Найти в Дзене

Разные дни мира и войны. Из воспоминаний капитана Косова. Часть первая. Пролог

Оглавление
Гвардии капитан Косов. 1942 год.
Гвардии капитан Косов. 1942 год.


Пару лет назад я уже выкладывал выдержки из воспоминаний ветерана Игоря Сергеевича Косова, который прошел всю войну и май 1945 года встретил в разрушенном Берлине командиром дивизиона гвардейских минометов. Разрушению столицы "тысячелетнего рейха" комдив Косов активно способствовал, особенно у него "чесались руки" при виде стеклянной крыши Восточного вокзала, но об этом по ходу воспоминаний.
Потом необдуманно я эти статьи безвозвратно удалил.
Сейчас хочу представить новую, исправленную и дополненную версию из воспоминаний Косова И.С.
При чтении воспоминаний надо учитывать, что Косов И.С. надиктовывал их через сорок с лишком лет после описываемых событий, по памяти и полностью прочитать и откорректировать свои воспоминания просто не успел. Поэтому всплывают некоторые неточности, которые я постараюсь прокомментировать.
Но главное в рассказах Косова - это дух и атмосфера той войны и оказывается, там были и уничтоженные враги и наши победы, а не только бессмысленные атаки и безжалостные "особисты".

Пролог.

И.С. Косов о своей родословной (я конечно мог это пересказать своими словами, но смысл? Ссылку на источник обязательно укажу).

"Мой папенька, Сергей Ильич Косов, был родом из Екатеринослава (Днепропетровска). Фамилия у отца поменялась в 1918 году, когда его оставляли в подполье у немцев. В подпольных документах ему заменили «Косой» на «Косов». Новая фамилия отцу понравилась – так и осталось.
... Отца призвали в 1914 году. Он служил в четырнадцатом "железном" стрелковом фельдмаршала Гурко полку. Этот полк до четырнадцатого года стоял в Одессе, входил в четвертую "железную" бригаду. Во время войны бригада преобразовалась в четвертую "железную дивизию", командиром которой был поставлен Антон Иванович Деникин. Довоенный командир отцова полка Станкевич стал командовать бригадой. После революции он перешел на сторону красных. В девятнадцатом попал к деникинцам – своим! – в плен и повешен за отказ перейти в Белую армию. Потом его перезахоронили у Кремлевской стены.
... Вот характерный и для папеньки, и для командира полка эпизод. Дивизия шла с юго-западного фронта на румынский через Балту. Отец сказал себе: «Не я буду, если не смотаюсь домой». И смотался на восемнадцать дней. Сквозь все контроли и патрули догнал полк в Румынии. Явился к новому командиру полка.
Бален де Балю сидел на веранде и брился.
– Ваше высокоблагородие, старший унтер-офицер Косой из самовольной отлучки явился!
– Мерзавец!
– Виноват, Ваше высокоблагородие!
– Сколько дней был в отлучке?
– Восемнадцать дней, Ваше высокоблагородие!
– Молодец.
– Рад стараться, Ваше высокоблагородие!
– Поди, скажи ротному, что я тебя уже отругал.
Бален де Балю служил потом в Красной Армии. Был начальником штаба дивизии. Я его видел в тридцать восьмом в Одессе. Мы шли с отцом. Навстречу двигался громадного роста старик с большущими седыми усами. Мой папенька подтянулся, перешел чуть ли не на строевой шаг, шепнул мне: «Это мой комполка». Они остановились, поговорили. Тогда, в тридцать восьмом году, Бален де Балю был главным бухгалтером курортного управления. Отца он хорошо помнил."

Загадка номер 1

Согласно Выкипедии на фото Владимир Иосифович Бален-де-Баллю. Раскрашено.
Согласно Выкипедии на фото Владимир Иосифович Бален-де-Баллю. Раскрашено.

