В середине XVIII в. узы крепостничества окрепли. Расширялись права помещика распоряжаться трудом и личностью крестьянина. Увеличивалась площадь дворянского землевладения в различных районах страны, и соответственно росло число крепостных крестьян. Власть помещика распространялась и на сбор податей с его крепостных, и на уголовную юрисдикцию над ними. Помещики присвоили себе право женить и выдавать замуж своих крестьян. Указ 1760 г. разрешал помещикам «за предерзостные поступки», определяемые ими же самими, ссылать своих крепостных на поселение, пороть их на господской конюшне.
Крепостные, доведенные до отчаяния, организовывали вооруженные восстания, убивали своих господ. Никогда, быть может, побеги крепостных не были так часты, как в середине XVIII в. Так называемые воровские компании, за которыми в 40—50-х годах охотились регулярные правительственные войска, наполовину состояли из помещичьих крестьян. Особенно участились побеги русских крестьян за польский рубеж, в Белоруссию, где местные феодалы охотно принимали беглецов, а затем подвергали их столь же тяжкому закабалению. В 50-е годы усилились волнения монастырских крестьян. Можно вспомнить восстания крестьян Новоспасского монастыря в Шацком уезде и Саввинского монастыря под Москвой. Стремясь к увеличению денежных доходов, дворяне усердно занимались развитием своего хозяйства. Излишки продукции вывозились на внутренний и внешний рынок. В имениях возникали полотняные и суконные мануфактуры, кожевенные предприятия. Появились конные заводы, возделывались плодовые сады, развивалась сельскохозяйственная промышленность, в частности винокурение. Для подобных предприятий требовалась рабочая сила — помещики и тут использовали крепостных крестьян, нещадно их эксплуатируя. Для крестьян работа на этих предприятиях стала новой и особенно тяжелой формой барщины. При этом некоторые подсобные работы выполнялись на дому.
Нужно отметить, что общее оживление народнохозяйственной деятельности стимулировало и развитие мелкого крестьянского производства. Среди кустарей в 40—50-е годы уже встречаются крестьяне-фабриканты, владельцы небольших мануфактур, пользующиеся наемным трудом. В экономике России возникали и утверждались, таким образом, элементы капиталистического развития.
Во второй половине XVIII столетия происходит дальнейший качественный рост и совершенствование предприятий русской промышленности — мануфактурного и мелкотоварного производства. Значительно возрастает число не только предприятий, но и занятых на них работников. При этом шло поступательное развитие как указной, так и неуказной промышленности. К 60-м годам на неуказных предприятиях число наемных работников составляло не менее 25 тыс. Так, в обслуживании речного транспорта только в пределах Европейской России было занято до 120 тыс. человек.
Работа по найму носила в себе элементы крепостничества. Рабочий день длился от 10 до 14 часов, низкая заработная плата, не обеспечивавшая даже полуголодного существования, нередко задерживалась, к тяжелым работам привлекались женщины, подростки, даже дети. Хозяева стремились закабалить денежными авансами каждого сколько-нибудь квалифицированного рабочего, чтобы не позволить ему переход к другому хозяину.
Наемные рабочие были новой социальной категорией в русской жизни. Оторвавшись от деревни, они приживались на фабрике и потом свое новое социальное положение передавали по наследству детям. Рост наемного труда, появление наследственных «работных людей» показывают, что в середине XVIII в. в крепостной строй России стали проникать новые, капиталистические производственные отношения.
У наемных рабочих было только одно средство протеста против жестокой эксплуатации — коллективные выступления. Крупные волнения рабочих вспыхнули в 1749 г. и вновь повторились в 1762 г. на одной из самых больших в стране текстильных мануфактур — Московском суконном дворе, расположенном на Софийской набережной против Кремля, у Каменного моста. Сильные волнения рабочих произошли в 1752—1753 гг. на полотняных заводах Гончарова в Калужской провинции. Подобные выступления характерны для других купеческих, помещичьих и казенных фабрик и заводов.
Перемены затронули и жизнь русских городов. После упразднения Главного и городовых магистратов (1727 г.) они перешли в полную зависимость от воевод. Посадскую общину города теперь составляли только купцы всех гильдий и цеховые ремесленники. Органами управления стали ратуша с исполнительными функциями и посадский сход, избиравший членов посада на различные «посадские службы». Остальные жители города не входили в состав посадской общины. В последующем Елизавета восстановила магистраты, но объединение городского населения в одно целое произошло несколько позже, во второй половине XVIII в.
Глубокие социально-экономические преобразования Петра I продолжали стимулировать развитие русской торговли, как внешней, так и внутренней. Внешняя торговля за период с 1726 по 1760 г. характеризуется следующими данными: в 1726 г. стоимость товаров вывоза равнялась 4,2 млн руб., товаров ввоза — 2,1 млн, общий оборот составлял 6,3 млн руб.; в 1758 — 1760 гг. среднегодовая цифра стоимости товаров вывоза увеличилась до 10,9 млн руб., товаров ввоза — до 8,4 млн, общий оборот равнялся 19,3 млн руб.
Таким образом, активный характер внешней торговли за указанный период выражался в тройном увеличении абсолютных цифр стоимости товаров ввоза, вывоза и общего оборота. При этом следует заметить, что все большее значение имел вывоз не только хлеба и сырья, где первое место занимали конопля и лен, но также полотна и парусины. Продолжал увеличиваться вывоз в Европу уральского железа. Среди ввозимых товаров преобладали предметы роскоши: шелковые ткани, тонкие сукна, заморские вина и ювелирные изделия.
О большом росте внутренней торговли свидетельствует появление новых торговых центров — периодически действующих базаров, торжков, ярмарок. Большое значение для оживления внутренней торговли имел указ от 20 декабря 1753 г. С 1 апреля 1754 г. отменялись внутренние таможенные сборы. Вместе с отменой русско-украинской таможенной черты это решение царского правительства способствовало консолидации единого всероссийского рынка.
В середине XVIII в. возросло значение российского купечества, верхнего слоя складывающейся буржуазии. Купцы в значительной степени держали в своих руках внутреннюю и внешнюю торговлю. Они активизировали свою деятельность во всех больших пограничных пунктах — Петербурге, Нарве, Риге, Астрахани, Кяхте, Оренбурге, Смоленске, Киеве. Некоторые из них сами ездили за границу — в Лейпциг, Силезию, Англию. Дворянское правительство вынуждено было считаться с этой новой заметной социальной силой.
Младшая дочь Петра I, цесаревна Елизавета, родилась в год Полтавской победы. Когда умерла ее мать, ей только что исполнилось 18 лет.
Старшая сестра ее, герцогиня Анна Петровна, потеряв мать, вынуждена была уехать со своим мужем в Голштинию.
Нападки всесильного в то время князя Меншикова сыграли здесь решающую роль. Анна Петровна умерла 4 мая 1728 г , разрешившись от бремени сыном, будущим императором Петром III. Елизавета осталась круглой сиротой в полном смысле этого слова.
Дочери Петра I, и Анна и Елизавета, всегда были очень добры и внимательны к своему племяннику Петру Алексеевичу. Став императором, он сохранил к Елизавете дружеские чувства. Между ними даже установились самые приязненные, близкие отношения. Учитывая это, Остерман предложил обвенчать 14-летнего императора с его молодой тетушкой и таким образом соединить потомство Петра I от его обеих жен. Однако такой вариант не мог быть приведен в исполнение: во-первых, православная церковь запрещала столь родственные браки; во-вторых, этого не могли допустить князья Долгоруковы, завладевшие всецело податливым государем. Скоро они сделали все, чтобы расстроить дружбу императора с его одинокой, но всегда веселой и приветливой родственницей.
Елизавета, таким образом, была предоставлена самой себе. У нее не было ни проницательного руководителя, ни достаточно образованного по тому времени воспитателя. Жила она первое время отдельно от двора: в подмосковной слободе Покровской, в Переяславле-Залесском, в Александровской слободе. Нередко нуждалась в денежных средствах. Ее добрый, беспечный характер был лишен тщеславия, и она не проявляла даже малейшего желания стать конкурентом для Анны Ивановны.
Портреты Елизаветы, находящиеся в Романовской галерее и в галерее Гатчинского двора, свидетельствуют, как красива и привлекательна была она в годы своей первой молодости. На нежных чертах ее миловидного лица отражались веселый, беззаботный нрав и сердечная доброта. Ее грациозность приводила всех в восторг. При этом она не отличалась ни блеском ума, ни политическими способностями. Больше всего она любила удовольствия, роскошь, мир и тишину. Беспечная и ленивая, она не искала престола и хотела только одного — полной свободы в частной жизни.
В частной жизни цесаревна вела себя просто и непринужденно: легко сходилась с людьми, охотно бывала в обществе гвардейских солдат и офицеров, присутствовала у них на свадьбах, крестила их детей. Ее популярность в народе и особенно среди гвардейцев стала беспокоить императрицу. К тому же многие при дворе, да и сама она, помнили о духовном завещании Екатерины I, по которому в случае бездетной кончины Петра II корона должна была перейти в руки одной из цесаревен. Императрица принимает на всякий случай определенные меры: Елизавете было приказано жить при дворе, а ее повседневные занятия стали объектом более пристального наблюдения.
При дворе Елизавета не изменила своих привычек. После печальной истории с Алексеем Шубиным она нашла себе нового друга сердца. Им оказался Алексей Григорьевич Разумовский (1709—1771). Он был сыном малороссийского реестрового казака Розума, проживавшего на хуторе Лемешы Козелецкого уезда Черниговской губернии. Юноша Алексей пас в Лемешах общественное стадо. Природа наградила его красивой внешностью и прекрасным голосом. В соседнем селе Чемер он обучился у дьячка грамоте и пел в церковном хоре. В 1731 г. через это село проезжал полковник Вишневский, услышал голос Алексея и взял его с собой в Петербург. Обергофмаршал двора Рейнгольд Левенвольд определил молодого казака в придворный хор, где его увидела и услышала цесаревна. Красота и голос Алексея пленили Елизавету, и она выпросила его у Левенвольда в свою свиту.
