Иван Романович Ершов, бывший учитель математики и классный руководитель 10Б класса провожал своих гостей после празднования юбилея. Семьдесят пять ему сегодня исполнилось. Но еще бодр и относительно здоров, даром всю жизнь, аж до шестидесяти, спортом занимался: плаванье и ходьба.
И на празднике держался бодрячком. Отмечал на даче, его бывшие ученики, с кем так и не потерял связь, приехали поздравить. Не забыли. Иван Романович всматривался в ночное небо с обрывками туч и бледной, жалкой луной. Ему было грустно.
Посидел в саду, поеживаясь от прохладного ветерка, пока не исчез гул уехавших машин и вернулся в дом. Придвинул старое кресло к камину, в котором еще теплился огонь, и ощутил одиночество. Оно пульсировало в каждой жилке и отдавалась легким уколом в левом боку.
На тумбочке в углу стоял новенький телевизор, плоский, с ярким изображением и выключенным звуком. Подарок учеников. Сбросились, купили, порадовали старика.
Он распотрошил в камине догорающие поленья и взял в руки альбом с фотографиями. Тоже ученики постарались. Собрали все фото, у кого что нашлось, и сделали ему на память еще и альбом. Глаза влажно заблестели.
Вот они в походе. Сам Иван Романович в новеньких спортивках и кедах, рядом озорная, но веселая ребятня. Мокрые вихры после купания, счастливые глаза.
А вот фото Миши Соколова. Он был самым маленьким в классе, но очень способным и задиристым. Списывать никому не давал. С медалью школу окончил, в универе преподает. Доцент. Семья, дети.
На следующей странице красовался Юрка Серебряков, беда с ним, да и только. То за драку в милицию попадет, то урок сорвет, то украдет какой-нибудь банан на рынке. Приходилось воспитывать. Иногда он из школы исчезал на несколько дней.
Прибежит, бывало, кто-то из ребят и крикнет, запыхавшись:
- Иван Романыч, там Серебряков у школы отирается. Идти боится. Позвать?
Тогда он сам выходил на крыльцо и подзывал шкодника. Тот насупленный, с виноватым видом плетется к нему навстречу, что-то бубнит под нос: мамка приболела или к бабке в деревню ездил, продукты отвозил.
А под глазом синяк, значит, подрался с кем-то. Определил он его тогда в спортивную секцию. Исправился парень. Через полгода было не узнать.
Сейчас Юрий импозантный мужчина спортивного телосложения, готовит бодигардов для богатых и солидных мира сего. Жена красавица.
А вот девчушки: Алёнка, Надя и Люба, закадычные подружки. Но приехали к нему только Надя с Любой. Алёна за границей давно, в Америке.
А вот и Григорий Самсонов, по прозвищу «ботаник». Правда тогда, в те годы, его прозвали так не за то, что был самый захудалый, а за страсть к пестикам-тычинкам. В столице сейчас, в Ботаническом саду главный цветовод.
Иван Романович расслабился. Альбом так и лежал на коленях, он прикрыл веки, и картины прошлого замелькали перед глазами. Уроки, перемены, стайки ребят вокруг и вопросы, вопросы… Жизни учились, хотели быть на него похожим.
Так и говорили: вы для нас пример, Иван Романович. А девчонки в старших классах смотрели во все глаза больше на него, уже с седеющими висками, чем на доску с формулами и иксами в квадрате.
Ему как будто чудился их прерывистый звонкий смех, как колокольчик в отдалении.
А какая прелестная жена у Феди Мальцева. Похожа она чем-то на Таню Вайсман, в которую Федька был влюблен в старших классах. Но Таню он давно уже не видел, потерялась где-то. Не нашли ее бывшие одноклассники, когда собирали всех к нему на юбилей. Да и не только ее. Разбросала жизнь людей.
