Из воспоминаний контр-адмирала И.А.Кононова. Начало смотрите здесь
— Ветер свежеет — сказал старший офицер, подымаясь на мостик фрегата «Герцог Эдинбургский», — придется взять рифы на марселях.
Вахтенный начальник, молодой лейтенант с рыжей бородкой, Илларион Илларионович Бибиков, ходивший по мостику, приложив руку к козырьку, спросил:
— Прикажите свистать всех наверх рифы брать?
— Нет, подождите, — и с этими словами старший офицер, пройдя на наветренную сторону мостика, начал всматриваться в горизонт.
Безбрежный океан быль покрыть беляками. Скрыв, нависшие тучи быстро неслись на запад. Порывистый ветер, дуя в бакштаг (в корму), сильно кренил фрегат на левый борт, срывая гребни с верхушек волн, и беспощадно орошая верхнюю палубу соленой океанской водой. Порывы ветра делались сильнее, и все снасти гудели и играли какую-то заунывную мелодию.
Простояв нисколько минуть на крыле мостика, старший офицер, Сергей Николаевич Ворожейкин, зашел в штурманскую рубку и внимательно рассматривал стрелку барометра. Потом снова вышел на мостик, не торопясь обвел глазами весь горизонт, и, обращаясь к вахтенному начальнику приказал брать рифы.
— Унтеры-офицеры к люкам — раздалась зычная команда Бибикова.
Засвистели дудки, сначала на шканцах и, как бы эхом, отразились на баке, где десятка два звучных дудок подхватили команду, и тревога была пробита.
Когда дудки замолкли, снова послышалась команда вахтенного начальника:
— Свистать всех наверх рифы брать!
Эту команду снова подхватили унтер-офицеры, но мотив свиста быль иной, это были интонации не тревоги, а исполнения приказания, после чего все хором скомандовали:
— Ходи все наверх рифы брать!
Сотни ног застучали по всем трапам, и на верхнюю палубу, как горох, обгоняя друг друга, высыпала команда. Один из первых, конечно, появился старший боцман Макар Сидорович Бяков и быстро занял свою боевую позицию на баке. Его коренастая фигура, с длинной ярко рыжей бородой, с загорелым лицом и с надвинутой до ушей фуражкой, являлась неотъемлемой собственностью фрегата, с которым Бяков, как бы, сросся за свои 13 лет беспрерывного плавания на «Герцоге».
Матросы начали занимать свои места на вантах, крепко держась за вантины, так как порывистый сильный ветер норовил зазевавшегося сдунуть и сбросить за борт фрегата, в пучину океана.
Раздавалась команда за командой, и матросы, быстро облепив все реи, начали подбирать паруса, уменьшая их поверхность.
При свежем ветре эта работа требует большого навыка, ловкости и умения, так как парус под вами беспрерывно двигается, надувается, желая вас сбросить вниз.
Через четверть часа аврал был закончен, рифы были взяты, а брамселя (верхние паруса) были убраны.
Фрегат, как бы вздохнул, начал меньше крениться и сталь плавнее всходить на волну.
Старший боцман остался на полубаке и, держась за поручни, долго осматривал горизонт, смотрел на небо, наблюдал за быстро несущимися облаками, а потом торопливо сбежал по трапу на верхнюю палубу, пошел на мостик, на котором еще стоял старший офицер.
— Ваше высокоблагородие, — приложи в руку к козырьку, сказал Бяков, — до заката солнца обязательно надо будет еще убавить паруса, так как ночью ветер усилится, а к утру может и совсем засвежеть. Не нравятся мне эти разорванный тучи, несущаяся, перегоняя одна другую. Так может и шторм задуть, — закончил свой доклад боцман.
— Да, Макар Сидорович, и я так думаю — сказал старший офицер. — Очень резко падает барометр, — это к шторму. Если к вечеру стрелка барометра не остановится, то утром нас здорово трепанет штормяга. Прикажите в палубах все закрепить, чтобы бы не наделал шторм.
Обращаясь к вахтенному начальнику, старший офицер приказал бросить лаг и измерить скорость хода. Боцман быстро очутился на юте, и через несколько минуть раздался его голос: «десять с половиной!».
В кают-компании собралась молодежь и весело болтала. Качка их нисколько не смущала. Многие мичмана и три юнкера флота впервые были на фрегате, и еще никогда не попадали в штормовую погоду. Над ними подтрунивали лейтенанты и рассказывали разные небылицы. Мишенью этих рассказов были юнкера, так как они, все трое, окончив Императорский Лицей, впервые вообще плавали, и попали на фрегат для прохождения морской практики.