С этого момента началась удивительная карьера украинского казака Розума, ставшего теперь Разумовским. Потеряв голос, он получил сначала должность придворного бандуриста, а потом был назван управляющим имениями Елизаветы и распорядителем ее «малого двора». Во время правления Анны Леопольдовны его произвели в камер- юнкеры цесаревны.
«Малый двор» Елизаветы составляли преданные ей дворяне братья Александр и Петр Ивановичи Шуваловы, Михаил Илларионович Воронцов и лейб-хирург Иоганн Герман Лесток. Последний происходил из французской дворянской семьи, в 1713 г. прибыл ъ Петербург в качестве лекаря и первое время пользовался расположением Петра I, но в 1720 г. был сослан в Казань за обольщение дочери одного придворного служителя. Екатерина I вызвала его снова в Петербург и назначила лейб-хирургом. Веселый, ловкий и услужливый, он очень скоро добился расположения Елизаветы и стал одним из активных ее сторонников.
Внешнеполитическая ориентация правительства Анны Леопольдовны противоречила интересам Франции и Швеции. Поэтому послы этих стран имели указания склонить Елизавету Петровну к осуществлению государственного переворота. Особенно активно действовал французский посол маркиз де ла Шетарди. Через Лестока он обратил на себя особое внимание Елизаветы, сблизился с нею, клятвенно обещая ей не только содействие Франции, но и свое доброжелательное посредничество между Швецией и Россией.
Сношения Елизаветы с Шетарди стали достоянием правительницы. Мориц Линар требовал от Анны Леопольдовны посадить царевну в крепость или заточить в монастырь. Правительница колебалась. Для начала, чтобы ослабить позиции Елизаветы, было решено гвардейские полки, где цесаревна была особенно популярна, направить в Финляндию для военных действий против шведов. Указ о выступлении полков был объявлен 24 ноября 1741 г Перед выступлением солдаты гренадерской роты Преображенского полка предупредили Елизавету, что она остается одна, беззащитная среди своих врагов. Напуганная возможным заточением в монастырь, цесаревна решила наконец действовать.
Как отметил В. И. Ленин, дворцовые «перевороты были до смешного легки, пока речь шла о том, чтобы от одной кучки дворян или феодалов отнять власть и отдать другой» 226. Убедительным подтверждением этого положения являются события, имевшие место при русском дворе в конце 1741 г. 25 ноября в 2 часа ночи Елизавета в сопровождении братьев Шуваловых, Воронцова и Лестока появилась в казармах лейб-гвардии Преображенского полка и, напомнив солдатам, что она — дочь Петра Великого, приказала им следовать за собой, запретив при этом без надобности пускать в дело оружие. Гвардейцы восторженно присягнули новой императрице и по ее указанию одновременно, без особого шума, не пролив ни капли крови, арестовали и отправили в крепость Анну Леопольдовну, Антона Ульриха, младенца-государя Ивана Антоновича, Остермана, Миниха, Левенвольда и вице-канцлера Головкина. К утру все было кончено. В тот же день был издан краткий манифест о восшествии на престол Елизаветы Петровны.
Во втором, более подробном манифесте напоминался порядок престолонаследия, установленный духовным завещанием Екатерины I, и указывалось, что уже по смерти Петра II императорская корона должна была перейти к Елизавете Петровне. В манифесте сторонники и виновники немецкого засилья при русском дворе обвинялись в заговоре, они должны были нести заслуженное наказание. Народ ликовал. Начался отъезд иноземцев из России, особенно немцев. Ломоносов восшествие на престол Елизаветы встретил патриотическими стихами:
Великий Петр нам дал блаженство, Елизавета — совершенство... Целуй, Петрополь, ту десницу, Которой долго ты желал: Ты паки зришь Императрицу, Что в сердце завсегда держал.
Суд над арестованными впервые на Руси вершился без пыток. Остермана и Миниха приговорили к смертной казни четвертованием, Левенвольда и Головкина — к смертной казни. Но казнь всем осужденным была заменена ссылкой. Надо вообще подчеркнуть, что императрица Елизавета за 20 лет своего царствования не подписала ни одного смертного приговора.
55-летний Андрей Иванович Остерман вместе с женой был сослан в Березов, где и скончался в 1747 г. Все пять лет своего пребывания в ссылке бывший сын вестфальского пастора провел в одиночестве, никуда не выходя и никого не принимая, страдая подагрой и утешая себя только чтением Библии. Два его сына продолжали служить в русской армии, причем младший после 1757 г. значительно преуспел на дипломатическом поприще.
Бурхард Христофор Миних отправился в ссылку в тот самый Пелым, куда он в свое время откомандировал Биро- на. В те дни ему исполнилось 58 лет. В ссылке в отличие от Остермана он вел более активный образ жизни и сумел сохранить свое здоровье. Читая Священное писание, он к тому же ревностно посещал все богослужения. А когда умер бывший при нем пастор, Миних сам начал служить Господу Богу. Это не мешало ему посылать в Петербург различные проекты, а заодно и просьбы о своем помиловании. Посылки эти были так часты, что в 1746 г. они удостоились запрещения специальным на то распоряжением. В 1762 г. Петр III вернул Миниха из ссылки и восстановил его во всех правах и отличиях. Но всегда откровенный и прямолинейный фельдмаршал не сошелся с молодым и бездарным императором в вопросах русско-датских отношений и организации русской армии. После дворцового переворота 1762 г. Миних присягнул Екатерине II и был назначен ею начальствующим над балтийскими портами и Ладожским каналом. Умер он в 1767 г. в возрасте 84 лет. Сын Миниха при Елизавете Петровне 20 лет прожил в ссылке в Вологде. Екатерина II помиловала его и назначила президентом Коммерц-коллегии.
Рейнгольд Левенвольд был сослан в Соликамск и умер там в 1758 г. Бывший вице-канцлер Михаил Головкин вместе с женой отбыл в ссылку в пустынное зимовье Гер- манг Якутской области. Жену его, урожденную княгиню Ромодановскую, Елизавета предупредила, что она непричастна к преступлениям мужа, сохраняет звание статс-дамы и может свободно пользоваться всеми своими правами. Но верная супруга добровольно отправилась в ссылку и с завидной стойкостью разделила с мужем все невзгоды сибирского захолустья. Умер Головкин в 1775 г. в возрасте 70 лет.
Дальнейшая судьба брауншвейгского семейства изобиловала резкими драматическими поворотами. Сначала Елизавета согласилась под надзором полиции отпустить Ивана Антоновича и его родителей с дочерью за границу. Об этом упоминалось даже в манифесте 28 ноября 1741 г. 12 декабря все семейство под присмотром генерал-полицмейстера В. Ф. Салтыкова было отправлено из Петербурга в Ригу, куда оно прибыло 9 января 1742 г. К этому времени Елизавета (по совету Лестока и Шетарди) решила не выпускать бывшего наследника престола из пределов своей страны. Такое поведение новой императрицы объяснить нетрудно: Фридрих II мог использовать пребывание за рубежом Ивана Антоновича в своих политических и военных целях, во вред России. В Риге Анна Леопольдовна и Антон Ульрих с детьми были взяты под стражу, и 13 декабря 1742 г. их направили в крепость Динамюнде (здесь бывшая правительница родила вторую дочь). В январе 1744 г. семью перевели в город Раненбург Рязанской губернии. В этом же году в Петербурге был раскрыт заговор в пользу Ивана VI, поэтому его навсегда отделили от родителей и всю их царственную семью отправили в заключение на Соловки. Но ледостав помешал доставить осужденных в монастырь, и они подверглись строгому заточению в Холмогорах.
В неволе супруги Брауншвейгские помирились между собой и прижили еще двоих сыновей (дети родились психически неполноценными; рождение их было скрыто от народа). В марте 1746 г. Анна Леопольдовна скончалась от горячки в возрасте 28 лет. Она была торжественно похоронена в столице в приделе Благовещенской церкви Александро-Невской лавры. Похоронами распоряжалась сама императрица. Екатерина II разрешила Антону Ульриху без детей выехать из России. Но он пожелал остаться с детьми, под старость ослеп и умер в Холмогорах в 1774 г.
Иван Антонович в строгой, глубоко законспирированной изоляции пробыл в Холмогорах около 12 лет без всякого общения с людьми. Однако слухи о пребывании в Холмогорах царственного узника получили распространение в народе. Говорили даже о неудачной попытке Манштейна освободить Ивана VI с помощью эмигрантов- раскольников и доставить его в Пруссию. Поэтому в начале 1756 г. Иван Антонович тайно был доставлен в Шлиссель- бургскую крепость. Здесь режим его заключения еще более ужесточился. Сам комендант крепости не должен был знать, кто содержится под именем «известного арестанта».
С воцарением Петра III положение узника не улучшилось. Инструкция предписывала охране: «Если арестант станет чинить какие непорядки или вам противности или же что станет говорить непристойное, то сажать тогда на цепь, доколе он усмирится, а буде и того не послушает, то бить по вашему рассмотрению палкой и плетью... буде, сверх нашего чаяния, кто б отважился арестанта у вас отнять, в таком случае противиться сколь можно и арестанта живого в руки не давать». По восшествий на престол Екатерины II к этой инструкции было сделано добавление: «Буде же так оная сильна рука, что опастись не можно, то арестанта умертвить, а живого никому его в руки не отдавать».
Екатерина II виделась с Иваном Антоновичем. Позже она призналась, что нашла его поврежденным в уме. Но странное дело, узник знал свое происхождение, называл себя государем. От кого-то он научился грамоте, и ему было разрешено в крепости читать Библию. Пребывание его в Шлиссельбурге не сохранилось в тайне — это и послужило причиной его гибели.