Но зато нашлись подружки Надя и Любочка, приехали аж из Питера ради такого случая. Люба изменилась, раздобрела, бабушка уже. А Надя красавица, но обе такие уютные, домашние.
У Нади голосок нежный, кокетливые завитки волос на висках, прозрачный шарфик на шее. Пятьдесят уже, а все как девушка.
Молодцы они с Любой, ловко навели порядок, перемыли всю посуду, расставили цветы по вазам. Зачем на них-то тратились? У него вон цветник в саду. Хотя осень уже, октябрь, одни астры и остались.
Прощаясь, обе расцеловали его, окутали легким облаком духов и запахом свежей травы. А Серебряков Юра хлопнул учителя по плечу и сказал: держись, отец. Проникновенно так сказал, от души.
И почему-то не отпускают и тревожат эти слова. Догадался Юрий, наверное, что нелегко ему старость в одиночестве волочить. Жена его ненаглядная Наталья ушла рано, не справилась с болезнью.
Вспомнил он, как приставал к врачам, хватал их за руки, совал в карманы крупные купюры, умолял спасти. Но те лишь безнадежно качали головами и отвечали одно: не Боги мы.
Слезы выкатились из глаз. Он вспомнил Иришку, дочку. Вдвоем они остались, та еще в школу не ходила. И Иван Романович вдруг ощутил, что нет ему прощения. Чужих детей воспитал, а дочь… Где она, та хохотушка-веселушка. Раньше чаще давала о себе знать, а как замуж вышла, так все реже и реже на пороге показывалась.
- У меня семья, папочка, не обижайся. Некогда мне. На следующей неделе в Турцию летим, потом…
И так до бесконечности. Когда он в городе, то нет-нет, да и забежит, посидит на кухне часок и домой, к мужу, к детям.
А уж сюда, на дачу, глаз не кажет. Родилась она поздно, им с женой почти по сорок было. И сама замуж поздно вышла. А до этого все порхала, счастья свое искала. Нашла и успокоилась. Про отца стала забывать.
И поделом ему. Он Иру в строгости держал, а она обижалась, что своих учеников отец больше любит, чем ее. Глупенькая. Не было у него никого на свете дороже, чем она. Не было и нет, ну, не считая внучат.
Камин догорал, становилось прохладно. За окном хрустнула ветка, тревожно прокричала птица в ночной глуши. И он подумал, что нет ничего в жизни хуже одинокой старости.
Но ребята ведь его помнят! Столько лет прошло, а они рядом. Это ли не счастье для старика! Учитель, отец его называют. Или уважительно по имени отчеству. Но почему же дочка даже не позвонила, почему?!
Иван Романович взял с подлокотника плед и укутался, стало теплее. Еще немного посидит и пойдет в кровать. Подсознательно он понимал, что ждет звонка, стал дремать, увидел улыбающиеся лицо жены и тут услышал телефонную трель.
Схватил трубку, а сказать ничего не может, ком в горле. Наконец спросил с надеждой:
- Алло, Иришка! Это ты?
- Здравствуйте, Иван Романович! Это Алёна Барышева. Простите, что поздно, я из Америки звоню, время просто не рассчитала. С юбилеем вас!
«Нет. Плохой я учитель. Педагог, но не воспитатель, раз чужие вот они, за три девять земель помнят, а родная дочь… Что же я сделал не так?»
С этими мыслями старый учитель посмотрел на догоревший камин, поправил плед на плечах и побрел в кровать. Уже полночь.
***
А утром его разбудил шум голосов внизу, детская беготня, Иришкин смех. Приехали всей семьей.
- Прости, папка! Рейс задержали, и мы всю ночь в самолете летели из Таиланда. Было не позвонить. С юбилеем!
Ребятишки повисли на нем, зять обнял, дочка расцеловала, и такая волна радости разлилась в душе! Нет, жизнь продолжается! И ничего у него нет впереди кроме вот этой любви самых родных и уважения тех, кому посвятил свою жизнь старый отец и учитель.
