- Что ж… Давайте рассуждать логически – если бы не кольцо убитой, то, вероятнее всего, мы еще долго не узнали бы имя преступника, - спокойно заметила Маргарита Сергеевна, выступив на очередном своем вечернем заседании в несвойственной ей роли аналитика. – Потому что вся эта ваша психология не может работать так четко, как вещественные улики…
- Сронила колечко, - пропел Глеб, пришедший сегодня первым, чтобы как можно подробнее рассказать об этом происшествии в газете, но его тут же оборвала Валентина.
- Не паясничай! Пожалуйста… Она, Татьяна, ничего не роняла… Крапова сняла кольцо уже с трупа… Рассудив – не пропадать же добру… Кстати, был еще и удавка-поясок, принадлежность которого Краповой подтвердили эксперты…
- Следует ли понимать, Маргарита Сергеевна, что вечерами мы у вас зря сотрясаем воздух? – несколько обиженно спросил Альберт.
- Дорогой мой! Я вас всех люблю! И когда наша Валечка разгадывает какую-нибудь очередную загадку, а вы все своими мыслительными упражнениями пытаетесь ей помочь…
- И вы, Маргарита Сергеевна, тоже!
- Да? Спасибо! Я тогда чувствую себя молодой и счастливой! Вот как сейчас! Пойду и приготовлю вам отличный чай с печеньем! Чувствуете запах? Это Зоя уже вынула его из духовки…
- О, какой аромат! – не выдержал Альберт. – Несите его скорее!
Маргарита Сергеевна ушла на кухню, а Валентин подсел к Глебу и они стали обсуждать, как еще, без следов и улик, можно было вычислить убийцу. Альберт смотрел на них молча, а потом, как обычно, сел на своего конька.
- Меня послушайте. Ведь есть не только логика поступков, но и логика исследований, высказываний… Человек – это потрясающе сложный и тонкий организм… Куда там компьютер! По одному рисунку, по написанному человеком слову можно определить, на что он способен… А уж психология… Я имею в виду все знающую и понимающую психологию…
- Вероятно, парапсихологию? – живо отреагировал Глеб.
- Нет! Именно понимающая психология… Этот термин придумали немецкие ученые… Она изучает душу, ее поиски, стремления… Как и почему они связаны друг с другом… Конечно, здесь много значит интуиция… Но среди нас есть представительница прекрасного пола, которая дружит с этой замечательной и таинственной дамой…
Валентина улыбнулась – что ж, отчасти он был прав. Но лишь отчасти. В последнее время ей стало казаться, что ее интуиция, которую она почему-то сравнивала с метко пущенной в цель стрелой, стала похожа на палку, от несовершенства формы летящую как ей вздумается. Вот ведь какое-то время она предполагала, что главный виновник трагедии – Долгополов… И внешность эта чичиковская… Ямочка на щеке, улыбка какая-то… замкнутая, в себе, неоткрытая… И профессия – не у станка… А почему, собственно, он должен быть у станка? Во всяком случае, его станок требует художественной тонкости и точности… И творчества… Так что с собственной интуицией следует хорошо разобраться… Отточить… Но вслух она сказала:
- Спасибо. Честно говоря, когда я работала в милиции, – было легче. Там под рукой все материалы о преступлении. Все вещественные улики. А сейчас я – частник и многие менты видят во мне не помощника, а конкурента. И я чувствую, что иногда их раздражаю. Особенно молодых оперативников. Им надо быстрее «расколоть» подозреваемого. Презумпция невиновности для многих из них пустой звук. Даже упоминание о психологии преступления их злит. Это ужасно. Хорошо, что Владимир Иванович меня понимает, и…
- А я так и не понял, - перебил ее Глеб, захваченный собственными мыслями, - Долгополов ведь совершенно случайно пришел к Ольге Петровне почти что в момент ее смерти… Крапова не могла знать, что он это сделает…
- Не могла. Да ей это было и не нужно, - уверенно ответила Валентина. – Она прекрасно знала, что каждый ее приход к Ольге Петровне фиксируется соседями. Так оно и получилось! Поленова смогла хорошо описать и Крапову, и девочку, и Долгополова. На это Тамара Степановна и рассчитывала… Заранее создавала этакую неразрывную цепочку: Ольга Петровна – Долгополов – Татьяна Капустина…
- Но ведь она начала подставлять Долгополова еще до того, как он познакомился с Татьяной…
- Конечно! Она и предполагать не могла, что он с ней познакомится! Так же, как не могла знать и того, что Татьяна вообще объявится и встанет ей поперек дороги… Она была уверена, что ни сестра, ни племянница Ольги Петровны и не пикнут насчет квартиры – такой у этой Голяндиной был характер! Никакой родни она не признавала!
