Во время Великой отечественной войны советские радиожурналисты записали тысячи репортажей с фронта. Но как они сумели это сделать? Ведь никаких диктофонов в те годы в СССР не было. Работники Вснсоюзного радио даже не слышали про такой аппарат для записи звука, как магнитофон. Как же удалось нашим фронтовым корреспондентам, выезжавшим в действующую армию, запечатлеть голоса бойцов и командиров, которые сражались на передовых позициях?
Для этого надо вспомнить, как вообще записывали звук в первой половине прошлого века.
До войны это можно было сделать только с помощью граммофонной записи. Именно грампластинки - эти массивные чёрные диски - донесли до нас из середины прошлого века не только музыку, но и голоса писателей, политических деятелей, а иногда и простых людей. Но на один диск можно было записать не больше пяти минут звучания, а процесс его изготовления был очень долгим и кропотливым.
Человек произносил свой текст в рупор, механически связанный с резцом для записи. Потом появились микрофоны и усилители, запись получалась более разборчивой, но для неё всё равно был нужен сапфировый резец. Он процарапывал спиральную канавку на специальном восковом диске. Потом на этот воск распыляли серебряную пудру, и погружали его в гальваническую ванну. Здесь на воск «наращивался» слой меди или никеля. Полученный блестящий металлический «блин» (его называют граморигинал или матрица) помещался в пресс, который выдавливал готовую пластинку.
В нашей стране вся эта процедура происходила в московском Доме звукозаписи на улице Качалова, и занимала не меньше двух-трёх дней. Если тиражирование пластинок не планировалось, их делали всего в нескольких экземплярах только для передач по радио. На этикетке в этом случае было написано «пробная».
Но когда качество звучания всех устраивало, и нужен был коммерческий тираж, то делали несколько запасных матриц (чем больше тираж – тем больше граморигиналов) и отвозили их в подмосковный посёлок Апрелевка, где был построен специальный завод грампластинок.
Потом инженер Александр Шорин придумал более прогрессивную технологию. Он стал использовать не восковые диски, а целлулоидную киноленту. Рубиновый диск процарапывал звуковую канавку вдоль всего рулона с лентой. В конце его срабатывало реле, резец сдвигался на полсантиметра и плёнка проматывалась в обратную сторону. И так – несколько раз. Такая фонограмма звучала больше часа, причём прослушать её можно было сразу же после окончания записи. Никаких гальванических ванн не требовалось.
Аппарат назвали по имени автора, и сегодня «шоринофон» можно увидеть в фондах Политехнического музея. Правда он был громоздким и тяжёлым, и не годился для внестудийной работы. Зато с помощью этой технологии в тридцатые годы были записаны многочасовые фонограммы всех партийных съездов. Воспроизведённые с шоринофонной киноленты, они звучали по радио, но для населения продолжали выпускать только грампластинки. Например, выступление Сталина на Чрезвычайном Съезде Верховного Совета было напечатано в специальном альбоме из 12-ти двусторонних грампластинок. Агитация и пропаганда в СССР была поставлена на широкую ногу.
Шоринофоны проработали в аппаратных Всесюзного радио до самого конца войны. В советских фоноархивах долгие годы хранились сотни рулонов с киноплёнкой. На них не было кинокадров, но в несколько рядов шла звуковая дорожка с фонограммой записей с партийных съездов, сессий Верховного Совета и отдельных выступлений наиболее значимых для государства общественных деятелей. В начале нынешнего века все они были оцифрованы, а оригиналы уничтожены из-за их высокой пожароопасности и способности к самовозгоранию.
Никаких магнитофонов тогда у нас не было. Да и в других странах эти устройства считались экзотикой. Лишь в 1940 году на Берлинское радио привезли первые промышленные аппараты, записывающие звук на магнитную ленту. А на американских радиостанциях они нашли применение только в 1947 году.
Но перед самой войной на Московском радио появились американские «компактные» звукозаписывающие устройства фирмы «Престо». Они использовали не киноплёнку, и не восковые диски, а тонкие листы целлулоида. Того самого целлулоида, на котором делались рентгеновские снимки. Специалисты сразу оценили возможности этих аппаратов для выездных звукозаписей, недаром слово «presto» переводится с итальянского как «быстро». И именно ими снабдили с первых дней войны радиожурналистов, уезжавших за репортажами на фронт.