Согласно Выкипедии Владимир Иосифович Бален-де-Балю 27 декабря 1918 года скончался "от огнестрельного ранения головы" и похоронен в городе Одесса.
Не исключено, что на самом деле он выжил и потом остался в Одессе под другим именем, например главбух Корейко ( Черноморск - это ведь Одесса). Поэтому и был жив в 1938 году. Кто знал, просто молчали.
И опять-таки - усы! А в 1938 году ему 63 года, старик по мнению 17-летнего мальчишки.

Из списка награжденных.
Из списка награжденных.


... Отец служил в первой царевой роте. Имел часы Буре за стрельбу и вагон крестов: полный бант четырех крестов и четырех медалей. Кресты остались у деда в Екатеринославе. Куда делись – неизвестно.
У моего папеньки было шесть тяжелых ранений. Пулей навылет было пробито горло. Не задело сонных артерий, но всю жизнь не мог есть капусту.
В русской армии была строгая система комплектации: раненый после госпиталя шел в СВОЙ запасной полк, а из него возвращался туда, где служил до ранения. В Красной Армии этого, к сожалению, не было.
... В девятнадцатом году папенька служил в 1-й Заднепровской дивизии у Дыбенко. Тогда у Махно с Дыбенко все время шли переговоры: Махно то входил, то выходил из Красной Армии. Махно числился в дивизии Дыбенко третьей бригадой, второй командовал Григорьев. Отец был у Махно комиссаром бригады.

Дыбенко и Махно. Раскрашено.
Дыбенко и Махно. Раскрашено.


Отец говорил, что Махно был очень неплохой мужик. Надо было только успеть первым заговорить с ним. На него сильное влияние имела его жена Галина. Про него много всякого писали: пьяница, развратник. Все это ерунда. Пил, как все. Заедал сырым яйцом. Он умер рано, в эмиграции, во Франции. Сначала там бедствовал. Никакого золота, как писали, он не вывез. Потом стал жить лучше: французы приспособили его читать в военной академии курс тактики партизанской войны.
... В двадцать девятом году мы с отцом и матерью отдыхали в Бердянске. Там я в первый раз увидел море. Остолбенел, открыв рот, а потом прямо в одежде рванул в море. Меня вытащили отдыхающие. Смеху было! Мы жили в гостинице, где в свое время стояли отец и Махно. Отец показывал столик, за которым они вместе с Махно ели.
В той же гостинице отца и еще четверых большевиков махновцы арестовали после разрыва с красными. Вечером в номер, куда их посадили, пришел отцов земляк, студент-анархист из Екатеринослава: «Братцы, вас утром расстреляют». И выпустил всех пятерых.
... Трое решили идти через город. Там их поймали махновцы и расстреляли. Отец с Дмитрием Захаровичем Минским, таким же комиссаром у Махно, как и отец, прячась в хлебах, пробрались в соседнее село. Нашли в селе матроса-большевика. Он сказал им: «Я сам здесь среди махновцев. Если нас возьмут – расстреляют всех троих. Идите, могу дать два нагана».
Пошли. По дороге встретили повозку с молодым немцем-колонистом. Пригрозили ему наганом, и тот довез их до Мелитополя, где стоял штаб дивизии Дыбенко.
Добрались, а в штаб их не пускают: такие они были оборванцы. Как раз в этот момент выходит из штаба Дыбенко. Увидел их – хохотал до упаду. Отец на него ужасно обиделся.
Дыбенко поставил отца командиром кавалерийского полка в своей дивизии.
Минский потом стал кадровым военным. Погиб командиром дивизии в 43-м году.
... Интересно, что отцу выпало спасти знаменитую Асканию-Нову. Мужики хотели ее разграбить и сжечь. Дыбенко приказал не допустить этого. Отец поднял ночью полк и повел на Асканию-Нову.
... Только-только успели расставить вокруг Аскании разъезды – в ночи появились огни, стали подходить мужики. Но пришлось селянам разъезжаться ни с чем."

А вот о родне со стороны матери. И снова цитата, чтобы понять дух времени, так как современными СМИ он искажен до неузнаваемости.