- Хм… Следовательно, Крапова вначале и не собиралась убивать Татьяну? – уточнил Глеб, который видел свою статью многообъемной и чрезвычайно захватывающей.
- Разумеется! Она вообще ее не знала!
- И подставляла Долгополова для того, чтобы на него пало подозрение в убийстве… Ольги Петровны? – уточнил уже Валентин. – Именно это убийство она планировала?
- Да! И выполнила-таки свой план… Перевыполнила, если можно так сказать. Вместо одного человека двоих порешила… Мы с Володей уверены в этом! Но, к сожалению, нам не удалось доказать, что это было убийство. Голяндину ведь не задушили, как Татьяну, не застрелили, не вонзили нож в сердце…
- Ах, не надо таких ужасов, Валечка, прошу вас! – поежилась пришедшая с кухни Зоя Алексеевна.
- Голяндина приняла привычные таблетки в привычной упаковке. Сердечное средство. Однако подобные таблетки существуют и в другой упаковке – они вдвое сильнее, а внешне почти ничем не отличаются… Краповой, думаю, не составило труда подложить их в знакомую для Ольги Петровны коробочку… И все-таки…
- И все-таки вы, возможно, ошибаетесь, - заметил Альберт. – Ведь, как я понял, Крапова не приходила к Голяндиной в день ее смерти…
- Во-первых, могла прийти так, что ее никто не заметил. А могла посетить ее накануне…
- Это было бы слишком рискованно с ее стороны…
- Но ведь если вы, Валечка, ошибаетесь, то это хорошо! – вновь вступила в разговор Зоя Алексеевна. – Одного греха на этой Тамаре меньше… И все-таки мне кажется, что Крапова жила-жила как-то спокойно, и вдруг заторопилась…
- Конечно! Толчок дала вся эта газетная шумиха вокруг краденых алмазов! Крапова боялась, что мафия узнает о тайнике – от Столповских либо путем собственных вычислений, и ее опередит. Такое, кстати, вполне могло быть. Даже по их меркам клад этот оказался не таким уж скромным.
- Нет, ребята, активное сопротивление злу – даже силой и мечом - просто необходимо! Человечество еще не дожило до толстовской идеи непротивления…- задумчиво проговорил Доброхотов. – А наш классик такую борьбу считал насилием, вмешательством в жизнь другого человека…
- Если бы я сознательно отказалась препятствовать злу, то не могла бы чувствовать себя спокойно, и…
Валентина не договорила – торжественно открылась кухонная дверь и Маргарита Сергеевна с огромной, больше похожей на поднос тарелкой, наполненной неподражаемым печеньем, торжественно и гордо вплыла в комнату. Зоя Алексеевна бросилась на кухню и вышла оттуда, стараясь ступать так же величественно, с большим фарфоровым чайником и клубничным вареньем в вазочке, подаренной хозяйке ее всегдашними гостями.
- Молодцы! Какие же вы молодцы! – первым воскликнул Альберт и тут же попробовал печенье. – Божественно! Сколько раз, Маргарита Сергеевна, я брал у вас рецепт, приносил его своей жене, и что?
- И что? – спросила дотошная Зоя Алексеевна.
- И ничего! Ничего подобного она ни разу не испекла! Я стал думать, что здесь есть какой-то секрет… Тайна…
Маргарита Сергеевна искренне рассмеялась. За столом стало весело.
- Ешьте, дорогие, ешьте! – приговаривала она.
