Лингвист и переводчик, исследователь Средневековья Зои Лионидас рассказывает нам историю о громком средневековом убийстве.
Синопсис: брат короля Людовик Орлеанский убит группой неизвестных на улице Парижа. Свидетели не помогли. Под подозрением Обер де Фламенк, с женой которого у убиенного некогда был роман. Хотите подробнее, вот первая часть:
Осведомители, специально ради этой цели нанятые в среде ремесленников и мелких купцов, посему не привлекавшие к себе внимания, скрупулезно получили вознаграждение из казны, и посему, относились к своим обязанностям с достаточным прилежанием.
Войдя, и отдав полагающийся поклон высокому начальству, эта небольшая кучка людей, почтительно осталась стоять, ожидая пока прево коротким жестом предложит каждому из них дать отчет в том, что он видел и слышал в течение последних дней.
Коротко говоря, их доклады можно было свести к одному – никто из наемных убийц в тавернах либо не появлялся, либо имел достаточно мозгов, чтобы не напиться до состояния поросячьего визга и не начать болтать лишнего. Однако, таверны просто гудели, и слухи о произошедшем, и бесконечные пересуды не только не успели затихнуть, но со временем будто бы становились еще громче. Как и следовало ожидать, парижская чернь ликовала, в буквальном смысле празднуя случившееся, т.к. по упрямому убеждению простолюдинов соперник убитого, душой болеющий за простой народ в скорейшем времени должен был, придя к власти, освободить Париж, да и почти всю страну от каких-либо налогов, и позволить простолюдинам жить в свое удовольствие и работать исключительно в свой карман.
Прево чуть заметно кивнул. Это была далеко не новая идея, можно сказать, появившаяся вместе с династией Валуа, уже в течение двух веков владевших одноименным графством (незадолго до того ставшим герцогством, но ситуации это не меняло). По какой-то непостижимой причине простой люд вбил себе в голову, что королям из новой династии следует, как в прежние времена, собирать налоги исключительно со своей вотчины, оставив «в покое» остальную страну. Раз за разом попытки принудить королей к подобному, выливались в кровавые мятежи, последний из которых состоялся когда молодой Карл VI (ныне безумный) взошел на престол в возрасте 12 лет. Мятежи раз за разом подавлялись, однако, искоренить соответствующие настроения не удавалось никаким образом, и Жан Бургундский весьма умело сумел этим воспользоваться…
Как было уже сказано, брата короля не любили за высокомерие к любому, стоявшему ниже его самого на иерархической лестнице (читай к 99% населения страны). Положим, Людовик не позволял себе откровенных издевательств над низшими, в отличие, к примеру, от Гуго Гиссея, одного из королевских придворных, который обожал ставить на четвереньки своих лакеев, и далее пинками или ударами плетью принуждать их мычать, блеять или даже лаять. Как известно, Гиссей погиб во время несчастного случая на балу, о котором у нас сейчас пойдет речь, и толпа провожала его гроб свистом, проклятиями и криками «Гавкни, песик!» Нет, Людовик подобного себе не позволял, но драл, что называется, с живого и мертвого, не щадя даже французского духовенства, и деньги эти, которые добывали, едва ли не отбирая у людей последнее, отправлялись на его наряды, дворцы, и наконец, на скупку земель в Италии, где он собирался выкроить себе королевство, если уж корона Франции так упорно не давалась в руки.
Корона! За нее молодой Людовик в буквальном смысле готов был продать душу дьяволу. По словам осведомителей, улица уже не скрываясь болтала, что Людовик пытался устранить брата еще будучи в юношеских годах, когда во время званого ужина, устроенного старой королевой Бланкой, никем не замеченный пробрался на кухню и попытался подсыпать яд в блюда, предназначавшиеся для брата. За этим занятием его, якобы, поймал один из поваров, и мудрая старая королева, не желая поднимать скандала, приказала попросту закопать отравленные кушанья в землю. Но без трагедии все же не обошлось, слуга или духовник (здесь сплетни разнились между собой) якобы не удержался от соблазна попробовать королевские кушанья, и скончался в муках через несколько дней.
Улица болтала, что в попытках избавиться от старшей ветви своего рода, Людовик «привлек к делу» собственную супругу, Валентину Висконти, причем задачей итальянки стало отравить румяное яблоко, и неким способом угостить им юного дофина (в те времена еще единственного).
Итальянка благополучно справилась с первой частью задачи, однако же, Господь не дозволил совершиться злодеянию и яблоко съел ее собственный сын. На секунду возвратившись в наш век, отметим, что старший сын Людовика и Валентины в самом деле скончался в возрасте четырех или пяти лет, виной тому по всей видимости был дифтерит – болезнь страшная и в наши времена. Однако, разъяренные парижане, среди которых неведомо кто (читай – умелые провокаторы герцога Бургундского) распространяли нужные «сведения», взялись за оружие, угрожая расправиться с «колдуньей». Встревоженному Людовику пришлось срочно отправить жену в Орлеан, где она оставалась вплоть до искомого времени.
Однако доклады на этом не были закончены, и услужливые осведомители уведомили терпеливо слушающее начальство, что по мнению местных выпивох, герцог Людовик упорно пытаясь добиться своего, прибег к более страшным средствам – и продал душу дьяволу!