В 1764 г. подпоручик Смоленского полка Василий Мирович предпринял попытку освободить из заключения Ивана Антоновича и провозгласить его императором. Ми-, рович был обедневшим потомком некогда знатных и богатых малороссийских дворян. Дед его, переяславский полковник, изменил Петру I и после поражения Карла XII бежал в Польшу. Отец его тайно ездил в Польшу, за что был сослан в Сибирь, где в 1740 г. и родился у него сын Василий. В ночь с 4 на 5 июля 1764 г. Мирович находился в карауле Шлиссельбургской крепости и, зная о нахождении в ней «известного арестанта», решил осуществить свой смелый замысел. С помощью подложных документов он склонил на свою сторону солдат гарнизона, арестовал коменданта крепости и, наведя пушку на крепостные казематы, потребовал выдачи Ивана Антоновича. Охрана сдалась Мировичу, но в соответствии с инструкцией предварительно убила царственного узника. По приговору Сената Мирович был казнен 15 сентября 1764 г. Среди поводов, побудивших подпоручика пойти на столь дерзкое предприятие, называют его раздражение тем, что императрица отказала в просьбе вернуть ему потомственные имения.
Широко известен роман Григория Петровича Данилевского «Мирович». В примечаниях к нему автор, между прочим, писал: «Критик одного журнала укорил меня за то, что так печально разыгравший роль освободителя Мирович мною изображен не с идеально», а с реальной, и притом весьма низменной, стороны. Я старался быть верным преданию и истории, которые именно рисуют Мировича самолюбивым, малоразвитым и легкомысленным «армейским авантюристом» екатерининских дней, завистливым искателем карьеры, картежником и мотом».
Разумеется, историю царствования и пожизненного заточения младенца-государя Ивана VI не назовешь иначе как ужасной.
О правлении Елизаветы (1741 — 1761) современники отзывались по-разному. Многие восхищались дочерью Петра Великого, ее простотой в обхождении, добротой и желанием проводить в жизнь заветы своего отца. А некоторые осуждали Елизавету, подвергали установившиеся при ней порядки резкой критике. Среди них прежде всего следует назвать Екатерину II и ее ближайших поклонников. Так, Никита Иванович Панин, бывший при Елизавете русским послом в Дании и Швеции, а при Екатерине II — одним из руководителей Иностранной коллегии, писал, в частности, о царствовании Елизаветы: «...сей эпок заслуживает особливое примечание: в нем все было жертвовано настоящему времени, хотениям припадочных людей (т. е. людей «в случае».— Авт.) и всяким посторонним малым приключениям в делах». Панин и Екатерина II не усматривали, таким образом, разницы между сумасбродной Анной Ивановной и бездарной Анной Леопольдовной, с одной стороны, и Елизаветой — с другой.
Такой точки зрения придерживались и некоторые историки: С. В. Ешевский считал, что время Елизаветы — такое же время непонимания задач России и реформ Петра I, как и эпоха временщиков и пронемецкого режима. Он, между прочим, утверждал: «Смысл реформы начинает снова открываться только при Екатерине II».
Но это неверно. Для правления Елизаветы характерен ряд очень важных положительных сторон. Она прежде всего решительно покончила с пронемецким режимом в системе управления государством и призвала к деятельности новое поколение русских людей, не делая при этом различия между знатными вельможами и мелкопоместными дворянами. При назначении иностранца на любую должность императрица всегда спрашивала: «Разве нет у нас русского?» И приказывала: «Надо лучше искать способных русских людей, а иноземцев приглашать только в крайнем случае».
Елизавета неизменно оставалась патриоткой в самом лучшем смысле этого слова и постоянно покровительствовала всему национальному. Заняв престол, она продолжала до победы войну со шведами и не дала обещанных Австрии 40 тыс. русских солдат, сочтя преступным проливать русскую кровь за интересы двора Габсбургов.
Правление Елизаветы было достаточно гуманным для того времени. Перестала свирепствовать Тайная канцелярия, отошла в прошлое ужасная и бессмысленная практика «слова и дела государева». Императрица не только не подписала ни одного смертного приговора, но и отменила фактически в России смертную казнь и остановила массовую практику изощренных пыток и истязаний, процветавших во времена Бирона.
Наконец, время Елизаветы — это время Ломоносова, период расцвета русской науки и искусства, начало полководческой деятельности Суворова и Румянцева. Оно положило начало воспитанию плеяды новых деятелей, которые потом составили славу Екатерины II как внутри страны, так и за ее пределами.
Главная слабость Елизаветы заключалась в том, что она не получила должного образования и в силу своей некомпетентности не могла направлять деятельность своих сподвижников, коим была вынуждена перепоручить дела государства. При этом со свойственным ей легкомыслием она не стеснялась осыпать милостями своих фаворитов, не считаясь с тем, насколько они действительно их заслуживали. Вот почему В. О. Ключевский называл Елизавету «умной, доброй, но беспорядочной и своенравной русской барыней», которая сочетала в себе «новые европейские веяний с благочестивой отечественной стариной».
Среди ближайшего окружения императрицы первое место занимал Алексей Разумовский. В первый же день своего восшествия на престол Елизавета сделала его действительным камергером, а затем — обер-егермейстером. Он стал кавалером всех русских орденов, графом Римской империи и даже фельдмаршалом, хотя не принимал участия ни в одном сражении и никогда не предводительствовал войсками. Благодушный по характеру, он избегал правительственных дел и по своим привычкам и вкусам оставался больше простым украинцем, чем высокопоставленным русским вельможей.
Русские историки считают достоверным факт тайного обручения Елизаветы с Алексеем Разумовским. Сообщение еб этом впервые появилось в «Записках о России генерала Манштейна», которые с 1770 г. выдержали 13 различных изданий на английском, французском, немецком и русском языках. Точная дата обручения Елизаветы не установлена. П. И. Мельников (Андрей Печерский) считает, что, веройтнее всего, «это произошло 15 июня 1744 г. в Москве в церкви Воскресения в Барашах, что на Покровской улице».
Высокое положение при дворе Елизаветы занимал младший брат ее фаворита, Кирилл Разумовский, который в детстве тоже пас отцовский скот. В 1743 г. в возрасте 15 лет он инкогнито был отправлен в Западную Европу для получения образования. В Берлине Кирилл учился у знаменитого математика Эйлера, потом слушал лекции в Гет- тингене, после чего объехал Францию и Италию. В 16 лет был возведен в графы Российской империи. В 1745 г. юноша вернулся в Петербург и сразу же получил должность действительного камергера. В 1746 г., когда ему минуло всего лишь 18 лет, его назначили президентом Императорской Академии наук «в рассуждение усмотренной в нем особливой способности и приобретенного в науках искусства». Екатерина II писала о нем, что он был хорош собою, оригинального ума, очень приятен в обращении и умом несравненно превосходил брата своего, который, однако, был великодушнее и благотворительнее его. В 1750 г. Кирилл Разумовский получил звание гетмана Малороссии, упраздненное в 1734 г. и теперь специально для него восстановленное. С 1751 г. молодой гетман царьком обосновался в Глухове и попеременно жил либо в Петербурге, либо в своем гетманском дворце, давая пышные балы, роскошные обеды и французские комедии.
При Елизавете наряду с Разумовскими возвысились мелкопоместные дворяне, составлявшие недавно «малый двор» цесаревны и активно помогавшие ей занять престол,— братья Шуваловы, Михаил Воронцов и лейб-хирург Лесток. Среди них особенно выделялась незаурядная фигура младшего Шувалова — Петра Ивановича.
Он начал свою карьеру с действительного камергера, стал сенатором, а в 1746 г. ему было пожаловано достоинство графа Российской империи. Сначала командовал дивизией, потом сформировал обсервационный корпус. В 1756 г. занял должность генерал-фельдцейхмейстера, в 1757 г.— начальника Оружейной канцелярии. В 1761 г. получил звание генерал-фельдмаршала. Под его непосредственным руководством осуществлялись реорганизация армии и подготовка ее резервов накануне Семилетней войны. Он был инициатором и автором разработки нескольких новых образцов артиллерийских орудий, в том числе знаменитых «единорогов», хорошо зарекомендовавших себя во время войны с Пруссией (они могли стрелять разрывными снарядами и оставались на вооружении русской армии более 100 лет — до введения нарезных орудий).
Петр Шувалов ведал не только военными делами. Он был конференц-министром и с середины 50-х годов стал фактическим руководителем правительства. Ни одно дело государственной важности не решалось без его участия. Авторитет его и власть оставались почти неограниченными во время всего царствования Елизаветы. Способный и честолюбивый, он был крупным промышленником и откупщиком.
Ради наживы часто действовал в ущерб и государству, и другим частным лицам. Ему безраздельно принадлежали исключительное право на отпуск за границу леса, сала и ворвани, монополия на рыбный и тюлений промысел в Белом и Каспийском морях, а также откуп на Гороблаго- датские железные заводы. Несмотря на приобретенное богатство, после смерти в 1762 г. его долг в казну составлял более миллиона рублей.
Старший из Шуваловых, Александр Иванович, не отличался умом и выдающимися способностями. С 1746 по 1763 г. был начальником Тайной канцелярии, деятельность которой при Елизавете не имела прежнего размаха. Однако и он был пожалован графским достоинством и в 1760 г. получил высокое звание генерал-фельдмаршала, хотя к армейским делам не имел прямого отношения.
Светлой личностью в близком окружении Елизаветы был Иван Иванович Шувалов — двоюродный брат двух предыдущих Шуваловых. После событий 1741 г. он получил звание камер-пажа. Хорошо образованный, знавший несколько языков, к тому же красивый и обаятельный, юноша быстро выдвинулся и стал играть заметную роль при дворе. И уже к 1749 г., когда ему было 22 года, а Елизавете — 40 лет, Алексею Разумовскому пришлось отступить на второй план. Вскоре молодого Шувалова назначили действительным камергером. В 1757 г. он получил чин генерал-поручика, а в 1760 г.— генерал-адъютанта, после чего стал членом Конференции. Императрица оказывала особое внимание своему новому фавориту. Теперь через его руки проходили все важные дела государства.
Несмотря на свое могущественное положение, Иван Шувалов действовал всегда «бескорыстно, мягко и со всеми ровно и добродушно». Он отказался от графского титула, от медали, которую хотели выбить в его честь, и даже от больших поместий, предлагаемых ему императрицей. При всей своей честности в делах государства и двора он, однако, нередко подпадал под влияние своего старшего родственника, Петра Шувалова, и порой служил орудием в достижении тем честолюбивых целей.