Глеб перемалывал печенье быстрее любого миксера. Остальные мужчины сначала старались от него не отставать, но куда там! Зоя Алексеевна обдумывала то, что сказала Валентина, и совсем забыла о еде. Каждый понимал, что Валентина ставила сейчас в этом отшумевшем в их мыслях и сердцах деле логическую точку, подводила итог, но вместе с тем все они отходили от напряжения последних дней, особенно Валентин и переживавшая за него Маргарита Сергеевна, и откровенно отдыхали…
Но Глеб не был бы Глебом, если бы не оторвался от идиллии спокойствия и не съязвил:
- Бриллиантовая мафия! Ау! Где ты? Где? Не вижу…
- Да вот и слава богу! Не добралась еще эта мафия до нашего города… Но нам и без них хватает… Правильно я говорю, Валечка?
Зоя Алексеевна преданно посмотрела на свою спасительницу и, не дожидаясь ответа, продолжила:
- Вот, например, встречаю я знакомую, у которой всегда раньше покупала огурцы. И свежие, и соленые – всякие. Она их на своей даче в теплице выращивает. Большая, скажу я вам, теплицы – двенадцать на три метра… Это тридцать шесть метров… Я там была. Так вот, встречаю и прошу продать мне огурцов. И вдруг она вся натуральным образом бледнеет, мямлит что-то невразумительное о том, что огурцов не сажала, и убегает… Я задаю вопрос – а почему не сажала? Конечно, может, не было времени – внуки там и прочее. Проверила – было время! Больна? Проверила – нет! Чем-то была занята? Я задала себе еще много вопросов и на все, поразмыслив и пообщавшись с нашими общими знакомыми, ответила – нет! И тогда я…
- А вам не пришло в голову, что ваша знакомая просто не захотела сажать огурцы? Ну, надоели они ей, и все!
- Нет, Глеб, мне это не пришло в голову, потому что эта женщина очень разборчива в еде. Она пучка петрушки на базаре не купит – а вдруг эта петрушка выращена где-нибудь у дороги, где за день проезжают тысячи машин, и вредна для организма?
- Возражение принимается.
- И тогда я стала кое-что узнавать… от ее дачных соседей. Оказывается, весь огород у нее этим летом пустовал! А у одного дачника пропала жена… Вот я и подумала – а не была ли моя знакомая свидетельницей…
- Преступления? О, боже, Зоя, мы что, опять раскрываем убийство? – обреченно вымолвила Маргарита Сергеевна.
- Конечно! И развиваем наши детективные способности… Да, Валечка?
- Все возможно. Я же пригласила вас работать со мной. Ко мне сейчас часто обращаются. Честно говорю – вы мне нужны.
- И кто бы мог подумать, Зойка, что в таком тихом омуте…
- Но ведь из тихого омута, Маргарита, так удобно наблюдать… Все видно… Волны не мешают…
- А тина? – вновь не выдержал Глеб.
- А тины везде много. Для того я и есть, чтобы от нее избавляться, - отпарировала Зоя Алексеевна.
- И избавлять других вместе с нашей героиней, - вдруг неожиданно поставила точку в разговоре Маргарита Сергеевна.
Ну, кому же еще и заканчивать разговор, как не хозяйке!
Новая жизнь
После оглашения приговора, прямо в зале суда Краповой выделили время, чтобы попрощаться с Любой. Ее привел Юрий Долгополов. Девочка криво кусала губы, глотая бегущие ручейками слезы. Она молчала и глядела на мать со страхом и совсем не детским страданием.
- Прости меня, доченька… Я хотела, чтобы нам было лучше… Чтобы мы жили хорошо… Не нуждались, не нищенствовали… Чтобы ты у меня выросла красивая-красивая… Все погубила… Прости… Я у Бога буду просить прощения… И счастья для тебя… Ты моя розочка… Не забывай меня, иначе я умру…
- Мама, дядя Юра хочет меня удочерить…
- Я знаю. Это хорошо. Валентина Васильевна Орлова обещала помочь… И чтобы вы жили в этой квартире – сделать. Я все бумаги нужные уже подписала…
Крапова потянулась к Любе, прижала ее к себе и каждый прочел на ее лице, что вот в этот момент, в это самое мгновение, пока доченька рядом с ней, она бы согласилась и умереть – ведь чаша слишком горька, она вдвое горше от того, что приготовлена и налита собственными руками… Мать гладила девочку по голове и самозабвенно шептала ей какие-то ласковые слова. Некоторые из тех, что стояли рядом, не смогли этого выдержать, отвернулись, отошли в сторону, но плакали – все. Вдруг Люба, оторвавшись от маминой щеки, шепотом – но было так тихо, что этот шепот услышали все – спросила:
- Мама, а мы еще когда-нибудь с тобой увидимся?