Кроме голосов воинов, отличившихся в боях, на аппаратах «Престо» стали записывать, так называемые, «живые письма».
Ведь что произошло в первые военные месяцы. Люди, призванные в армию, отправляли домой номер своей полевой почты, а тем временем их жёны и дети экстренно уезжали в эвакуацию неизвестно куда. Пришло, допустим, в Москву письмо с фронта, а жены на месте нет - уехала вместе с заводом ЗиС в город Миасс Челябинской области. И теперь ни солдат не знал нового места жительства семьи, ни дети не ведали, куда писать отцу. На помощь пришло Московское радио, где срочно создали новую редакцию, которая так и называлась «Письма с фронта и на фронт». Только в августе 1941 года сюда пришло больше 52-х просьб о помощи, а всего за годы войны их было два миллиона. Радио невидимой ниточкой связало бойцов с их близкими.
…Здравствуй, дорогая мама, брат Вася, Вера и Настя! Я жив-здоров. Нахожусь на передовых, бью немца из своей пушки. Вернусь домой – будешь гордиться мной, мама…
Это звуковое письмо Владимира Козлова прозвучало в эфире 4 сентября 1942 года в передаче «Говорит Западный фронт». К сожалению, кроме имени, мы ничего о нём не знаем. Неизвестна ни часть, где воевал молодой боец, ни место, откуда он был призван в армию, ни его дальнейшая судьба. Остался от человека только юношеский голос…
Вы тоже можете услышать этот голос. Московский звукоархивист Юрий Метёлкин выложил эту архивную фонограмму на своём уникальном сайте «Старое радио».
http://staroeradio.ru/audio/16235
Когда я в начале 80-х годов работал в Центральном государственном архиве звукозаписи (ЦГАЗ, ныне этот архив называется РГАФ), то держал в руках эти старые целлулоидные диски военных лет. К сожалению, надписи на них были «глухими». Как правило, имелась лишь фамилия: «Козлов», «Антошин», «Шапошников». Непонятно было, где и когда была сделана запись, в каком подразделении служил человек, чей голос сохранила мёртвая пластмасса. Я тогда учился на вечернем факультете Историко-архивного института, и решил сделать атрибутирование этих фронтовых фонодокументов темой своей первой научной работы. Она растянулась на несколько лет.
Интернета в то время не было, и пришлось мне все свободные от учёбы вечера просиживать в библиотеках и архивах. По крупицам собирать сведения о героях этих фронтовых репортажей. Если лётчик Шапошников говорил, что его недавно наградили орденом, я пролистывал сотни газет «Известия» со списками награждённых. Если, партизан Антошин хотя бы вскользь упоминал о месте, где он воевал с немцами, я прочитывал десятки мемуаров о действиях партизанских отрядов в Смоленской области и пытался отыскать там нужную фамилию.
Встречался я и с ветеранами советской радиожурналистики, расспрашивал о том, как они работали на фронте. Один из таких старейших работников Радиокомиета Павел Мануйлов рассказал мне, как он и его коллеги делали эти звукозаписи.
– Мы имели большой запас старых рентгеновских снимков, смывали с них эмульсию, ножницами вырезали круг диаметром сантиметров двадцать пять, и с запасом таких дисков выезжали на фронт.
Солдаты были люди неопытные и перед микрофоном терялись. Просто впадали в ступор! Мне приходилось долго с ними беседовать и писать короткие тексты – ведь один диск звучал не более трёх минут, в которые нужно было уложить максимум сведений. Несколько раз репетировали, чтобы радиослушатели не догадались, что бойцы говорят «по написанному». За работой рекордера следил специальный звукооператор – со мной, например, часто ездил на фронт Алексей Спасский.
