«Моя мама с дедом и бабушкой – из тверских крестьян. С 1926 года семья жила в Ленинграде, на Старорусской ул., 5 – в коммунальной квартире бывшего доходного дома хлеботорговца, купца 1-й гильдии М. Н. Полежаева. В конце мая 1941 года мама окончила среднюю школу на 9-й Советской улице, впереди были экзамены...», – о своих родных рассказывает Леонид Егоров.
22 июня, ровно в четыре часа...
В войну не верили, везде по радио и в газетах взахлёб твердили о пакте с Германией (Договор о ненападении между Германией и Советским Союзом, подписан в 1939 году), мол, немцы не посмеют напасть, а если что, мы им покажем!
Мама рассказывала: 21 июня в школах был выпускной вечер, нарядные юноши и девушки гуляли по городу всю ночь, встречали рассвет… Вчерашние школьники прощались с детством и верили, что впереди у них – целая жизнь, долгая и прекрасная... Но днём 22 июня Вячеслав Молотов (в то время – народный комиссар иностранных дел СССР) выступил по радио... Война, она шла уже несколько часов и началась с тем самым рассветом, который встречали счастливые выпускники, и среди них была моя мама.
Жизнь в одночасье погрузилась во мрак. Затемнения в квартирах, окна, заклеенные крест-накрест полосками бумаги… Большая часть трудоспособного населения выезжает копать противотанковые рвы в окрестностях города. Уже ближе к началу блокады дед, 1892 года рождения, ветеран двух войн – Первой мировой и Гражданской – попал в народное ополчение. Его бросили на Пулковские высоты под танки, откуда он, еле живой, вернулся во вшах и с раздутыми от водянки ногами… К тому же ополченцев практически не кормили – считалось, что они не воины Красной Армии, не под присягой, а значит, кормить их по нормам никто не обязан (а может, интенданты воровали). Дома дед чудом как-то пришёл в себя, понял, что надо срочно что-то делать. Смастерил печку-буржуйку, дров достал, напилил, наколол, благодаря этому запасу семья пережила страшные морозы в первую блокадную зиму…
Деду повезло, он смог устроиться поваром в окружной военный госпиталь № 442 на Суворовском проспекте, 63. Очень вкусно готовил, за что получал грамоты от начальства, потом и медали, но чтобы вынести хоть ложку чего, об этом даже думать не смели. С ворами не церемонились – сразу на передовую (это в лучшем случае), а могли и под трибунал. Раз в неделю после чистки котлов разрешали забирать остатки, налипшие на стенках, – по словам родных, вкуснее ничего не ели! Плюс в семье была рабочая карточка деда – вместе с теми остатками еды это уже что-то значило, особенно в ноябре-декабре 1941 года, когда норма хлеба для иждивенцев сократилась до 125 граммов. Но об этом в начале блокады даже думать не могли.
К бомбам сумели привыкнуть...
Ленинградцы не заметили, как город оказался в осаде. С сентября начались бесконечные артобстрелы, почти круглые сутки… В нашем доме на Старорусской стёкла выбиты взрывной волной, закрыты фанерой – рядом ТЭЦ-2 (старейшее предприятие, работало всю блокаду) и госпиталь, в них целились. Наш дом снаряд не достал – попал в соседнее здание склада, одна стена рухнула как не стояла. Жители постоянно дежурили на крышах – тушили зажигалки, но пожаров всё равно было много. Один дом, недалеко от нашего, три дня горел…
Мама вспоминала, когда стояли часами в очереди в булочную, молились, чтобы хватило хлеба, а ещё, чтоб пасмурно было – поначалу город бомбили днём только в ясную погоду. К бомбам сумели привыкнуть, но не к голоду... Тот, кто что-то почувствовал, сумел запастись летом (хотя это не спасало: выйдешь на улицу, соседи взломают дверь в комнату и утащат запасы – везде коммуналки).
Постепенно пропали домашние животные, огромные крысы бегали, не таясь. Люди мелких мышей ловили, жарили… Ели всё, что только можно, лишь бы хоть как-то притупить голод.
В октябре появились первые трупы на улицах и в квартирах. Выносить наружу – нет сил. Одна женщина несколько дней в одной кровати с умершей матерью лежала – не могла подняться – и потом карточку её до конца месяца отоваривала...
В квартиры было страшно заходить
Маму записали в местную противовоздушную оборону (МПВО), нужно было ходить по квартирам и регистрировать умерших. Зашли в одну, и тут же выскочили – там всё завалено трупами, у некоторых вырезаны части ягодиц и не только...