Крапова упала на колени, ее почерневшее от горя лицо сморщилось, как у старушки, она прижала к себе руки дочери и заговорила быстро, как безумная:
- Да-да-да-да-да-да-да!.. Вы будете приезжать ко мне… И я…
Глаза ее вспыхнули каким-то нехорошим огнем, расширились и стали белыми, зрачки в этот миг словно исчезли, испарились, и она продолжила в том же бешеном темпе:
- А я прилечу к тебе! Прилечу птицей! Вот так… - Крапова показала, как именно, раскинув руки. – И постучу в окно… И ты откроешь… И все-все мне расскажешь… Не веришь? А ты мне верь, верь! Помнишь, как ты хотела летать, а я тебе говорила – стоит встать на пригорок, взмахнуть руками и оказаться в потоке воздуха… Помнишь? И ты верила… Вот и сейчас поверь… Я так люблю тебя, что превращусь и в ветер, чтобы к тебе прилететь, и в зеленый лист, чтобы тебя коснуться… Ручки твоей, твоих косичек…
Ее рука гладила волосы девочки, но вдруг женщина внимательно посмотрела на ее косы и, словно очнувшись, спросила:
- А… кто тебе косички-то заплел? Сама научилась?
- Нет пока. Не научилась. Это бабушка дяди Юрина. Ты, мама, за меня не волнуйся. Мне с ними хорошо. И учиться я буду стараться на пятерки. И на четверки. Ты не переживай. У меня получится. И английский я выучу, как ты хотела, честное слово.
- Да, да… Только не забывай меня… Пятнадцать лет – это еще не вся жизнь…
Увидев, что конвоиры направились к ней, Крапова, все так же стоя на коленях, вновь прижала к себе девочку и стала раскачиваться с ней из стороны в сторону, словно убаюкивая ее и себя в этой жизни, которую сделала для себя кошмаром. Конвоиры встали по бокам, давая понять, что прощание окончено. Крапова постаралась встать, не выпуская дочери из своих объятий, но в конце концов вынуждена была отпустить Любу и в этот момент конвоиры подхватили женщину под руки и повели к дверям, через которые выводили осужденных. Юрий Долгополов взял девочку за руку, другой рукой смахивая собственные слезы, и пошел было с ней к выходу, но появившаяся рядом Валентина, которая выходила провожать Антонину Петровну с Мариной, посоветовала им посидеть немного в зале, чтобы избежать любопытствующей толпы. Они сели втроем в уголке на длинную деревянную скамью, которая стояла тут, возможно, еще с дореволюционных времен. Девочка перестала плакать, она молчала и, похоже, очень устала от пережитого. Это почувствовал и Юрий.
- Сейчас придем домой, отдохнешь, поспишь, а потом…
И он замолчал, не найдя, что сказать.
- А потом… у тебя начнется новая жизнь, - подхватила Валентина. – Ты умная и мужественная девочка. Так случилось, что тебе надо научиться жить без мамы. Долго. Но ты сумеешь. Дядя Юра тебе поможет, бабушка Нина Авдеевна – она мне призналась, что ты ей очень симпатична, что она тебя жалеет… И я… Знаешь, я живу одна, у меня нет никого, и если будет надо, я всегда тебе помогу. Вот и телефон свой даю дяде Юре… И тебе, конечно. – Валентина протянула Долгополову свою визитку. – И очень прошу тебя, Любочка – звони мне почаще. Просто рассказывай, как живешь, учишься, какие у тебя подруги, что тебе нужно, о чем мечтаешь, - ну, словом, все. Я рада буду. И в гости ко мне приходи. Приходите, - поправилась она.
- Хорошо. Но без мамы радоваться я, наверное, уже никогда не буду… Смеяться там, веселиться, - прошептала девочка.
- Но… уверяю тебя, маму это только огорчит… Мы постараемся, чтобы у тебя были причины улыбаться и радоваться…
- А какие? Мы пойдем в цирк? В театр? – оживилась Люба.
До этого она разговаривала как взрослый человек, потерявший самое дорогое в жизни. Теперь это опять был ребенок с его вечным ожиданием праздника и преображения.
