вот – Крымов, ещё крепкий мужчина, в самом соку. И вдруг:
« - Жёсткий, узкий, непоколебимо фанатичный», равнодушный к человеческим страданиям.
« - Кулаков не жалеют, невинных не сажают». В это время десятки тысяч женщин и детей умирают в голодных муках в раскулаченных деревнях. В это время Александра Владимировна, мать Жени, вспоминает о том, как в 1918 году в Камышине на барже вывезли и утопили в Волге семей купцов и домовладельцев. В это время Ягода и Ежов чистят партию от предателей и шпионов.
И тут Крымов невзначай делает фатальную ошибку. Так всегда бывает в романах. Он рассказывает любимой Женечке о том, как Троцкий когда-то прочитав его статью, сказал: «Мраморно написано». Больше об этом никто не знает. Уж не троцкист ли Крымов? А может, он шпион? Немецкий агент? Никому не рассказывал, держал в себе. Так только нелегалы могут. Что тут можно сказать? Патрон доставлен в патронник, осталось только взвести курок и выстрелить.
Курок взводит красивая Женечка. Как это бывает в романах, совершенно случайно. Она рассказывает будущему мужу Новикову о том, как "мраморно" оценил Троцкий Крымова. Зачем рассказывает? Ведь всё же в прошлом. Не виновата она, автор за язык дёрнул.
Осталось сделать выстрел. Кто должен выстрелить? Конечно же, настоящий воин, танкист, полковник, будущий генерал, один из героев Сталинградской битвы. Новиков. Полковнику не позавидуешь. Автор, последовав античным традициям, помещает его между Сциллой и Харибдой. Мерзкое положеньице. С одной стороны – начальник штаба генерал-майор Неудобнов, бывший энкавэдэшник, строго резюмирующий: «расстрелять, посадить». С другой – подлец Гетманов, представитель партийной элиты, барин, приспособленец, бабник, сибарит, наглец и хам, в общем – гнида последняя. И Новиков нажимает не курок. Не специально. Так же, как и Женечка, случайно, в припадке ревности и ощущения мнимой свободы.
В голове у Новикова туман: «Женя, Женя, Женя», а на языке: «Мраморно». Гетманов в пижаме полулежит на диване в штабном купе и слышит этот "мраморный" эпитет. Всё, - пуля, не торопясь раскручивается по нарезкам ствола и набирает скорость.
«Гетманов вдруг вскочил с дивана, взмахнул толстыми руками, проговорил:
- Пётр Павлович, дай я тебя обниму, ты настоящий мужик.
Новиков, растерявшись, обнял его, они поцеловались, и Гетманов крикнул в коридор:
- Вершков, дай нам коньяку, командир корпуса с комиссаром брудершафт сейчас пить будут»!
Снова распоряжается командирским коньяком.
Я не буду смаковать все аморальные поступки Гетманова, не буду цитировать его «замечательные» изречения, но даже очень внимательный читатель не сможет выбрать из них ни одного поступка, вызывающего уважение. Уж слишком гротескно-отвратительно изобразил его Гроссман. Капля густого яда на непорочную партийную честь. Не потому ли, даже после смерти Сталина, роман печатать запретили?
Гетманов сообщает куда надо. Стучит, доносит, сучья лапа.
В это время, выздоровевший Крымов, пишет донос на Грекова. Греков растлил, политически разложил воинское подразделение, стрелял в военного комиссара. Пусть в особом отделе разделаются с бывшим управдомом по законам военного времени. Крымов воображает Грекова с небритой физиономией, сидящего на табурете перед следователем. Жаль, автор не сообщает, каков почерк у Николая Григорьевича в этот момент. Змеится коброй, наверное, да истекает жирными чернильными подтёками.
Но вот неожиданная новость: Греков убит, во время немецкого наступления на тракторный завод, вместе со всем своим отрядом. Что делать? Табурет скучает пустотой перед следователем, который устроил перекур. Командующий армией представляет Грекова посмертно к званию Героя Советского Союза. Дело прикроют. Справедливый Крымов разводит руками. Повезло Грекову. Не повезло Крымову – его арестовывают. Что это? Полностью плод фантазии Гроссмана, или он подсмотрел сюжет в жизни? Все-таки все двести дней обороны Сталинграда провёл в осаждённом городе. Александр Дюма-отец заработал бы на этом сюжете очередной миллион франков. Василий Гроссман заработал рак почки и умер в результате неудачной операции 14 сентября 1964 года.
И вот – Крымов сидит в тюрьме на Любянке. Его уже основательно побили. Он уже знает, за какую "мраморность" слога его арестовали.
«Меня, коммуниста, по лицу»!
Старый, одинокий, подавленный, никому не нужный человек. Сибирь уже раскинула перед ним свои бескрайние просторы. А, может, просто поставят к стенке? И тут автор неожиданно бросает ему спасательный круг. Нет, Сталин не придёт к политическому арестанту прямо в камеру, и Берия не прикажет освободить. Гуманист и романтик Гроссман (как только умудрился сохранить такие качества после всего пережитого?) прикажет Евгении Николаевне Шапошниковой расстаться с Новиковым и, отстояв многочасовые тюремные очереди в приёмных НКВД, передать Крымову в камеру, завёрнутый в белую тряпицу пакет. Потрясённый Николай Григорьевич перечитывает перечень предметов, написанный знакомым почерком, - лук, чеснок, сахар, белые сухари.
Под перечнем написано: «Твоя Женя». Он плачет. Больше я о них ничего не узнаю.
(окончание следует)