Вестовые прикрепляли к обеденному столу специальные доски, который все имели бесконечное число просверленных дырочек, в которые вставлялись колышки. Это сооружение было спокон веков на парусных кораблях и служило для обедов во время сильной качки, т. к. каждая тарелка, или каждый стакан, окружался колышками, и они не могли соскользнуть со стола. Опытные вестовые прекрасно знали, что, несмотря на колышки, г.г. офицерам надо было наливать только пол стакана кофе, чаю или вина, дабы вторая половина не очутилась на барских брюках или тужурке, а вот с супом, или борщом, дело обстояло много хуже, т. к., даже наливая на тарелку одну ложку, кушающий должен был приподнимать или опускать тарелку в такт качки, а иначе суп неминуемо окажется на столе и каскадами польется на колени сидящего. На этих неловких движениях обыкновенно ловились новички, что доставляло неописуемое удовольствие всей молодежи, и взрыв хохота и разного рода острот окончательно смущали пострадавшего.
К обеду в кают-компанию спустился старший офицер. Качало изрядно. Передвигаться было трудно, и постоянно приходилось хвататься за тот или иной предмет, дабы удержать равновесие.
За старшим офицером пришел штурман, худощавый, высокого роста, с болезненным цветом лица. Это был лейтенант Миансаров, много лет плававший на Дальнем Востоке. Он был любимцем молодежи, которая по вечерам любила слушать его рассказы о далекой окраине Российского государства, покрытой дымкой таинственности. Он много говорил о старой Японии конца XIX века, когда еще в этой феерической и первобытной стране было много загадочного и таинственного для европейцев.
При виде штурмана, лейтенант Остелецкий громко ему крикнул:
— Что-ж ты, Арам Михайловичу шторм нам развел! Это тебе не Дальний Восток с его тайфунами!
— Это только цветочки, дорогой Николай Павлович, а ягодки будут впереди — смеясь ответил Миансаров.
Сильно качнуло фрегат и накренило на левый борть. В этот момент на музыкантском столе (так назывался стол, за которым сидела молодежь) раздался дружный взрыв хохота, и каскады острот посыпались на бедного юнкера барона Штеренберга, который не удержал свою тарелку борща, и она плавно съехала ему на колени. Барон вскочил, но потеряв равновесие, поскользнулся и торжественно уселся на палубу. Тут уже не только молодежь, но и вся кают-компания приветствовала барона с первым крещением океанского шторма.
Вестовые ловко лавировали между креслами, подавая блюда и наливая по стаканам вино. Это были опытные люди, хорошо знакомые с разбушевавшейся стихией.
— Что вы думаете, Арам Михайлович — сказал старший офицер, — на долго ли разбушевался шторм?
— Я полагаю, Сергей Николаевич, дня три нас потреплет сердитый океан. Наше счастье, что шторм попутный, и сколько ни уменьшай паруса, скорость не убавится, а прибавится. Сейчас мы узлов 11 идем, а завтра и до тринадцати догоним.
— К вечеру я хочу уменьшить паруса и оставить два глухо зарифленные марселя, штормовую бизань, фок и стаксель. Ночью будет спокойнее для вахтенного начальника.
После обеда Сергей Николаевич поднялся на верхнюю палубу и, не успел он выйти из-под полуюта, как очередная волна с шумом вкатилась на палубу и пенясь и кружась, бросилась к ногам старшего офицера. Ворожейкин быстро взбежал по трапу на мостик и вошел в рубку, около которой стоял вахтенный начальник, закутанный в дождевик и в высоких резиновых сапогах.
Глазам старшего офицера представилась грандиозная картина бушевавшего океана. Огромные волны яростно нападали на старого «Герцога», желая его разбить на мелкие щепки, то вскидывая на вершину пенящейся волны, то стремительно сбрасывая его в морскую пучину к подножию новой идущей гигантской волны. Все небо было покрыто серо-бурыми тучами, которые с большой быстротою неслись обгоняя друг друга, зацепляясь одна за другую и кружась в каком-то диком танце.
Фрегат, скрипя и кряхтя, бросался со стороны в сторону, горделиво принимая и отражая один за другим удары волны. Весь его рангоут гудел; паруса надуваясь от стремительного ветра, быстро уносили «Герцог» на запад, к берегам Америки.
Штурман быль правь. Три дня ревел шторм, и, будучи попутным, подгонял фрегат, не причинив ему никаких серьезных повреждений. Суточный переход под парусами был более 300 миль, что является очень большой скоростью для парусника.
В ночь на четвертые сутки ветер начал стихать и переходить на юг. Облака исчезли и синее небо, засыпанное мириадами звезд, красивым куполом повисло над океаном. Волна еще была большая, и фрегата продолжал качаться килевой качкой, с шумом врезаясь форштевнем в гигантские волны.
Через два дня океан стих, и теплый южный ветер плавно надувал в его паруса. «Герцог», кренясь на правый борт, слегка покачивался. Тропики предъявили свои права и жара начинала сильно сказываться. Днем было душно, но зато по ночам становилось прохладно, и почти все офицеры и команда спали на верхней палуба.