- Ну конечно, мы будем ходить и в цирк, и в театр, - подхватил эстафету Юрий. – И в парк, на аттракционы. А зимой – во дворец, на елку. Вместе с другими ребятами!
- Но… они не будут говорить, что моя мама – монстр? Она ведь не монстр! Я в Ольги Петровнину энциклопедию посмотрела, я нашла, что это такое!
- Знаешь что, давай верить, что все будет хорошо! – уверенно и несколько торжественно произнесла Валентина. – А когда ты вырастешь, то сама решишь, кто твоя мама. Во всяком случае, тебя она любит.
И Валентина еще раз подумала о том, какая страшная может быть на свете любовь – как бы наизнанку, и изнанка эта оказывается уродливой и циничной. Крапова хотела положить к ногам дочери несметные богатства, обеспечить ее будущее, всю ее жизнь – ну и свою, разумеется, тоже. Порыв был горяч и бесконечно стар – до нее он обжигал судьбы тысяч, миллионов людей… Обжег и ее. Но более всего – эту девочку, ради которой скорее всего и совершались преступления. Избавится ли она когда-нибудь от этих страшных ожогов? Дай бог…
Валентина выглянула на улицу – народ возле здания суда рассеялся, им можно было идти. Втроем они вышли на площадь и стали прощаться. Неожиданно Юрий вынул из внутреннего кармана пиджака довольно внушительный желтовато-бежевый камешек, по форме напоминающий рыбку, и протянул его Валентине.
- Это агат. Вам берёг. Чудо природы. Я его почти не обрабатывал, он таким… родился. Я хочу, чтобы у вас осталась память… о нас. У меня двойственное чувство – я благодарен вам за то, что нашли, кто Танечку погубил. И в то же время вон как все обернулось… И предположить не мог, что Тамара на такое способна… У меня ведь душа разрывается… Я держусь только из-за Любаши…
Юрий старался говорить тихо, чтобы не заострять внимание девочки на своих словах, но было ясно, что она не пропустила ни слова. Что ж – может быть, это к лучшему, пусть знает, с чем ей жить, и с таких вот ранних лет подсознательно вырабатывает в себе чувство самосохранения – от собственного горького одиночества, от людской молвы и злобы. Конечно, Юрий, его бабушка – прекрасные в этом помощники, просто дар судьбы, да и она, Валентина, не останется в стороне, но все же, все же… А камень… Она рада такому подарку. Надо же, только вчера горевала, что после окончания этого дела не осталось у нее на память никакой вещи, что нарушенной оказалась традиция, которую она всегда соблюдала, отчего хранилось в ее рабочем шкафу множество разных предметов, помнящих вместе с ней о поисках преступников и расплате…
- Спасибо. Это хорошо. Это кстати, - сказала она. – А почему именно агат?
- Он, по преданию, дарит здоровье и долголетие. Ну, и… спасает от сглаза, от ядов. А у вас такая профессия… Мало ли что…Да и форма вам подходит. Я узнал – вы же в марте родились. Рыба.
- Да… Спасибо, Юрий.
Она сжала в руке желтую рыбку с коричневыми полосками и стала смотреть, как Юрий с девочкой шагает к автобусной остановке. Ей показалось странным, что он шел, весь как-то подобравшись, словно ждал выстрела в спину… Но этот выстрел уже прозвучал в его жизни. От Тамары Краповой, которая была ему когда-то дорога… И когда еще теперь он сумеет распрямить свою спину!
Две фигуры уходили все дальше и дальше и у нее сжалось сердце… Еще несколько сломанных жизней… Иногда она казалась себе героем-рубакой, который размахивает саблей и рубит всех направо и налево. А стоит ли? Зачем? Ведь зло пожирает само себя. Следовательно, оно исчезнет, уничтожится и без ее, Валентины, участия. Зло противно природе, а, значит, нежизнеспособно. Оно противно Высшему Разуму, бесконечно совершенствующему мир. К тому же по опыту она знала, что зло – это бумеранг, который, пролетев определенное расстояние, вонзится в того, кто его выпустил. Что ж, это правда, но беда в том, что, возвращаясь в исходную точку, в своем стремительном полете он погубит все, что встретится на его пути – тем самым и себя, но какое в этом утешение? И пусть две фигуры уходят все дальше и дальше в ритме ее сжимающегося сердца… В унисон… Это потому, что они ей дороги… Господи, а ей в какой-то миг захотелось, чтобы вместо агата был малахит – ведь этот камень увеличивает духовные силы. И душевные. Она подозревала, что таких сил у нее, мягко говоря, недостаточно… А эти две фигурки, за которыми она готова кинуться и бежать, сбиваясь с ног…
Юрий оглянулся… Валентина подняла руку, сжала ее в кулак и крикнула:
- Все будет хорошо!