Кроме этих двух двадцатикилограммовых «ящиков», мы возили с собой ещё и бензиновый генератор – ведь электричества в окопах не было. Уносили генератор подальше, чтобы микрофон «не слышал» его тарахтенья. Бензин был некачественный, движок всё время останавливался, Спасский ставил к нему бойца и учил того держать нужные обороты, иначе звук «плавал». А когда поблизости разрывался снаряд, и земля сотрясалась, резец подпрыгивал, и запись шла в брак. Приходилось Алексею заряжать в аппарат новый диск и всё начинать заново...
Через два года из сотни выбранных мною для поиска репортажей я атрибутировал процентов семьдесят. Нашёл точные имена и воинские звания бойцов. Установил часть, где они служили. Выяснил, когда была сделана та или иная звукозапись. К тому времени я уже учился на последнем курсе, и сделал эти исследования темой своего диплома.
Вот ещё одна из архивных фонограмм того времени, где мне удалось выяснить абсолютно все дополнительные сведения об обстоятельствах ее создания.
Если вы когда-нибудь поедете по Симферопольскому шоссе в сторону Тулы, то проезжая по мосту через Оку, посмотрите налево. Огромный пологий склон спускается к реке. Во время войны на этом поле базировался 751-й дальнебомбардировочный авиаполк, лётчики которого летали на бомбёжку Берлина, Штеттина, Тильзита, Кенигсберга, Плоешти, Будапешта.
В августе 1942 года сюда, в деревню Липицы, приехали корреспонденты Московского радио. Для передачи к Дню авиации нужен был репортаж о дальних ночных рейсах советских лётчиков во вражеский тыл.
На аэродроме они сделали четыре звукозаписи. Возможно, их было больше, но до нас дошли только четыре. Командир экипажа Герой Советского Союза майор Шапошников рассказал радиослушателям о своём 115-м ночном боевом вылете. Стрелок-радист его экипажа старший сержант Фролов поделился впечатлениями от недавнего полёта в район Кенигсберга. Инженер-капитан Рымалов поведал об ответственной работе авиатехников. А комиссар полка капитан Шмелёв посвятил свой рассказ молодым лётчикам, которые пришли в полк совсем недавно, во время битвы за Москву – Ивану Курятнику, Гавриилу Лепёхину и Василию Решетникову:
…Лейтенант Решетников – Василёк, как зовут его все – имеет уже более пятидесяти боевых ночных вылетов. В одном из них, над целью, он вступил в единоборство с истребителем врага «Мессершмит-110». Победителем вышел Решетников. Но и его машина имела повреждения. Был ранен штурман, подбит левый мотор. Но победив врага, молодой лётчик без штурмана пришёл на свою территорию и неподалёку от своего аэродрома мастерски посадил израненный самолёт в условиях тёмной ночи …
Видимо, было у комиссара Шмелёва какое-то чутьё на людей. Ведь служили в полку пилоты с большим лётным опытом, имевшие боевые ордена и медали! Почему же он рассказал не об этих асах ночных полётов, а о трёх молоденьких лейтенантах?
Откуда мог знать комиссар, что через полтора года все трое получат Ордена Ленина и звёзды Героев Советского Союза? Разве мог он вообразить, что не пройдёт и двадцати лет, как этот «Василёк», уже в звании генерал-майора поставит мировой рекорд дальности полёта, а спустя ещё десять лет станет командующим всей дальней стратегической авиации СССР?
Это был неофициальный рекорд времён холодной войны. Весной 1959 г. американцы на бомбардировщике B-52 пролетели 14450 км. В ответ командир 106-й авиадивизии В.В. Решетников на самолёте Ту-95 (по классификации НАТО – «Медведь») за 21 час преодолел 17150 км.
И этот рассказ комиссара Шмелёва, вернее, фрагмент его, вы можете послушать по ссылке:
http://staroeradio.ru/audio/16238
А вот ещё одна фонограмма, на этот раз из августа сорок третьего года.
