Имя Пушкина в те дни не сходит с уст. То всплывала театральная история про то, как беззаботный поэт во всеуслышание рассказывал в антракте, что в Царском Селе сорвался с цепи годовалый медвежонок и, представляете, мог запросто встретиться с императором, гуляющим по парку, после чего рассказчик скорбно сожалел: «Нашёлся один человек, да и тот медведь!»
То в центре внимания вызывающее появление Пушкина в театральном партере с портретом французского рабочего Луи Пьера Лувеля, заколовшего кинжалом племянника короля Франции, и надписью на портрете: «Урок царям».
То 18-летний поэт лихо, в один присест, по предложению Николая Тургенева пишет «Вольность» — поэтический трактат в 20 строк о правах народа и государя — и, бравируя своим бесстрашием, подносит оду княгине Голицыной, наверняка зная, что светские болтуны тут же разнесут по всему Петербургу строки:
Тираны мира! трепещите!
А вы мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!
И никто особо вчитываться не станет в то, что, следуя за пассажем о «галлах скованных», жестокое четверостишие
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу…
целит вовсе не в русского царя, а в Наполеона. Но ведь, если вырвать его из контекста — можно сказать, что почти готовая революционная прокламация.
Он ведёт себя не вполне объяснимо даже для своих друзей. Получив некогда желанную возможность заседать в «Арзамасе», ею почти не пользуется, пропадая вечерами у А. А. Шаховского, над которым ещё недавно посмеивался.
Жуковский как-то сказал Гоголю: «Когда Пушкину было восемнадцать лет, он думал как тридцатилетний человек: ум его созрел гораздо раньше, чем характер».
Мыслить он, действительно, был способен как 30-летний, а вот поведением — мальчишка мальчишкой. Однажды во время разговора на квартире Николая Тургенева спор между ними принял столь острые формы, что Пушкин вызвал друга на дуэль, правда, тут же одумался и с извинением взял вызов обратно.
Остаётся уповать на то, что, как говорится, всё, что ни делается, всё к лучшему. Однако надо признать, в конспиративных кругах преобладало представление о том, что Пушкин «незрел» и не заслуживает доверия. До людей, лично с Пушкиным не знакомых и питающихся слухами из третьих уст, доходили суждения, что «он по своему характеру и малодушию, по своей развратной жизни сделает донос тотчас правительству о существовании Тайного общества». Эти слова вопиющей несправедливости принадлежат не кому-то, а декабристу Ивану Ивановичу Горбачевскому — человеку редкой стойкости, честности и мужественности. При этом он ссылался на авторитеты повешенных С. Муравьёва-Апостола и М. Бестужева-Рюмина.
А если ещё учесть вхожесть Пушкина к людям совершенно разных политических симпатий, то станет понятным, почему друзья остерегались. Остерегались, но не отталкивали от себя.
Забегая вперёд, надо непременно сказать, что действительность оказалась прямо-таки противоположной. Не Пушкин свидетельствовал против декабристов, а декабристы беззастенчиво «сдавали» Пушкина. В ходе следствия в созданном Тайном комитете для следствия по делу о декабристах постоянно фигурировали стихи и слова Пушкина. Павел Бестужев на допросе заявил, что причина его вольномыслия — стихи Пушкина. Михаил Бестужев-Рюмин сделал признание, что вольнодумные стихи Пушкина служили агитационным материалом и как прокламации распространялись по всей армии. Имя Пушкина звучит на допросах А. Бестужева, барона В. Штейнгеля, мичмана В. Дивова, капитана А. Майбороды и других в общей сложности более двадцати раз. На обороте одного из листов с показаниями декабриста П. Громницкого (Громнитского) с его слов записан текст стихотворения Пушкина «Кинжал» — стало быть, тоже при допросе указывал на поэта. Лишь Пущин на допросе на прямо поставленный вопрос нового императора о Пушкине, ответил, что поэт «был всегда противником тайных обществ и заговоров».
А пока 25 декабря ещё впереди, и в кругу будущих декабристов на Пушкина возлагались особые надежды — как на поэта, призванного стать, воспользуемся современным понятием, имиджмейкером свободолюбивых идей и людей, их разделяющих.
…Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он — офицер гусарской, —
писал Пушкин о своём ближайшем друге Чаадаеве, сравнивая его со знаменитыми афинским демократом и римским республиканцем. Такими сравнениями те, кого потом назовут «декабристами», придавали своему зреющему заговору имидж деяния исторического масштаба. А что, грамотная PR-компания, адресованная будущим поколениям!
По сути, талант Пушкина мыслился декабристскими кругами «рупором» политической пропаганды, не более того. Остальное объявлялось ими мелким и недостойным. Так, например, писать о дружбе нужно было непременно и исключительно с гражданским пафосом и противопоставлять её… любви. «Оставь другим певцам любовь! // Любовь ли петь, где брызжет кровь…» — наставлял Пушкина В. Ф. Раевский.
В знаменитом послании «К Чаадаеву» Пушкин как будто следует совету. Стихотворение переполнено гражданским пафосом, а поэт изначально отказывается от всех «личных» поэтических тем:
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман...
Вновь забегая вперёд, скажу: пройдёт некоторое время, и Пушкин переосмыслит прежние дружеские признания и призывы. Он резонно решит, что надежда поэта «на тронах поразить порок» и несбыточна, и вредна, так как уводит от собственно поэтических целей. Что же способствует поэтическому вдохновению? Любовь, дружба, уединение на лоне природы; надо вернуться к этим темам — вечным. Через шесть лет в стихотворении «Чаадаеву» поэт переиначит концовку послания к Чаадаеву 1818 года:
Чадаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Придать развалинам иным?
Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень, и тишина,
И в умиленьи вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена.
Так что «рупор» перестанет быть агитатором и захочет остаться поэтом.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—186) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 38. Любовная вереница «с оленьими рогами!»
Эссе 39. Любовная ситуация, когда вокруг Пушкина развернулась «позиционная война»