Подобные сведения заставили прево де Тиньонвилля нахмуриться, колдовство в те времена приравнивалось к покушению на убийство, точнее, к попытке извести свою жертву ядом. В самом деле, результат был один – смерть, а действовал ли отравитель с помощью мышьяка или заклинания, это особой разницы не имело. Парижане, по словам полицейских осведомителей, были твердо уверены, что покойный Людовик в сопровождении своего верного клеврета – Пьера де Краона, в квадратной башне, в Ланьи, призывал дьявола, предлагая ему в качестве жертвы королевский меч и золотое изображение агнца-Христа. Дьявол, само собой, появился в виде «юноши, одетого в фиолетовый наряд», и в обмен на соответствующие клятвы, снабдил брата короля порошком, который следовало подсыпать в еду и питье короля, и таким образом освободить трон, не привлекая к себе особого подозрения.
Выпивохи согласно твердили, что в это же время король, пребывавший за пределами Парижа, принялся корчиться в припадке, крича, что его брат пронзает его мечом, и отнюдь не желал слушать придворных, которые пытались убедить несчастного, что Людовика нет ни во дворце, ни вообще в городе!...
Впрочем, понимая, что после истории с попыткой первого отравления, добраться по пищи и питья старшего брата ему не дадут, Людовик якобы, вовлек в свои сети королеву… и здесь прево Тиньонвилль принялся слушать особенно внимательно. Строго говоря, эта история была ему известна, хотя в те времена он сам был еще ребенком – все произошло во время т.н. «майского праздника» 1389 года, официально – в честь кузена короля, Людовика Анжуйского, который вместе с братом получил золотые рыцарские шпоры. Кроме того, пышное празднество, на которое были приглашены посланники всех европейских стран, не исключая Богемии и Польши, должен был недвусмысленно продемонстрировать иностранным государям, что Франция сильна, могущественна и пытаться с ней воевать отнюдь не стоит. И все бы ничего, но праздник ознаменовался громким скандалом. Что в точности произошло, никто не знал, что парижане шепотом передавали друг другу, что брат короля сумел обольстить саму королеву Франции, и теперь влюбленная и потерявшая голову женщина, ради любовника, само собой, обещавшего немедленно жениться на ней, когда замысел будет проведен в жизнь, принялась сама добавлять в пищу и питье супруга искомый яд.
Конечно, в очередной раз дело шло о сплетнях и пересудах, однако, невозможно было не отдавать себе отчет, что со всеми событиями, связанными с неожиданным безумием короля раз за разом вырисовывалась фигура герцога Людовика. Известно, что все началось с того, что он ворвался во дворец и потребовал от брата, чтобы тот немедля прогнал прочь Пьера де Краона, якобы разболтавшего о его любовных похождениях. Впрочем, в самом дворце тут же родилась, а затем вылилась на улицы, очередная сплетня, будто Краон во время игры в мяч, неудачно зацепил камзол своего господина, и на свет появилась «черная ладанка», - подарок самого дьявола!... Хуже того, Пьер де Краон, уязвленный в своей гордости, напал на коннетабля Франции, полагая его виновником своей опалы. Дальше, как известно, желая наказать бретонского герцога, которого полагали укрывателем Краона, король начал военный поход, где его и настиг первый приступ помешательства. Но все видели (и это невозможно было отрицать!) что он погнался за собственным братом, желая его убить, и Людовик еле-еле сумел скрыться в лесу.
Кое-как короля удалось привести в чувство, худшее, казалось бы, осталось позади, но на балу зимой 1393 года, когда король вместе с несколькими придворными облачился в карнавальные костюмы «дикарей» - холст с клоками пакли, должной изображать шерсть, которая крепилась на костюмы с помощью смолы, именно Людовик, якобы желая получше рассмотреть ряженых, поднес к ним факел.
Костюмы вспыхнули, погибли все за исключением короля, которого чудом удалось спасти. Людовик клялся и божился, что всему виной был несчастный случай, каялся и плакал, и даже возвел на собственные средства часовню в память погибших, но ему мало кто верил.
Новый приступ для короля не заставил себя ждать, в июне того же года, в церкви, во время чтения Евангелия, Карл вновь впал в буйство и бросился с кулаками… ну конечно же на собственного брата!... Кроме того, именно его супругу, единственную из всех, он почему-то узнавал даже в состоянии умопомешательства, пока уязвленная этим королева не приказала изгнать ее прочь, а возмущение улицы доделало начатое…
Отпустив осведомителей и приказав выдать им полагающееся вознаграждение, прево задумался. В желании Людовика занять трон и готовности для этого идти, что называется, по трупам, сомневаться не приходилось. Возможно ли было предположить, что его попытка сделать очередной шаг в этом направлении могла повлечь за собой не только скандал, но и разоблачение королевы и ее брата, его сообщников, и посему, не имея возможности отговорить авантюриста от его замысла, они решили прибегнуть к последнему средству?... Теоретически подобное можно было предположить, однако прево не оставляла мысль, что кропотливо пытаясь восстановить ночь убийства, он все же упустил из виду некую деталь.
Высокий нормандец с грубым и неприятным голосом… Именно нормандец, здесь ошибки быть не могло – в те времена обитателя каждой области безошибочно определяли по диалекту, на котором он говорил, и потому парижанину перепутать нормандца, скажем, с гасконцем – не было ни малейшей возможности. Прево казалось, что он уже где-то слышал о человеке с подобной, хотя и очень размытой – характеристикой, и если он прав… А память сама по себе подсказывала и вовсе малоприятное имя – Рауль д’Анкетонвилль. Несколько лет назад это был очень громкий процесс, и посему, не откладывая дело в долгий ящик, прево приказал секретарю принести из архива соответствующее уголовное дело…
и продолжение:
Ставьте лайк. Пишите комментарии.