Главная заслуга Ивана Ивановича состояла в его активном покровительстве науке, просвещению и искусству. Он решительно поддерживал Михаила Ломоносова, старался примирить его в частых ссорах с академиками пронемецкой ориентации. Вместе с Ломоносовым им был составлен проект создания Московского университета, открытие которого последовало 26 апреля 1755 г. Как первый куратор этого университета, он ревностно заботился о его научных кадрах и качестве преподавания. «Ради успешного распространения знаний» была организована университетская типография, в которой кроме книг печатались им же учрежденные «Московские ведомости» — первая общественная газета в России. И. И. Шувалову обязаны своим появлением Академия художеств в Петербурге в 1757 г. и гимназия в Казани в 1758 г.
Состоя в переписке с французскими деятелями просвещения Гельвецием и Вольтером, Шувалов заручился согласием императрицы заказать последнему написание книги о Петре I. Вольтер принял заказ, подучил 50 тыс. руб. золотом, но не оправдал надежд русского двора. Его история Петра I была далека от серьезной научной работы и больше походила на высокопарную сказку.
После дворцового переворота 1762 г. Иван Шувалов, не раздумывая, присягнул Екатерине II. Последняя относилась к нему тоже благосклонно, но положение бывшего фаворита Елизаветы заметно пошатнулось. В апреле 1763 г. он получил увольнение от своих должностей и уехал за границу, где пробыл 14 лет, проживая в Вене, Париже, Риме. Его возвращение на родину было восторженно встречено русской печатью. Императрица назначила неутомимого поборника русского просвещения обер-камергером и сделала его одним из своих приятных собеседников. У него часто бывали княгиня Дашкова, поэт Державин и другие деятели культуры. Вместе с Дашковой он занимался изданием «Собеседника Любителей Российского Слова». Своей популярностью и успехами ему обязаны известные русские писатели Денис Фонвизин (1744—1792), Михаил Херасков (1733-1807), Ипполит Богданович (1743—1802). Умер Иван Шувалов в 1797 г. в возрасте 70 лет.
Воронцов Михаил Илларионович 14-летним юношей был определен камер-юнкером к «малому двору» цесаревны Елизаветы Петровны, которую в трудную минуту выручал деньгами своей свояченицы (жены старшего брата, Романа). После знаменательной ночи 25 ноября 1741 г. стал действительным камергером и капитаном лейб-компании. В январе 1742 г. женился на Анне Скавронской (двоюродной сестре императрицы). В 1744 г. был возведен в графское достоинство Российской империи и вскоре назначен вице-канцлером. В 1758 г. принял от Алексея Бестужева-Рюмина должность великого канцлера. Был сторонником союза с Францией, активно поддерживал войну России с Пруссией и в то же время проявлял чувство привязанности к великому князю Петру Федоровичу, объявленному императрицей наследником престола. Эта привязанность была настолько серьезной, что после июньских событий 1762 г. канцлер не хотел присягать Екатерине II. Он совершил этот ритуал только тогда, когда узнал о смерти Петра III. Несмотря на это, новая императрица оставила его канцлером, ценя в нем опыт дипломата и трудолюбие. Но недоразумения в отношениях с Никитой Паниным и Григорием Орловым вынудили Михаила Воронцова в 1763 г. уйти в отставку.
У русских историков нет единого мнения в оценке Михаила Илларионовича Воронцова как государственного деятеля. Некоторые называют его малоспособным, малообразованным, легко поддающимся чужому мнению. Но все единодушны в том, что его деятельность была честной, мягкой и гуманной.
Иоганн Лесток в начале царствования Елизаветы был одним из самых близких к ней лиц и пользовался большим влиянием на дела. Даже вице-канцлер Алексей Бестужев- Рюмин в то время находил необходимым быть с ним в дружбе. Позже слишком назойливое пристрастие Лестока к интересам Франции, от которой он получал пенсию в 15 тыс. ливров, подорвало его авторитет при русском дворе. Около 1745 г. Бестужеву удалось перехватить тайную переписку Лестока с французским послом Шетарди, из которой явствовало, что оба они нелестно отзываются о Елизавете и ее окружении. Шетарди был немедленно выслан из России, а Лесток лишился влияния на императрицу. В 1748 г. за неприглядные интриги против великого канцлера он был арестован, допрошен в Тайной канцелярии и как политический преступник приговорен к смерти. После высочайшего помилования его сослали сначала в Углич (1750 г.), а затем через три года — в Великий Устюг. В 1762 г. Петр III не только освободил его, но и вернул ему чины и конфискованное имущество.
Особое место при дворе Елизаветы занимал Алексей Бестужев-Рюмин. Он отличался от сподвижников императрицы более зрелым возрастом (родился в 1693 г.), богатым жизненным опытом и многолетним стажем дипломатической службы. Юношей Петр I отправил его на учебу за границу, а в 1712 г. в составе русского посольства командировал на конгресс в Утрехт, где велись переговоры между противниками в войне за испанское наследство. Потом молодой русский дипломат с согласия своего государя поступил на службу к курфюрсту Ганноверскому Георгу I, который пожаловал его камер-юнкером. Когда Георг I стал королем Англии, он направил Бестужева своим послом в Петербург. Через три года Петр I отозвал его на службу в Россию и в 1718 г. определил обер-камер-юнкером к Анне Ивановне, вдовствующей герцогине Курляндии. С 1720 г. этот деятель выполнял дипломатические поручения: был резидентом в Копенгагене (до 1731 г.), резидентом в Гамбурге (1731 — 1734), послом в Дании (1734— 1740). Хитрый и ловкий, он добился особого расположения Бирона, в результате чего был пожалован чином действительного тайного советника, отозван в Петербург и в противовес Остерману назначен кабинет-министром. После падения Бирона Бестужев-Рюмин отделался в конечном счете всего лишь ссылкой в деревню, хотя некоторое время провел и в Шлиссельбургской крепости.
Елизавета Петровна не питала симпатий к бывшему протеже Бирона. Но по настойчивому ходатайству Лестока, бывшего в то время в дружбе с Алексеем Петровичем, она приняла на службу Бестужева как умудренного опытом государственного мужа. И тот легко добился доверия императрицы. За короткий промежуток, с 1741 по 1744 г., стал сенатором, вице-канцлером, директором почт и, наконец, великим канцлером. В течение 16 лет он уверенно и по сути дела единолично направлял внешнюю политику России, неизменно укрепляя ее союз с Австрией и Англией против Франции, Пруссии и Турции. При этом Бестужев не отказывался от крупных и мелких подачек со стороны австрийского и английского двора, не гнушался участвовать в интригах, имея в этом немалый опыт.
Окружение Елизаветы было весьма разнородным по личным качествам придворных, их способностям, политическим убеждениям и даже по возрасту. Их мало что объединяло, оттого и вели они себя по-разному, жили недружно, ссорились, интриговали. Елизавета не могла и не была способна объединить своих помощников, что и сказалось на общих результатах ее правления как в области внешней политики, так и во внутренних делах страны.
Насколько Петр I был скромен в быту и во всем бережлив, настолько его дочь была бездумно расточительна. Ей всегда не хватало денег. Вместе с тем в ее апартаментах за внешним блеском повсюду проглядывали неряшливость и неопрятность.
При частых путешествиях императрицы за ней следовал ее ближайший двор и большой обоз с мебелью, зеркалами и фарфоровой посудой. В условиях русского бездорожья и за неимением рачительного хозяина все это быстро ломалось и билось в пути, приходило в полную негодность. Таким был двор Елизаветы Петровны, в котором она, уподобясь «своенравной русской барыне», распоряжалась ровно 20 лет и один месяц.
Дворянское правительство Елизаветы внутреннюю политику в стране проводило прежде всего в интересах своего класса. Для облегчения имущественного положения дворян в мае 1754 г. в Петербурге был учрежден Дворянский заемный банк. Его отделение находилось также в Москве Этот банк обеспечивал дворянам недорогой кредит на условиях 6 % годовых от получаемой ссуды. Кредит выдавался под залог имения в размере до 10 тыс. руб. Между помещиками нередко возникали ссоры по вопросу о границах принадлежавших им имений. Поэтому был издан указ о размежевании земель на всей территории государства.
При Елизавете одновременно с улучшением сословного положения дворян продолжало ухудшаться и до того бес* правное положение крестьян. К вышесказанному следует добавить, что они были лишены даже присяги императрице. Таким образом, самое многочисленное сословие России не пользовалось элементарным гражданским правом. Крестьянам не разрешалось также вступать в любые денежные обязательства без ведома своего владельца. И поскольку безземельные дворяне тоже могли покупать крестьян, то последние не прикреплялись к земле, а становились обычной собственностью хозяина.
Ряд мероприятий был осуществлен в интересах купечества. В 1754 г. последовала ликвидация внутренних таможен и отмена внутренних пошлин с одновременным значительным увеличением пошлин на иностранные товары. Это способствовало развитию товарно-денежных отношений в стране и формированию единого общерусского рынка. Были восстановлены магистраты в городах — им помимо вопросов городского управления поручался сбор податей с городского населения, а также контроль за выполнением других повинностей. В благодарность московские купцы торжественно преподнесли императрице дорогой алмаз и крупную сумму денег.
В вопросах устройства государственного управления Елизавета стремилась вернуться к началам своего отца. Однако добиться в этом деле желаемых результатов в полной мере ей не удалось.
Как бы там ни было, сразу же по вступлении на престол Елизавета упразднила Кабинет министров и восстановила Сенат в том значении, какое он имел при Петре I. Были также восстановлены Главный магистрат (для наблюдения за деятельностью вновь образованных городских магистратов), Мануфактур-и Бергколлегия (до этого они были слиты с Коммерц-коллегией). В тоже время местное управление оставалось в тех формах, какие оно приняло уже после Петра I.