" Мой отец и женился на гражданской войне. Он был ранен в ногу и контужен. На время лечения его назначили комиссаром санитарного поезда. Там он познакомился с медсестрой, моей будущей маменькой, Натальей Степановной, урожденной Томилиной.

Где– то под Брянском она однажды зимой выпала между вагонами: не заметила, что нет переходного мостика. Повезло – упала между рельсами. Стала подниматься – ей по голове сцепкой. Какой-то санитар увидел это, стал стрелять, остановил поезд. К ней прибежали. Отец думал – найдет форшмак. А мать больше всего боялась, что поезд уйдет, и она замерзнет в одном халатике.
... Бабушка любила его сильнее всех зятьев и пережила отца в пятьдесят седьмом году всего на месяц.
Моя мать по материнской линии была из Пашковых, того самого дома, где «Ленинка».
Дед со стороны матери носил стало быть фамилию Томилин. Станция Томилино, говорили, – их родовое имение. Он кончил Московский университет по юридическому факультету. Удивительно много знал. Считал, что читать надо на языке подлинника – немецком, французском… Написал книжку о канарейках.
Был юрисконсультом табачной фабрики и акцизным инспектором по сахару в Сумах. Терпеть не мог получать зарплату золотыми: «Невозможно унести домой, тяжело».
Он часто бывал на сахарном заводе богатейшего сахарозаводчика Лоренца и очень тому нравился. Лоренц держал для него персональный домик. Завтракали, обедали, ужинали вместе.
Лоренц однажды сказал ему:
– Если Вы не увидите, как сахар уйдет – у Вас будет сто тысяч.
– Нет, я не могу, – ответил дед.
Все отношения после такого предложения остались прежними.
Дед умер в 34-м году. До конца жизни, помню, ходил в чиновничьей фуражке: зеленый верх, черный околыш."

События 1937-1938 годов не миновали и С.И Косова. Он был исключен из партии с формулировкой: «Неразоружившийся троцкист. Двурушник. Антипартийное поведение на областной партконференции, выразившееся в сколачивании антипартийной группировки».
Могли расстрелять, но С.И Косова спасло знакомство с Емельяном Ярославским еще по подполью в Екатеринославе.
О серьезности ситуации говорит и такой отрывок:
"В 1942 году в Москве, на переформировании я пошел к матери. Она спросила: «Хочешь выпить?» Поставила бутылку, маринованные грибочки, которые дожидались меня с отцом. Чуть пригубила сама, попросила: «Дай закурить». Дважды затянулась: «Нет, не то», – и отложила папиросу. Она бросила курить в 1938 году. Мы втроем тогда были в Одессе. Поднимаемся по лестнице. Отец говорит ей: «Наташа, брось курить. Ну, на что ты похожа». Он в первый раз говорил ей об этом. Мать затянулась еще раз и бросила окурок в урну: «Все, больше не курю». Мы с отцом ей тогда не поверили."

Жизнь в Киеве.

В Киеве Косовы жили в одном доме с будущей актрисой Элиной Быстрицкой. В соседях по квартире у них были две двоюродные сестры Троцкого. В 41-м они не захотели эвакуироваться из Киева: «Немцы же культурная нация. Мы их помним по восемнадцатому году». Обе погибли в Бабьем Яру.

Элина Быстрицкая. "Тихий Дон."
Элина Быстрицкая. "Тихий Дон."


После 9-го класса Игорь Косов поступил в Киевскую артиллерийскую спецшколу № 13. Одновременно ходил в танцевальный ансамбль Вирского, где ему вместе с Борисом Сичкиным (Буба Касторский) предлагали остаться в составе ансамбля как профессионалам. Но Косов выбрал артиллерийскую спецшколу. Эту спецшколу курировало Киевское артучилище на конной тяге, поэтому И. Косов скромно упоминает:
"
На лошади я ездил, как бог. Снимался даже статистом в «Щорсе». Меня можно узнать со спины там, где отряд поднимается в гору."

В Ленинграде, в училище.