«Герцог» приближался к Вест-Индии. В этой части океана встречается очень много плавающих водорослей, и они, как зеленые острова, покрывают поверхность воды, давая очень забавный колорит водной поверхности.
Наш старший боцман уверял, что именно в этой части океана водятся в большом количестве акулы, и получил разрешение от старшего офицера попробовать поймать эту гигантскую рыбу.
Откуда-то, из недр фрегата, боцман вытащил огромный рыболовный крючок, прикрепленный к стальному тросу длинною сажени в две, а последний был прикреплен к пеньковому манильскому тросу длиною около ста метров.
В Кронштадте, из портовых складов, всегда снабжали уходящие заграницу корабли огромным количеством солонины в бочонках. Т. к. фрегаты и корветы не имели рефрижераторов, эти бочки грузились в трюмы в подшкиперское отделение; но когда корабль попадал в тропики, то жара забиралась и в трюмы и некоторые бочки подвергались порче. Вот, эту то солонину боцман и приспособил для ловли акул. Испорченные куски нанизывались на огромный крючок, а все это сооружение с юта сбрасывалось за борт. В тихую погоду, если наблюдать за крючком с марса (нижняя площадка на мачте), можно видеть маневры огромных рыб вокруг крючка. Иногда подплывают киты и медленно, как бы обнюхивают солонину, а потом, сильным ударом хвоста резко поворачивают и исчезают в глубине; очевидно, кронштадтский запах не нравится гигантской рыбе. Акула же волчком вертится вокруг крюка, — то снизу подплывет, то сбоку, то сверху его атакует, и иногда кажется, что его проглотила; ан нет, проплыла мимо, урвав кусок мяса. Дня два болтался за кормой крючок, на который приходилось неоднократно снова насаживать новую солонину, а хитрая рыба не хотела с налета проглотить его.
Ветер стих, и «Герцог», слегка покачиваясь шел под всеми парусами, развивая около 5 узлов. Было раннее утро, когда день вступал в борьбу с ночью. Восток зарделся спектральным анализом всех тонов радуги, а синее небо, усеянное бесчисленным количеством звезд, не желало менять своей окраски под напором пробивавшихся лучей еще не взошедшего солнца. Воздух был напитан прохладой ночи. Океанская ширь, то там, то тут, покрывалась слабыми беляками. Фрегат подходил к Антильским островам.
По заднему мостику, мерными шагами, заложив руки в карманы тужурки, ходил вахтенный начальник. Два вахтенных мичмана находились один на баке, а другой на юте. На переднем мостике штурмана, с секстанами в руках, брали высоты звезд, и в штурманской рубке делали вычисления, определяя место корабля. Команда, стоя по своим местам, или болтала между собой, или клевала носом, так как дремота их тянула ко сну. Шесть рулевых, стоя у ручного штурвала, бодро наблюдали за парусами, держа корабль на курсе, постоянно всматриваясь в компас. Мирная обстановка царила на верхней палубе, а в недрах корабля все спало мирным сном.
Вдруг, мичман, ходивший по полуюту, обратил внимание, что манильский трос, к которому был приделан крючок с солониной, начал сильно дергаться и метаться из стороны в сторону. К тросу подбежал унтер-офицер и нисколько матросов, и все хором заявили, что акула хапнула крючок и теперь бьется, желая сорваться. Не успели доложить вахтенному начальнику, как вдруг, как из-под земли, выросла фигура старшего боцмана, который, быстро заложив конец перлиня на лебедку, начал подтягивать акулу к борту. Перлинь то ослабевал, то со страшной силой дергался, останавливая движение лебедки.
— Бесприменно сорвется — сказал молодой матрос, — я с малолетства рыбачил и знаю, что если рыба так дергает, то значить сорвется.
— Тяпун тебе на язык — злобно сказал Бяков, и приказал нажать на ручки лебедки.
За кормой, как мина, на поверхность вырвалась огромная рыбища и стремительно рванулась в сторону, исчезнув под водою. Потом она еще и еще раз выскакивала из воды, и с яростью старалась оборвать перлинь.
Действительно, перлинь трещал и выблинки на нем начали лопаться.
— Ну и силища у этой акулы. Надо было стальной тросик завести, а манильский больно слабый оказался, — как бы про себя сказал унтер, стоявший у поручней на юте.
— Тебе бы якорный канат завести, — буркнул с досады Бяков. — Кто мог подумать, что такая огромная рыбища на крючок пойдет!
Акула снова выскочила на поверхность, перевернулась, и со всей своей силой, коротко, несколько раз дернула за перлинь, и исчезла под водою.
Манильский трос всплыл на поверхность, а от акулы и след простыл.
— Эх, подлюга, ушла! — вскрикнул боцман и, быстро сбежав по трапу на верхнюю палубу, исчез под полуютом.
Редактировал БИТ