Одновременно с упразднением Кабинета министров и восстановлением Сената в 1741 г. при императрице была учреждена Конференция. Первоначально в ее задачу входило обсуждение в присутствии императрицы лишь «важных иностранных дел». Ее членами (конференц-министрами) были назначены канцлер князь Алексей Черкасский, вице-канцлер Алексей Бестужев-Рюмин, президент Адмиралтейств-коллегий адмирал Николай Головин и князь Борис Иванович Куракин. В первую половину царствования Елизаветы Конференция собиралась редко. Так, в 1746 г. она заседала четыре раза, в 1747 г.— только один раз. Бестужев-Рюмин предпринимал попытку превратить Конференцию в Верховное правительство империи (наподобие упраздненного Кабинета министров), но его не поддержала императрица. Накануне Семилетней войны (в 1756 г.) он выступил с новым проектом Тайного военного совета, который тоже был отклонен. По предложению Елизаветы высшее руководство стратегическими операциями было возложено на Конференцию. К этому времени членами Конференции являлись канцлер Алексей Бестужев-Рюмин, вице-канцлер Михаил Воронцов, сенатор Александр Бутурлин, президент Адмиралтейств-коллегий Михаил Голицын, генерал-прокурор Сената князь Никита Трубецкой, генерал Степан Апраксин и братья Шуваловы. После этого преобразования Конференция фактически перестала заниматься вопросами внешней политики и по настоянию Петра Шувалова пыталась из Петербурга руководить действиями русского главнокомандующего на театре военных действий против Пруссии. После 1757 г. Конференция превратилась практически в правительственный орган, стоящий над Сенатом. Его члены пытались протестовать против этого, но вынуждены были не раз отвечать на ее запросы. При восшествии на престол Петра III Конференция была упразднена, а ее дела переданы в Иностранную коллегию и Сенат по принадлежности.
В июле 1747 г. принимается новый устав и утверждаются новые штаты Петербургской Академии наук, которая была создана по замыслу Петра I для развития наук в России. В первые годы своего становления Академия пользовалась исключительно трудами немецких ученых. Подготовка национальных научных кадров началась с того, что в 1735 г. 12 наиболее способных учеников Московской славяно-греко-латинской академии были направлены в академическую гимназию в Петербург. Среди них находился Михаил Васильевич Ломоносов. В 1736 г. он командируется на учебу в Германию, слушает в Марбурге и Фрейбурге лекции по философии, физике, логике и металлургии. В 1741 г. возвращается в Петербург в Академию и назначается сначала адъюнктом по физике (1742 г.), а потом профессором химии (1745 г.). С аттестатом о получении образования в Парижском университете сначала переводчиком, а с 1745 г. профессором латинской и российской элоквенции в Академии работал сын астраханского священника поэт Василий Кириллович Тредиаковский. Был среди первых русских академиков также и Нартов Андрей Константинович, знаменитый механик и изобретатель, служивший в свое время токарем у Петра I.
С прибытием Ломоносова в Академию среди ее сотрудников еще больше активизировалась оппозиция немецкой «партии», возглавляемой Шумахером и Таубертом, сознательно преграждавшей русским путь к образованию. Назначение в 1746 г. Кирилла Разумовского президентом Академии наук помогло вскрыть вопиющие беспорядки и несуразности в этом высшем в империи учебном заведении и послужило поводом к составлению нового устава.
По новому регламенту Академия определялась не только как ученое, но и как учебное учреждение, включавшее три подразделения: собственно Академия (собрание ученых людей); университет (собрание учащих и учащихся людей); подготовительная для университета гимназия.
Собственно Академия состояла из десяти академиков с их адъюнктами и помощниками по основным научным направлениям. Все адъюнкты должны были быть из русских. Особые от Академии профессора и их ученики- студенты находились в штатах университета. Гимназия готовила своих воспитанников к поступлению в университет. В гимназии и университете могли учиться люди всех званий, кроме податных.
Академический университет в Петербурге не мог в полной мере удовлетворить потребности страны в широком распространении образования. Поэтому по инициативе и при непосредственном участии И. И. Шувалова и М. В. Ломоносова в 1755 г. был открыт также Московский университет, более доступный для провинциального дворянства и разночинцев. В штате университета было десять профессоров, функционировало три факультета: юридический, медицинский и философский. Кроме того, при университете были две гимназии — одна для дворян, другая для разночинцев. Выходцы из податных сословий на учебу не принимались.
Формально двери обоих университетов были открыты не только для дворян, но и для представителей других классов. Однако на первых порах, как правило, только дворяне могли позволить себе в то время получить высшее образование. Понимая необходимость просвещения, многие из них имели реальную возможность повысить подготовку детей, пользуясь домашними учителями и воспитателями. Были, конечно, и из этого правила отдельные исключения; нужно отметить, что в дальнейшем состав студентов изрядно демократизировался.
Во второй половине XVIII в. Россия продолжала проводить активную внешнюю политику, оставаясь не только участницей, но и в значительной степени творцом европейской политики. При этом русская дипломатия добивалась решения трех главных национальных задач:
удержать и навсегда закрепить за Россией отвоеванные у Швеции прибалтийские земли;
завершить процесс воссоединения украинских и белорусских земель с Россией, чему препятствовала Польша, продолжавшая удерживать за собой значительную часть украинских и белорусских территорий;
получить свободный выход к Черному и Азовскому морям, для чего возвратить России причерноморские и приазовские земли, входившие ранее в состав Киевского государства; в рассматриваемое время эти земли представляли собой области естественного расселения украинской и частью великоросской народностей.
Достижению национальных целей благоприятствовали следующие обстоятельства. Во-первых, два сильнейших государства — Англия и Франция — были заняты войной, которую они вели между собой за обладание колониями, морскими коммуникациями и рынками сбыта. Эти англофранцузские противоречия являлись главным стержнем в европейской системе международных отношений. Англия при этом старалась привлечь на свою сторону Россию и Австрию, а Франция — Пруссию и Швецию. Во-вторых, к тому времени оказались ослабленными сопредельные с Россией государства — Польша, Швеция и Турция. Они все больше теряли способность проводить самостоятельную внешнюю политику и сами превращались в объект политики других, более сильных европейских государств.
Правительство Елизаветы во внешней политике старалось следовать традициям Петра I — активно поддерживать союз с Австрией и Англией. В Северной войне Пруссия выступила союзником России (1715 г.). До 1748 г. этот внешнеполитический курс России проводился не совсем последовательно и четко. Причина заключалась в том, что Елизавета в начальный период своего правления находилась под сильным влиянием Лестока и французского посла Шетарди, которые, естественно, были враждебно настроены по отношению к Австрии и Англии. К тому же в тот момент, когда Елизавета заняла престол, Швеция вела войну против России. Это вооруженное выступление шведов спровоцировали французы, надеясь таким путем лишить Россию возможности прийти на помощь Австрии, против которой в 1740 г. начал войну король Пруссии Фридрих II. Шведы рассчитывали воспользоваться неустойчивым положением русского двора и вернуть себе земли, отошедшие к России по Ништадтскому мирному договору. Елизавете, таким образом, следовало прежде всего успешно закончить войну со Швецией, после чего занять свое независимое положение в европейских делах.
Военные действия шведов против России начались для них неудачно. Выше отмечалось, что 23 августа 1741 г. русские войска (численностью 35 тыс. человек) под командованием генерал-фельдмаршала Петра Ласси разгромили при Вильманстранде армию шведов (численностью 20 тыс. человек) и вынудили противника отступить в глубь Финляндии. Преследуя отступавших, войска Ласси овладели рядом крепостей, в августе 1742 г. окружили шведов под Гельсингфорсом (Хельсинки) и заставили их капитулировать. В мае 1743 г. русская гребная флотилия разгромила у острова Корпо флотилию шведов. Несколько позже, в первых числах августа, русский десантный отряд подошел непосредственно к территории Швеции, после чего шведская сторона предприняла попытку начать мирные переговоры при посредничестве Франции. Но Россия настояла на прямых переговорах, которые закончились подписанием 18 августа 1743 г. мирного договора в Або (Турку). Требования к побежденным были весьма умеренными, поскольку правительство Елизаветы стремилось к упрочению русско-шведских отношений. По Абоскому мирному договору русско-шведская граница в Финляндии отодвигалась до реки Кюмене. Россия получила Кюмене- горскую провинцию с укрепленными городами Фридрих- сгам и Вильманстранд и часть Саволакской провинции с городом и крепостью Нейшлот. Позже выяснилось, что расчет на укрепление русского влияния в Швеции не оправдался.
После победы над Швецией Россия в 1746 г. возобновила оборонительный союз с Австрией. К этому ее побудила реальная угроза со стороны Пруссии. Это небольшое королевство Германской империи, возникшее на базе Бранден- бургского курфюршества и только в 1701 г. ставшее самостоятельным государством с населением всего лишь два с лишним миллиона человек, явилось нарушителем и без того непрочного равновесия в Европе. Прусский король Фридрих II, сочетая в своем характере и честолюбие, и цинизм, и авантюризм, будучи к тому же одаренным полководцем, откровенно стремился к захвату чужих зе^- мель. Он не довольствовался оккупацией Силезии, после чего население его королевства увеличилось на 1,5 млн человек, а численность наемной хорошо вымуштрованной армии достигла 160 тыс. Ему не давали покоя планы завоевания Саксонии, Польши, Чехии, Курляндии.
В 1756 г. политическая обстановка в Западной Европе неожиданно и резко изменилась. Обострение противоречий между Францией и Англией заставило правительство последней искать в лице Пруссии союзника, способного не только гарантировать нейтралитет Германии в англо-французской войне, но и сковать французские силы на континенте. С этой целью 27 января в Лондоне во дворце Уайтхолл Англия подписала с Пруссией союзный договор. Подписывая этот Уайтхоллский (или Вестминстерский) договор, Пруссия со своей стороны рассчитывала при поддержке Англии укрепить свои позиции в борьбе с Россией и Австрией и захватить новые территории в Германии и Восточной Европе. По договору каждая из сторон провозглашала мир и дружбу и обязывалась объединить свои силы для отпора вторжению в Германию «какой-либо иностранной державы». Англия обещала также уплатить прусскому королю субсидию в 20 тыс. фунтов стерлингов. После заключения союза с Австрией русское правительство пошло на дальнейшее сближение с Англией.
В 1747 г. Англия связала Россию «субсидией конвенцией», по которой русское правительство обязалось за соответствующую денежную субсидию выставить военный корпус для защиты владений английского дома в Ганновере. В 1755 г. англо-русская «субсидная конвенция» была возобновлена на более широких началах. Поэтому англичане надеялись, что Россия будет вынуждена примкнуть к подписанному в Лондоне соглашению. Но этот расчет не оправдался.
