Василий Гроссман был среди советских корреспондентов, которые вместе с войсками Красной Армии вошли в освобождённые фашистские концентрационные лагеря Майданек и Треблинку. Очерк писателя «Треблинский ад» написан, что называется, «по горячим следам», в 1944 году. Ещё не закончилась война, ещё земля не остыла от десятков тысяч сожженных тел, недавно имевших душу, любивших, мечтавших, думающих…Тяжёлый очерк. Впечатления, полученные в результате пребывания в концентрационных лагерях и бесед со свидетелями, чудом оставшимися в живых, писатель перенёс на страницы романа «Жизнь и судьба». Читая роман впервые, я ещё не знал о «Треблинском аде», но во второй, третий раз чтения факты из очерка то и дело оживали в моём воображении, как будто я сам был тому свидетелем. Хорошо, что разум мой отягощён лишь воображением, а не настоящими картинами тех зверств, которые творили фашисты.
Отмечу деликатность писателя в отношении читателя романа. Весь ужас положения евреев, которых вели в газовую камеру, создался Гроссманом без смакования документальных подробностей зверств эсэсовцев. Кому нужен такой смак, может почитать развлекательную литературу ужасов. Сейчас я читаю советский роман о Сталинградской битве и тому, что её окружало.
Пленённая фашистами ещё в первой части дилогии военный врач, майор медицинской службы Софья Осиповна Левинтон попадает в эшелон, следующий в концентрационный лагерь. В эшелоне – евреи. Автор романа – еврей. Иосиф Соломонович Гроссман. Доводилось мне читать литературу с мерзким антисемитским привкусом. Никогда не попадались в руки произведения сионистов. Я не принадлежу ни к тем, ни к другим. Может быть, мало видел и знаю, но читая страницы романа, посвящённые Холокосту, могу представить себя в роли обречённого еврея, трясущегося в вагоне рядом со смердящими трупами и не хочу примерять на себя личины эсэсовских палачей оберштурмбанфюрера СС Эйхмана или оберштурмбанфюрера СС Лисса. Не знаю, существовал ли Лисс на самом деле, а вот Эйхман – персонаж реальный. Он отвечал в Главном управлении имперской безопасности за решение еврейского вопроса.
Эйхман встречается с Лиссом в кабинете последнего. Они земляки. Эйхман приехал в концентрационный лагерь с ночной проверкой. Строители устраивают землякам маленький сюрприз. В только что построенной газовой камере устанавливают столик с вином и закусками, чтобы проводники смерти смогли оригинально отметить событие, о котором завтра прочтут в газетах: предстоящие казни миллионов евреев.
Эйхман предлагает Лиссу сотрудничество.
« - Благодарю, - сказал Лисс, - надо подумать, дело очень серьёзное.
- Конечно. Предложение исходит не только от меня. – Эйхман поднял палец вертикально вверх. – Если вы разделите со мной мой труд, а Гитлер проиграет, мы будем висеть вместе – вы и я».
Лисс останется только на страницах книги в уютном, бумажном, межстраничном пространстве, если, конечно, книги Гроссмана не начнут сжигать в кострах. Эйхман доживёт до 1 июня 1962 года. Агенты «Моссад» похитят его в Аргентине прямо на улице и доставят в Израиль, чтобы его судили и повесили через 20 дней. Василий Семёнович Гроссман дожил до этого дня, он умер через два года после казни своего невымышленного персонажа. О последних днях Лисса роман умалчивает. Не успел писатель его казнить. Вместо выдуманного оберштурмбанфюрера СС, слегка выпивший полковник Филимонов, прибывший из Москвы в штаб Сталинградского фронта, убивает пленного солдата Шмидта. Но это будет в конце романа, а пока – Софья Осиповна Левинтон едет в товарном вагоне на запад.
В вагоне, плотно набитом лицами еврейской национальности обоих полов, Софья Осиповна знакомится с одиноким мальчиком лет шести. Его зовут Давид. Он из Москвы. Его отец ушёл из семьи к русской женщине. Его мать привезла сына к бабушке на Украину. Мама хотела отдать Давида в детский летний лагерь, но он уговорил её: лучше к бабушке.
Я написал: «на Украину» и задумался, - может быть, это неправильно, может быть, я кого-то несправедливо обижаю? Но ведь говорит же человек: «я родился на Урале» и не обижается, трусливо озираясь по сторонам. А может быть, сейчас всем уральцам говорят, что они родились в?
Читаю у Гроссмана, уроженца города Бердичева, Киевской губернии:
« - Когда мать везла его к бабушке на Украину, он в поезде почти ничего не ел, - ему казалось стыдно кушать крутое яйцо или взять из засаленной бумажки котлету».
Мама прожила с Давидом у бабушки пять дней и уехала в Москву, пообещав вернуться через два месяца. Больше они не увиделись, началась война. Бабушка Давида умерла в гетто. Мальчик остался один. Его родственница Ревекка Бухман, едет с ним в одном вагоне, но не позволяет мальчику даже сидеть подле себя. На руках у Ревекки больной муж.
Страницы книги, посвящённые смерти евреев в газовой камере концлагеря, кажутся мне бесконечными, несмотря на то, что в плоти романа они занимают не так много места. Софья Осиповна берёт Давида за руку и проходит с ним последний путь из вагона до газовой камеры. Маленький Давид вызывает в ней особую нежность, в поезде она делится с ним хлебом. Мальчик умирает в объятьях Софьи Осиповны, потом умирает и она.
Перед тем как описать безропотную смерть евреев в газовой камере писатель вставляет маленький эпизод, в котором вспыхивает и тут же гаснет его концепция свободы, которая, то тут, то там возникает на страницах романа:
« - Человек с поднятым воротником как-то странно, по-особому, это было видно и со стороны, повёл плечами, оглянулся направо, налево и стал большим, высоким, и вдруг, ловко прыгнув, словно расправив крылья, ударил кулаком эсэсовского стражника, свалил его на землю. Софья Осиповна, злобно крикнув, кинулась следом, но споткнулась, упала. Сразу несколько рук схватили её, помогли подняться. А шедшие сзади напирали, и Давид, оглядываясь, боясь, что его собьют с ног, мельком увидел, как стражники, оттаскивают в сторону мужчину.
В миг, когда Софья Осиповна пыталась броситься на стражника, она забыла о мальчике. Теперь она снова держала его за руку. Давид увидел, какими ясными, злыми, прекрасными могут быть глаза человека, на долю секунды почуявшего свободу».
(продолжение следует)