После окончания школы И. Косов по конкурсу аттестатов (вот такие правила были при Сталинском режиме) попал в в Третье Ленинградское повышенное артиллерийское училище - ЛАУ-3.

"Это было Михайловское царских времен артучилище. Курсантов так и звали «михайлоны».

Здание бывшего Михайловского арт училища. Современный вид.
Здание бывшего Михайловского арт училища. Современный вид.

"ЛАУ-3 готовило кадры для артиллерии большой мощности, 203– и 280-миллиметровых гаубиц и пушек. Нас считали артиллерийской интеллигенцией. Никакой дедовщины и близко не было.
В училище были прекрасные преподаватели, в большинстве – еще царские офицеры. Они проповедовали принцип: «Врать нельзя. Вранье приводит к поражению». Исключительно уважительно относились к нам. Он – полковник, ты – курсант, а с тобой на равных. Не любили, чтобы их боялись. Нас, курсантов, знали и помнили.

В августе 41-го стою я – руки кверху, арестованный в Луге как немецкий шпион. «Косов?» – узнает меня полковник Карбасников, комендант Луги, наш бывший преподаватель.

В 42– м спускаюсь в землянку под Синявиным к начальнику артиллерии корпуса. Темно. Вижу знакомые усы – Лебедев, был у нас полковником в училище. Он воззрился на меня: «Простите, Ваша фамилия не Косов?» Был мне рад.

Однажды, намаявшись на чистке 280-миллиметрового орудия, я сел на место гусеничного и закурил. Курить при пушке – грех смертный. Тут же возникла громадная, потрясающей выправки фигура полковника Градусова, нашего дивизионного командира. Показывает мне четыре пальца, улыбаясь, спрашивает:
– Сколько?
Имелось в виду суток гауптвахты. Я мгновенно ответил:
– Два!
Ему страшно понравилось, он все прощал находчивым:
– Получи «два». Иди – покуришь там. Доложи командиру батареи.

"Поплавок" 3 ЛАУ.
"Поплавок" 3 ЛАУ.

Меня в училище звали Апулий. Так и зовут с тех пор при встречах выпускники училища и тогдашние преподаватели. Получилось так. Я купил в букинистическом магазине «Золотого осла», голубенького, издания Академии. Положил книгу на полку. Как-то вскоре приходит наша рота из бани. К нам вышел командир батареи Тарасов, руки за спиной: «Косов! Шаг вперед». Шагнул, думаю: «За что бы это?» Тарасов вынул из-за спины руку с голубеньким томиком. «Некоторые курсанты, выходя из своей компетенции, вместо того чтобы изучать уставы и повышать свою боевую подготовку, читают чуждые нам вещи – какого-то Апулия», – сказал он, крепко нажав на «у». Рота повалилась.
На другой день встречаюсь с командиром училища:
– Скажите, Косов, действительно Тарасов упрекал вас за то, что вы читаете Апулея?
– Так точно.
Тот схватился за голову:
– Ну и дурак.

Через неделю вернул книгу мне, посоветовав не держать ее на виду. Тарасов же перевелся из училища на другое место службы. Он был простой, прямой, служака из красных офицеров. После войны ребята встретились как-то с Васькой Тарасовым на Невском. Без ноги, на протезе. Когда расстались с ним, вспомнили про Апулия – так хохотали…

Нас учили хорошо. Марка училища была очень высокой. У меня есть книга «Приказы Верховного главнокомандующего». Среди отмечаемых там артиллеристов масса знакомых фамилий и много наших преподавателей.
В ЛАУ– 3 было два профиля: огневой и АИР – артиллерийской инструментальной разведки. Я был огневого профиля – «огневик», и все мои приятели были огневики. Между нами и аировцами был вечный дурацкий антагонизм. В классе связи висел плакат: «Рожденный мерить стрелять не может».
В училище я пробыл три года и был выпущен в неполных двадцать лет весной 41-го года
."

Продолжение здесь:

Пишите комменты, ставьте лаки и читайте статьи на канале.