Уайтхоллский союзный договор сыграл важную роль в дипломатической подготовке Семилетней войны 1756— 1763 гг. между Пруссией и Англией, с одной стороны, и Австрией, Россией и Францией — с другой. Он послужил толчком к сближению Франции с Австрией и Россией и определил окончательную расстановку сил в предстоящих сражениях.
Австрия и раньше искала союза с Францией против открытой агрессии Пруссии, но поиски эти в то время не имели успеха. Теперь обстановка круто изменилась, и французы 1 мая 1756 г. подписали с Австрией Версальский союзный договор, по которому оба государства взаимно гарантировали свои владения и обязывались оказывать друг другу военную помощь.
При русском дворе некоторое время наблюдалось колебание между английским и французским влиянием. Но очень скоро правительство Елизаветы приняло вполне определенное решение — выступить на стороне антипрусской коалиции. Это решение было изложено в протоколе Конференции при высочайшем дворе от 15 марта 1756 г. Конференция нашла необходимым, чтобы «все согласно служило к главному устремлению, а именно, чтобы короля прусского до приобретения новой знатности не допустить, но паче силы его в умеренные пределы привести и одним словом не опасным уже его для здешней империи сделать».
Фридрих II первым начал кампанию 1756 г. Его армия численностью 67 тыс. человек 29 августа тремя колоннами перешла границу Саксонии. Курфюрст Саксонский и король польский Август III вместе со своим канцлером Брюлем бежали в Варшаву. Саксонская армия под командованием фельдмаршала Рутковского оказалась заблокированной у Пирны. 9 сентября пруссаки заняли беззащитный Дрезден. На помощь Дрездену выступили войска Австрии, по своей численности значительно превосходящие армию Фридриха. Но австрийцы были разбиты и опрокинуты в Эльбу, и 15 октября Рутковский капитулировал. Его армия была полностью включена в армию прусского короля. А Саксония вслед за Силезией стала составной частью Пруссии.
Россия объявила войну Пруссии 16 августа 1756 г. Войска пока только готовились к выступлению в Восточную Пруссию. Формирование армии Конференция возложила на фельдмаршала А. Б. Бутурлина, а ее главнокомандующим был назначен С. Ф. Апраксин. Он являлся участником военных походов Миниха, при взятии Очакова получил чин премьер-майора, в 1739 г. произведен в генерал-майоры, занимал должность вице-президента Военной коллегии, в 1746 г. стал генерал-аншефом и, наконец, 5 сентября 1756 г. был пожалован званием фельдмаршала. Особых военных дарований за ним не наблюдалось. Напротив, Степан Федорович отличался медлительностью и отсутствием должной смелости при принятии важных решений.
Русская армия численностью 65 тыс. человек, имея более 19 тыс. лошадей, весной 1757 г. сосредоточилась в районе Ковно (Каунаса). В июне началось наступление в направлении на Кенигсберг, но действия Апраксина отличались крайней медлительностью. И только 21 июля его армия вступила в пределы Восточной Пруссии. Здесь Апраксин часть своих войск под предводительством генерала Фермора направил для занятия Мемеля (Клайпеды), а сам продолжал движение к Кенигсбергу.
Осведомленный о нерешительном продвижении русских войск, Фридрих II поручил защиту Восточной Пруссии своему фельдмаршалу Левальду, а сам с главными силами повел наступление в Богемии. Прусский король с презрением относился к России и ее армии, высокомерно называя русские войска «ордой дикарей». «Не им воевать со мной»,— говорил он хвастливо. Поэтому 22-тысячного отряда Левальда было, по его мнению, более чем достаточно, чтобы не только остановить, но и разбить русских. Но Фридрих просчитался.
Апраксин со своей 55-тысячной армией переправился 17 августа через реку Прегель и расположился на лугу перед деревней Гросс-Егерсдорф. Рано утром 19 августа пруссаки неожиданно напали на русский лагерь — войска даже не успели построиться. Тяжелое сражение продолжалось несколько часов, преимущественно в центре русских боевых порядков. Пруссакам удалось разгромить два полка — Нарвский и 2-й Гренадерский. В бою был убит генерал-аншеф В. А. Лопухин (племянник Евдокии Лопухиной — первой жены Петра I). Русские солдаты сражались с необычайной стойкостью. Шуваловские «единороги», впервые опробованные в бою, наповал косили пруссков. Исход сражения решила штыковая атака солдат под водительством 32-летнего генерал-майора Петра Алексан^ дровича Румянцева, будущего выдающегося русского полководца. В тот момент, когда правое крыло 2-й дивизии русских дрогнуло и начало отступать, Румянцев с четырьмя полками резерва, проявив собственную инициативу, пробрался через лес и неожиданно ударил противнику во фланг. Пруссаки побежали. Пожары в деревне, дым и пыль, разносимые сильным ветром, усиливали панику среди отступавших. Не разобравшись, вторая линия пруссаков открыла огонь по своей первой линии. Русская кавалерия завершила разгром. Хваленая армия Фридриха II в первом же бою с русскими при Гросс-Егерсдорфе потеряла до 10 тыс. убитыми, ранеными и пленными. Кроме того, на поле боя было оставлено 29 орудий.
Путь на Кенигсберг открылся. Занятый на западе, Фридрих ничем не мог помочь Восточной Пруссии. Несмотря на серьезные потери, настроение в русской армии оставалось приподнятым. Все ждали приказа следовать вперед. Однако, несколько дней в бездействии простояв у Алленбурга, армия по приказу Апраксина неожиданно начала отступление через Тильзит на зимние квартиры. Только немногие его сторонники оправдывали такие действия, в частности, отсутствием провианта для армии. Об этом говорилось на военном совете, заседавшем 27 августа под председательством фельдмаршала и принявшем решение об отступлении. Очень скоро отступление русской армии превратилось в бессмысленное бегство, когда оставляли собственные обозы, бросали оружие. Русские военные моряки доставили из Мемеля баржи с продовольствием для армии, но по приказу Апраксина они были пущены на дно. Отступавших преследовал оправившийся после поражения при Гросс-Егерсдорфе отряд Левальда. Апраксин, а заодно с ним и Фермор бросили на дорогах битвы несколько тысяч больных и раненых воинов и оставили врагу 80 орудий. Неудивительно, что молодой генерал Петр Иванович Панин с риском для себя срочно прибыл в Петербург и доложил Елизавете об измене Апраксина.
Существует версия, что Апраксин, принимая решение об отступлении, действовал по указанию канцлера Бестужева-Рюмина. Однако Екатерина Алексеевна, в то время жена Петра Федоровича и великая княгиня, в «Собственноручных записках императрицы» по-другому излагает события того времени. Полностью оправдывая Бестужева- Рюмина, она утверждает, что Апраксин сам принимал решение об отступлении. В то же время не отрицается наличие придворных интриг, которые роковым образом влияли на ход военных действий в период Семилетней войны. Эта версия гласит: «Спустя некоторое время мы узнали, что фельдмаршал Апраксин вместо того, чтобы воспользоваться своими успехами после взятия Мемеля и выигранного под Гросс-Егерсдорфом сражения и идти вперед, отступал с такою поспешностью, что это отступление походило на бегство, потому что он бросал и сжигал евой экипаж и заклепывал пушки. Никто ничего не понимал в этих действиях; даже его друзья не знали, как его оправдывать, и через это самое стали искать скрытых намерений. Хотя я и сама точно не знаю, чему приписать поспешное и непонятное отступление фельдмаршала, так как никогда больше его не видела, однако я думаю, что причина этого могла быть в том, что он получал от своей дочери, княгини Куракиной, все еще находившейся, из политики, а не по склонности, в связи с Петром Шуваловым, от своего зятя, князя Куракина, от своих друзей и родственников довольно точные известия о здоровье императрицы, которое становилось все хуже и хуже; тогда почти у всех начало появляться убеждение, что у нее бывают очень сильные конвульсии регулярно, каждый месяц, что эти конвульсии заметно ослабляют ее организм, что после каждой конвульсии она находится в течение двух, трех и четырех дней в состоянии такой слабости и такого истощения всех способностей, какие походят на летаргию, что в это время нельзя ни говорить с ней, ни о чем бы то ни было беседовать. Федьдмаршал Апраксин, считая, может быть, опасность более крайней, нежели она была на самом деле, находил несвоевременным углубляться дальше в пределы Пруссии, но счел долгом отступить, чтобы приблизиться к границам России, под предлогом недостатка съестных припасов, предвидя, что в случае, если последует кончина императрицы, эта война сейчас же окончится. Трудно было оправдать поступок фельдмаршала Апраксина, но таковы могли быть его виды, тем более, что он считал себя нужным в России, как я это говорила, упоминая об его отъезде. Граф Бестужев прислал мне сказать через Штамбке *, какой оборот принимает поведение фельдмаршала Апраксина, на которое императорский и французский поелы громко жаловались; он просил меня написать фельдмаршалу по дружбе и присоединить к его убеждениям свои, дабы заставить повернуть его с дороги и положить конец бегству, которому враги его придавали оборот гнусный и пагубный. Действительно, я написала фельдмаршалу Апраксину письмо, в котором я предупреждала его о дурных слухах в Петербурге и о том, что его друзья находятся в большом затруднении, как оправдать поспешность его отступления, прося его повернуть с дороги и исполнить приказания, которые он имел от правительства. Великий канцлер граф Бестужев послал ему это письмо. Фельдмаршал Апраксин не ответил мне...» 227
К сказанному следует добавить, что Екатерина II в то же время не опровергает факта существования заговора Бестужева-Рюмина против великого князя Петра Федоровича, и что был он направлен в поддержку самой Екатерины, и пресловутое отступление Апраксина с ним не связывалось. Вот что она пишет об этом: «Болезненное состояние и частые конвульсии императрицы заставляли всех обращать взоры на будущее: граф Бестужев и по своему месту, и по своим умственным способностям не был, конечно, одним из тех, кто об этом подумал последний. Он знал антипатию, которую давно внушили великому князю про-5 тив него; он был весьма сведущ относительно слабых способностей этого принца, рожденного наследником стольких корон. Естественно, этот государственный муж, как и всякий другой, возымел желание удержаться на своем месте; уже несколько лет он видел, что я освобождаюсь от тех предубеждений, которые мне против него внушили; к тому же он смотрел на меня лично как на единственного, может быть, человека, на котором можно было в то время основать надежды общества в ту минуту, когда императрицы не станет. Это и подобные размышления заставили его составить план, по которому со смерти императрицы великий князь будет объявлен императором по праву, а в то же время я буду объявлена его соучастницей в управлении, что все должностные лица останутся, а ему дадут звание подполковника в четырех гвардейских полках и председательство в трех государственных коллегиях — в коллегии Иностранных дел, Военной и Адмиралтейской. Отсюда видно, что его претензии были чрезмерны. Проект этого манифеста он мне прислал... через графа Понятовского, с которым я условилась ответить ему устно, что я благодарю его за добрые насчет меня намерения, но что я смотрю на эту вещь как на трудноисполнимую» 228.