Ей стало стыдно – таким тоном кричали: «Но пассаран!». Но Юрий ответил ей тем же жестом и она успокоилась. Да и чего, собственно, стыдиться? «Мы победим», так это переводится с испанского. Мы уже победили. А радости нет… Потому что зло появилось от безысходности, от того, что своим трудом, когда он честный, далеко не всегда можно прокормить семью и обеспечить будущее своим детям… Конечно, это не оправдывает убийства, но это накладывает вину за происшедшее на общество, которое спит, пьет, бездельничает, равнодушествует к судьбам своих собратьев, и нет никакой надежды, никакой возможности расшевелить это многоглавое и многоголосое животное, которому давно уже ничего не надо. И как тут быть?
На другом конце площади показалась знакомая фигура – Доброхотов! Доктор явно спешил и не сразу заметил Валентину. Он не был на последнем судебном заседании и потому сразу спросил:
- Ну, каков приговор?
- Пятнадцать.
- Я так и думал! А что глаза на мокром месте?
- Девочку жалко.
- Да… Я тебя понимаю… А я вот на дежурство бегу. На ночное.
- Хм… И топорик прихватил?
- Дураком я оказался. Трусом. Испугался этого пьянчуги. Мужа твоей подруги…
- В рифму заговорил!
- Да… Пьянчуга – подруга, угро – Пуаро… Это я про тебя, Валентина Васильевна. Ты у нас такая замечательная… А топорик – дрова колет. Опять рифма. В деревне колет. Рита отдала кому-то – от греха подальше. Теперь…
Валентин замолчал, загадочно улыбаясь.
- Теперь – что? – спросила Валентина.
- А теперь – с ножом хожу! Топора-то нет! Вот он, ножик!
И Валентин вытащил складной нож, нажал на кнопочку и словно рыба в прозрачной воде – блеснуло лезвие!
Интересно, какое еще приключение с ним произойдет, и скоро ли, подумала Валентина.
Они расстались, она медленно побрела домой, а когда уже входила в свою прихожую, раздался телефонный звонок. Валентина сняла трубку. Взволнованная Зоя Алексеевна сообщила, что у нее есть нечто, о чем необходимо поведать миру, но сделать этого по телефону никак нельзя.
- Знали бы вы, Зоя Алексеевна, как я устала!
- Но я сама могу к вам прийти!
И она пришла. И преподнесла прекрасный детективный сюжет для их очередного совместного действия.
Валентина слушала ее и улыбалась – ну и Зоя! Про себя она всегда называла ее без отчества. Эта женщина имеет удивительное сходство… и она теперь совершенно точно знает, с кем – с ней, Валентиной. Они до смешного похожи. Они одного поля ягоды. Они обе видят, чувствуют преступления там, где этого не видит нормальный человек, но самое поразительное, что это оказывается правдой. Что их подозрения превращаются в уверенность. И обрастают доказательствами.
- Да - с такими, как вы, не соскучишься…
- С такими, как мы, Валечка! Мы!
И Зоя Алексеевна торжественно подняла вверх указательный палец.
Валентине всегда не хватало возвышенных чувств и слов, и потому она сказала просто, словно опустилась с высоты на землю:
- Мы подметалы. Комов зовет себя чистильщиком, и это очень глобально, конечно. Но вернее – подметалы. Мусор метем.
- Разгадываем тайны, хитроумные загадки…
- Метем, и сами в пыли…
- Кто-то хочет обмануть человечество, а мы проникаем в преступные планы…
- И метем, метем… Завтра вот возьмем новую метлу… Мы ведь с вами теперь вдвоем. А не поодиночке…
- Что ж… С вами я и на метлу согласна… Главное – чтобы чисто было… И светло…
Правильно!
Конец.
На снимке - картина Петра Солдатова.