С ноября к голоду добавилось ещё одно испытание – нескончаемый холод, без нынешних привычных оттепелей, температура месяцами выше -25 не поднималась. Воды в домах нет, нужно идти на Неву за 500 м, а как в туалет, извините? Ночные горшки многие опорожняли прямо в лестничный пролёт, где свисали многометровые сталактиты из замёрзших испражнений и по загаженным замёрзшим ступенькам с трудом можно было спускаться или подниматься…
В квартирах от холода спасались как могли. Кто был без дров, сжигали всё, включая мебель, паркет, книги, которыми когда-то дорожили… Полуживые люди могли погибнуть от огня плохих печек – в нашей квартире на соседке загорелись одежда и волосы. Она с диким криком бросилась в коридор, там моя мама – не растерялась, накинула на неё одеяло, тем и спасла. Соседка помнила об этом до конца своих дней – умерла в 1967 году…
Как такое забудешь? Блокада – это страшное испытание. У маминой школьной подруги умерли от голода один за другим отец и две тёти, а младшего брата-подростка снарядом в клочья разорвало по пути с работы. Но при всём при том мысли сдаться или руки на себя наложить не возникало. В городе было много леденящих душу слухов, люди вполголоса ругали власть за бардак, но в победу продолжали верить – так были воспитаны.
Артобстрелы длились часами
Как всегда и везде, находились ушлые ловкачи, в том числе и во время блокады. На Мальцевском рынке (ул. Некрасова, 52) подозрительные личности торговали в алюминиевых мисках студнем бог знает из чего, может быть, из человечины... Кто-то морщился, но покупал. Вдоль улиц были вырыты траншеи, чтобы прыгать при артобстрелах – в них можно было видеть трупы с вырезанной плотью...
На покойников внимания вообще не обращали, даже на штабеля тел в полуторках. На улице никто не останавливался и не помогал никому, даже только что на глазах упавшему – сам упадешь, не поднимешься. Мама с бабушкой молились за деда – боялись, что его в темноте кромешной по пути с работы могут убить...
Чуть полегче стало после открытия Дороги жизни. С начала 1942 года нормы хлеба повысились и составили: рабочим – 400 граммов, служащим – 300 граммов, иждивенцам и детям – 250 граммов. Плюс тушёнка свиная из США была как манна небесная (её тоже иногда можно было купить по карточкам) – до 1970-х пустая жестяная банка как реликвия хранилась... Ещё одним плюсом стала благая весть, что немцев от Москвы отогнали!
Но Ленинград враг продолжал испытывать на прочность – постоянные артобстрелы длились часами... Известно, что самый продолжительный из них произошёл 17 сентября 1941 года. Он длился 18 часов 33 минуты. Что могло после этого остаться от города? А люди? Как они вообще могли выжить в этой мясорубке? А ведь это было только начало, все ужасы блокады были ещё впереди. Бомбёжки чередовались с артобстрелами – и
это продолжалось изо дня в день... По рассказам мамы, сил спускаться в подвал не было – не поднимешься по крутой загаженной лестнице несколько раз за сутки. Дед говорил: «Сидите, где есть, бьёт, гад, с юга, между нами и крышей – несколько этажей. Авось не достанет». Но не усидишь 24 часа в квартире, когда тебе 19 лет и как-будто весна, апрель на дворе.
Мама вышла днём с подругой пройтись, а тут – артобстрел. Немцы били, надо сказать, даже за 30 с лишним километров точно, оптика цейсовская (немецкий изобретатель – Карл Цейс) – лучшая в мире, плюс всё пристреляно, карты точнейшие, аэросъёмка... На Садовой попали в трамвай (начали ходить с апреля 1942 года). Немцы знали даже время окончания сеансов в кинотеатрах, тогда и стреляли по вышедшим... Спрашивал у мамы, мол, почему вы на землю не упали или в траншею, когда начался артобстрел? Она в ответ: «Оделись прилично, да и привыкли». Итог – подруга без единой царапинки (успела спрятаться в парадной), а мама – тяжело ранена в ногу ниже бедра и посечена осколками (один, в теле, так и не извлекли, всё время при рентгене виден был). Ползла по земле, занесла в рану грязь – начался сепсис, газовая гангрена, после чего ногу пришлось ампутировать...
Полгода мама провела в госпитале, потом, лёжа в кровати, научилась вязать огромные маскировочные сети для фронта и чтобы укрывать важные объекты в городе. За свой скромный вклад мама награждена медалями «За оборону Ленинграда», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». И на остальных – двух бабушек и деда – четыре медали. Все были в осаде, все 872 дня.
Дорогие друзья! Если среди ваших родственников есть жители блокадного Ленинграда, расскажите, пожалуйста, о них в комментариях.
Читайте другие БЛОКАДНЫЕ ИСТОРИИ
Подписывайтесь на мой канал. Всего вам доброго и до новых встреч!
Фото автора