Трудно сказать, в какой из двух версий больше правды. Но не вызывают сомнений два обстоятельства. Во-первых, Елизавета в то время была действительно тяжело больна и в любой момент могла освободить престол для своего племянника Петра Федоровича, объявленного наследником еще в ноябре 1742 г. При выходе из церкви в Красном селе 8 сентября 1757 г. императрица без сознания упала на паперти и долгое время не приходила в себя. После этого самочувствие ее продолжало внушать серьезное опасение окружающим. Во-вторых, ни для кого не было секретом, что великий князь Петр Федорович открыто благоволил к Фридриху II, называл себя его преданным другом и считал войну против него досадной ошибкой. Поэтому нет ничего удивительного в том, что трусливый и беспринципный аристократ Апраксин в угоду будущему Петру III легко и быстро пошел на предательство национальных интересов России.
Елизавета приказала арестовать Апраксина и провести по его делу тщательное расследование. По возвращении фельдмаршала в Петербург его взяли под стражу в небольшом дворце недалеко от столицы, в местечке с загадочным названием Три Руки. Следствие продолжалось около трех лет. Комиссия, допрашивавшая Апраксина, не могла получить от него каких-либо серьезных улик — он упорно продолжал отрицать свою вину. Трагическая развязка наступила совсем неожиданно. У императрицы спросили, как же дальше поступить с упрямым фельдмаршалом. Елизавета ответила, что поскольку вина арестованного не доказана, то остается последнее средство — его придется освободить. Во время очередного заседания следственной комиссии один из ее членов успел произнести только первую половину фразы, сказанной Елизаветой: «Остается последнее средство»,— фельдмаршал после услышанных им слов представил себе ужасные пытки и так перепугался, что сразу же скончался. Произошло это 26 августа 1760 г.
После падения Апраксина только 4 месяца и 10 дней продержался у власти Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Его заговор против Петра Федоровича не был раскрыт (канцлеру удалось вовремя сжечь компрометирующие бумаги) , однако подозрения и недоверие к нему усилились не только у Елизаветы, но и у других членов Конференции. Среди близкого окружения императрицы у него появилось слишком много недругов и очень мало осталось друзей. Его главными противниками были братья Шуваловы, вице- канцлер Михаил Воронцов и великий князь Петр Федорович. Кроме того, после отступления армии Апраксина против русского канцлера резко выступили французский посол Лопиталь и австрийский посол Эстергази. Первый считал, что Бестужев склонен более к союзу с Англией, чем с Францией, а второй возмущался тем, что канцлер не хотел считать Австрию первой державой, воюющей с Пруссией.
Алексей Петрович был арестован 27 февраля 1758 г. при полном собрании Конференции и лишен всех чинов и знаков отличия. Вместе с ним были взяты под стражу ювелир Екатерины Бернарди и приближенные к Бестужеву Иван Елагин (бывший адъютант Алексея Разумовского) и Василий Ададуров (бывший учитель русского языка у Екатерины). Допрос арестованных, порученный генерал-прокурору Н. Ю. Трубецкому, начальнику Тайной канцелярии А. И. Шувалову и фельдмаршалу А. И. Бутурлину, не дал ничего нового. И все же А. П. Бестужев-Рюмин был осужден на смерть. Императрица не утвердила столь суровый приговор и заменила его ссылкою. Опальный в апреле 1759 г. отправился в принадлежавшее ему село Горстово Московской губернии.
По восшествии на престол Екатерина II высочайшим указом реабилитировала бывшего канцлера, вернула ему все чины и пожаловала званием генерал-фельдмаршала. Нелишне заметить, что современники не всегда лестно отзывались о личных качествах этого деятеля.
Елизавета и ее Конференция не могли смириться с неудачей первого похода войск в Восточную Пруссию. Поэтому отведенная на зимние квартиры в Литву и Курляндию русская армия снова была приведена в боевой порядок. Указом от 21 октября 1757 г. командование армией было возложено на генерал-аншефа Виллима Виллимовича Фермора. Англичанин по национальности, он в 1720 г. поступил на русскую службу, был участником войн с Турцией и Швецией и считал себя учеником Миниха. Во время первого выступления в Пруссию его отряд при поддержке моряков брал крепость Мемель, но сам генерал не отличался особенной воинской доблестью да к тому же во многом поддерживал Апраксина.
По первому зимнему пути 34-тысячная армия Фермора вновь выступила в Восточную Пруссию. Войска следовали двумя колоннами: правая колонна вышла из Мемеля, левая следовала под командой Петра Румянцева на Тильзит. В это время корпус Левальда действовал в Померании против шведов, поэтому русские почти не встречали сопротивления. С ходу Румянцев взял Тильзит. Русские войска 11 января 1758 г. овладели Кенигсбергом и вскоре заняли всю Восточную Пруссию. По манифесту Елизаветы она в качестве отдельной области была присоединена к Российской империи. 24 января, в день рождения Фридриха II, все жители и чиновники Восточной Пруссии присягали русской императрице. Во все крупные города этой провинции были назначены представители русской власти, и все доходы ее стали поступать в царскую казну. В Кенигсберге почти все оставалось по-прежнему: те же чиновники, так же функционировали почта и регистратура, работали учебные заведения, свободно торговали лавки. Не было никаких контрибуций. И немцы довольно быстро начали сотрудничать с победителями. Знаменательный факт: вместе со многими пруссаками Елизавете без какого-либо принуждения присягнул выдающийся гражданин Кенигсберга, известный всему миру философ Иммануил Кант.
В конце мая 1758 г. Фермор начал наступление в Померании, следуя сначала вдоль морского побережья. Потом он круто повернул войско на юг, по направлению на Кюстрин. Овладение крепостью Кюстрин, узлом дорог и переправ на правом берегу Одера при впадении в него реки Варты, было главной целью наступления. В военном плане Конференции отмечалось, что при достижении русскими войсками этой цели «через то прусский король лишился бы всей Померании и части Бранденбургии». К тому времени призванные в западных областях России новые воинские пополнения были сформированы в отдельный так называемый Обсервационный корпус, который двигался из района формирования к главным силам с большим опозданием.
В первой половине августа главные силы русской армии подошли к Кюстрину и начали его осаду. В результате интенсивного обстрела в крепости начались пожары. В это время прусский король с группой своих войск поспешно двигался из Силезии в район Кюстрина. Здесь, присоединив к себе войска, действовавшие ранее против русских, он переправился через Одер и на его правом берегу решил атаковать армию Фермора.
Фермор поступил нерасчетливо, разбросав накануне сражения свои силы. В то время, когда основное ядро армии находилось под Кюстрином, он отправил корпус Румянцева к Шведту, расположенному в 60 километрах ниже по Одеру,— там ошибочно предполагалась наиболее вероятная переправа неприятельских войск через реку. Обсервационный корпус тоже стоял позади армии все еще на удалении, примерно в двух переходах.
Получив донесение о переправе Фридриха через Одер, Фермор снял блокаду Кюстрина и занял позицию на обширном холмистом поле, перерезанном двумя оврагами. В тылу его войск лежала деревня Цорндорф. Фридрих в свою очередь в ночь на 14 августа произвел глубокий обход правого крыла русской армии и вышел ей в тыл. Это вынудило Фермора утром развернуть фронт своей армии — теперь ее вторая линия стала первой, а правый фланг — левым.
Накануне сражения стороны имели следующее соотношение сил. У русских было под ружьем 42 590 человек, в том числе 3282 единицы регулярной кавалерии (к началу битвы к основным силам все-таки успел подойти Обсервационный корпус). Пруссаки насчитывали 32 760 человек, в том числе кавалерии 9960. Тройное превосходство пруссаков в кавалерии уравновешивало общее соотношение сил с обеих сторон.
Первыми в бой вступили вражеские батареи. С высот севернее Цорндорфа они открыли сильный огонь по русским позициям. Построив косой боевой порядок, Фридрих около 11 часов дня начал атаку правого фланга наших войск. Косая атака, впервые введенная в практику боевых действий прусским королем, являлась усовершенствованием прежней линейной тактики. Атакуя один фланг противника и охватывая его своим более сильным флангом, Фридрих остальную часть своих войск держал позади — уступом. Это позволяло ему создавать в нужном месте превосходство в силах и этим облегчать разгром неприятельского фланга, после чего общая победа достигалась при меньших потерях.
Под Цорндорфом косая атака Фридриха II не принесла успеха. В этом сражении русские солдаты показали величайшую храбрость и стойкость. Под опустошительным огнем прусской артиллерии и под натиском хорошо обученной и закаленной в боях пехоты Фридриха правый фланг русских войск стоял несокрушимо. Фридрих бросил в атаку всю свою кавалерию. Русская пехота пропустила ее вместе с королем в образовавшиеся бреши, а потом снова сомкнула свои ряды. Пруссаки с большими потерями едва пробились обратно. После двух часов дня Фридрих перестроил свои боевые порядки, перенеся главный удар на левый фланг. Но и там русские стойко встретили противника. К семи часам вечера армия Фридриха выдохлась. Расстроенная и обескровленная, она прекратила наступление. Поле боя осталось за русскими. Обе армии ночь провели под ружьем. На другой день Фридрих не осмелился возобновить кровопролитную схватку.