Курская дуга. С севера на Орёл и Болхов наступает Красная армия. В 108-ю стрелковую дивизию приехал корреспондент Всесоюзного радио Павел Мануйлов. Здесь, на шоссе Болхов-Знаменское батарея лейтенанта Грома из 575-го артиллерийского полка за один бой уничтожила 9 танков и 11 бронетранспортёров. А всего три батареи 152-х мм. орудий этого полка подбили за два дня боёв 22 немецких танка и 9 самоходок «Фердинанд». Вот что рассказал радиослушателям об этом бое командир орудия сержант Иван Мелешин:
...На нас шло больше сотни немецкий танков. Они от меня метрах в семистах. Я командую: «Орудие к бою!»…
http://staroeradio.ru/audio/16335
Но здесь, в 108-й стрелковой, нашлось ещё одно применение американскому звукозаписывающему аппарату «Престо».
Как известно, на фронте при штабе каждой дивизии имелся, так называемый, «пятый отдел», который занимался пропагандой и работой с военнопленными. И когда там узнали о том, что в расположение дивизии прибыли корреспонденты с аппаратом для звукозаписи, то, конечно, постарались их использовать в своих целях. Недавно в плен попали несколько немцев, и наши политработники решили записать их обращения к своим товарищам, чтобы потом передать их по радио.
В архиве хранится оригинальная целлулоидная пластиночка с голосом немецкого солдата Фрица Тули. Но на сайте «Старое радио» демонстрируется уже современный стереофонический вариант этой записи, рассчитанный на отечественного слушателя, с переводом выступления пленного гитлеровца на русский язык. В левом канале звучит оригинал, в правом - его перевод.
http://staroeradio.ru/audio/16078
За годы Великой отечественной войны на аппаратах «Престо» были сделаны тысячи звукозаписей. Как же случилось, что до нас дошла всего сотня из них? Об этом мне рассказал ещё один бывший сотрудник Гостелерадио Владимир Возчиков:
…В конце 1945-го года в Радиокомитет в Путинковском переулке привезли из Берлина трофейные магнитофоны и ленту. И чтобы разместить их в тесных помещениях радиокомитета, какой-то начальник распорядился выкинуть старые аппараты «Престо» с множеством якобы уже ненужных дисков. «Кому нужен старый хлам? - сказал этот чиновник, – война кончилась, нужно думать о завтрашнем дне. Вчера целый вагон магнитофонной ленты из Берлина привезли – куда её прикажете складывать?»
Разожгли во дворе костры и стали сжигать тысячи целлулоидных пластинок с «голосами войны». Никому не пришло в голову, что горит не просто пластмасса, горит наша звучащая память.
Но одна молодая сотрудница по фамилии Зимогорская, которую только что избрали работать в профком, решила, что целлулоидные диски пригодятся в качестве… тарелочек. Чтобы устраивать на работе всевозможные посиделки, посвященные 8-му марта, Первомаю и другим событиям. Тогда ведь всё было в дефиците — иголку днём с огнем нельзя было найти, и чтобы угостить коллег пирожками, сотрудницам Радиокомитета не хватало простых тарелок.
Таким парадоксальным образом эта девушка и сохранила одну бесценную коробку с военными пластиночками. А когда стала со временем учиться в институте, сообразила, что такие звукозаписи могут когда-нибудь понадобиться, и отвезла всё в кинофотофоноархив в подмосковном Красногорске…
А что же сами аппараты «Престо»? Их судьба оказалась более благополучна – они стали потихоньку переходить в частные руки. В то время появилось немало предприимчивых людей, которые организовали «подпольный» выпуск грампластинок эстрадных артистов, запрещённых в СССР. Это были, конечно, западные исполнители популярного тогда джаза и рок-н-рола (например Луи Армстронг и Элвис Пресли), а также «запрещённые» русские певцы-эмигранты типа Петра Лещенко.
Так же, как и фронтовые корреспонденты, эти подпольные дельцы использовали рентгеновские снимки. Поэтому их нелегальное творчество в народе стали называть "музыка на костях" или "музыка на рёбрах". Изготовление и продажа таких самодельных дисков преследовались по закону. В лучшем случае, за это грозил срок три года лагерей - как за спекуляцию. Однако, если суд квалифицировал преступное деяние как идеологическую диверсию, то можно было схлопотать и "десятку".
Лет двадцать назад об этом был снят замечательный документальный фильм "Музыка на рёбрах". К сожалению он не выложен в интернете. Есть только небольшой по времени фрагмент чернового материала к нему.