Стойкость и храбрость русских войск под Цорндорфом заслуживают высокой похвалы и потому, что вопреки неудовлетворительному руководству боем (Фермор покинул поле сражения) солдаты продемонстрировали высокие моральные качества. Контрудары и удары русских войск по противнику наносились разновременно, несогласованно, соответствующие меры по обеспечению флангов не принимались. Все это ставило русских воинов в критическое положение. Только геройская стойкость воинов, продолжавших после нарушения боевого порядка сопротивление мелкими группами, позволила выйти из кризиса. К этому надо добавить, что не один только Фермор покинул сражение у деревни Цорндорф. С поля боя трусливо бежали генерал князь Александр Михайлович Голицын, принц Карл Саксонский, австрийский барон Сент-Андре, генерал-квартирмейстер Герман и секретарь Фермора Шишкин. На другой день после битвы офицеры штаба настойчиво советовали Фермору соединиться с подходившим свежим корпусом Румянцева и, получив численное превосходство в силах, атаковать расстроенную и деморализованную армию Фридриха. Но у него не хватило смелости продолжить баталию, и он приказал начать отступление. Вскоре Фридрих с оставшимися силами ушел в Силезию. Фермор, некоторое время простояв в районе восточнее Одера, предпринял неудачную осаду Кольберга и в ноябре вернулся с армией к берегам Нижней Вислы на зимние квартиры.
Стратегические результаты кампании 1758 г. были, таким образом, равны нулю. Это не устраивало Конференцию. Фермор, человек всегда и во всем осторожный, обратился с просьбой освободить его от командования войсками. Просьба была удовлетворена, и 8 мая 1759 г. Конференция назначила нового, по счету третьего командующего армией. Им стал генерал-аншеф Петр Семенович Салтыков. Он был близок к царствующему дому. Отец его, генерал-аншеф Семен Андреевич, по линии матери состоял в родстве с императрицей Анной Ивановной. Это обстоятельство обеспечило его первоначальную карьеру. Он начал службу в 1714 г. солдатом в гвардии и вскоре был отправлен Петром I во Францию для обучения морскому делу. В 1734 г. в чине генерал-майора принимал участие в походе русских войск в Польшу. В 1742 г. генерал-поручиком служил под началом фельдмаршала Ласси. После подписания мира со Швецией в составе корпуса Кейта находился в Стокгольме — на случай выступления датских войск против Швеции, ставшей уже дружественной по отношению к России. По возвращении из Стокгольма командовал Псковской дивизией. В 1756 г. был назначен командиром украинских ландмилицких полков.
Внешне новый командующий выглядел более чем скромно. Андрей Тимофеевич Болотов, русский писатель* видевший Салтыкова в Кенигсберге на его пути в действующую армию, сообщал о нем: «Старичок, седенький, маленький, простенький, в белом ландмилицком кафтане, без всяких украшений и без всех пышностей, ходил он по улицам и не имел за собою более двух или трех человек. Привыкнувшим к пышностям и великолепиям в командирах, чудно нам сие и удивительно казалось, и мы не понимали, как такому простенькому и, по всему видимому, ничего не значащему старичку можно было быть командиром столь великой армии и предводительствовать ей против такого короля, который удивлял всю Европу своим мужеством, проворством и знанием военного искусства. Он казался нам сущею курочкой, и никто и мыслить того не отваживался, что мог учинить что-нибудь важное» 229. Но внешний вид человека порой обманчив. В данном случае «простенький старичок» обладал творческим отношением к ратному делу, светлым умом, энергией и в то же время осторожностью и хладнокровием. В минуту опасности он проявлял твердость и быструю сообразительность. Особенно отличало его от других военачальников знание русского солдата, вера в его стойкость и патриотизм.
Салтыков прибыл к войскам и принял командование 19 июня 1759 г. К этому времени основные силы Фридриха II в Силезии и группа войск принца Генриха в Саксонии (в общей сложности около 35 тыс. человек) занимали центральное положение между армиями союзников. Кроме того, 30-тысячный корпус прусских войск под командованием Христофора Доны оперировал в Польше. Противостоящие прусскому королю австрийские войска под командованием фельдмаршала Леопольда Дауна имели численность до 135 тыс. человек. Русская армия, сосредоточившаяся в Познани, насчитывала около 40 тыс., в том числе 7—8 тыс. иррегулярной конницы, которая считалась непригодной для серьезного сражения.
По плану Конференции Салтыков должен был искать соединения с войсками Дауна на Одере, в районе Каролата. Выступление австрийцев, однако, задерживалось. Тогда Салтыков перешел границу и сам направился навстречу Дауну. Прусский корпус генерала Веделя пытался воспрепятствовать продвижению русских, но 12 июля он был наголову разбит в кровопролитном сражении у местечка Пальциг. Армия Салтыкова 17 июля вышла к Одеру у города Кроссена.
Лишенный возможности установить контакт с австрийцами, очень медленно продвигавшимися из Богемии на север, Салтыков решил идти вдоль Одера к Франкфурту, угрожая, таким образом, Берлину. Русская армия 23 июля подошла к Франкфурту и расположилась на правом берегу Одера у деревни Кунерсдорф. Небольшой отряд без особого труда овладел городом — до Берлина оставалось немногим более 80 километров.
Угроза, нависшая над столицей Пруссии, заставила Фридриха II принять ответные меры. Он с частью войск из своих главных сил соединился с частью корпуса Генриха и срочно двинулся к Франкфурту. По пути к нему примкнули войска Веде ля, перешедшие после Пальцига на левый берег Одера. В общей сложности армия Фридриха под Франкфуртом составила 49 тыс. человек.
Несогласованность в действиях австрийских и русских войск продолжалась. Даун по-прежнему медлил и отправил к Салтыкову только один корпус Лаудона. После этого общая численность армии Салтыкова достигла 59 тыс. человек.
Фридрих II переправился через Одер ниже Франкфурта и остановился в районе к юго-востоку от позиции русских войск. Свои войска он развернул под прямым углом к фронту союзников, а батареи выдвинул на высоты к северо- востоку, востоку и юго-востоку от поля предстоящего сражения.
Войско Салтыкова заняло на Кунерсдорфских высотах позицию фронтом на юг, правый фланг русских войск примыкал к Одеру, а левый стоял на самой восточной из трех высот Кунерсдорфской гряды. Фронт и фланги позиции были прикрыты земляными укреплениями. Построив пехоту в обычные две линии, Салтыков в отличие от устаревших правил линейной тактики боя поставил очень сильный резерв за своим правым крылом — здесь была часть русской кавалерии и австрийский корпус. На левом крыле располагались войска Обсервационного корпуса.
Сражение началось 1 августа 1759 г. ближе к полудню. Войска Фридриха II ударили по левому флангу армии Салтыкова. Очень скоро 15 русских батальонов и 42 орудия были выведены из строя. К трем часам дня пруссаки завладели половиной поля сражения. Казалось, их победа предрешена. Но в центре и на правом крыле русские стояли непробиваемой стеной. Очень большую роль на этом этапе боя сыграла русская артиллерия. Шуваловские «единороги» не только косили вражескую пехоту, но и успешно боролись с прусской артиллерией, ведя прицельный огонь через свои боевые порядки. Атаки пруссаков стали захлебываться. И когда пехота и кавалерия противника начали выдыхаться, русский резерв внезапно ударил вдоль фронта. Солдаты короля не выдержали и в беспорядочной панике побежали. Вместе с ними бежал и Фридрих, оставив на поле боя в качестве трофея свою шляпу. А к ногам Елизаветы позже были положены и другие трофеи — 28 знамен армии Фридриха. Императрица за блистательную победу высочайше пожаловала Салтыкова званием генерал-фельдмаршала.
Потери прусской армии при Кунерсдорфе составили 19 тыс. человек; русские потеряли 13 500 человек; австрийцы — 2 тыс. человек. Сражение при Кунерсдорфе было наиболее значительным событием всей Семилетней войны. Именно здесь Фридрих II потерпел первое поражение за всю свою нашумевшую полководческую деятельность. Союзники получили возможность в кратчайший срок успешно завершить войну. Но победа русского оружия осталась неиспользованной. Причиной такого развития событий послужили два определяющих обстоятельства: трусость и предательство австрийского двора и его генералитета по отношению к России и несогласованность в действиях Петербурга и Вены.
Убегая из Кунерсдорфа, Фридрих II преодолел половину пути до Берлина и остановился в Фюрстенвальде на позициях, прикрытых рекой Шпрее. Здесь через несколько дней ему удалось привести в порядок свои войска и в общей сложности набрать около 30 тыс. человек.
В свою очередь через два дня после сражения к войскам Салтыкова подошел второй австрийский корпус фельдмаршала Гаддика. Под Франкфуртом союзники располагали примерно 48 тыс. воинов. Этих сил было вполне достаточно, чтобы атаковать Фридриха и довершить его разгром. Салтыков предлагал не терять времени и двинуться на Берлин. Но австрийское командование не соглашалось. У венского двора были свои намерения, состоявшие в том, чтобы не допустить усиления России в результате ее войны с Пруссией. Австрия стремилась также использовать русскую армию в своих интересах, например для возвращения утерянной ею Силезии. Поэтому австрийские генералы хотели перенести военные действия из Пруссии в Силезию, где австрийская армия могла бы заняться осадой силезских крепостей, а русские войска помогали бы прикрывать эти осадные операции.
Салтыков с полным основанием отверг пожелания австрийцев. В Губене 11 августа состоялась его встреча с Дауном. Но личные переговоры двух командующих не устранили разногласий между союзниками — они еще больше усилились и привели к ухудшению отношений между Петербургом и Веной.
Салтыков считал, что после присоединения к России Восточной Пруссии надо кончать войну; какой резон проливать русскую кровь за интересы Австрии и Франции? Елизавета втайне была согласна с этим, но Конференция, боясь осложнений с Веной, пыталась обвинить строптивого командующего русской армией в его несговорчивости.
Потеряв надежду на быстрое окончание войны и на успех совместных действий против Фридриха, Салтыков предлагал в 1760 г. повести наступление силами русских войск в Померании, овладеть Кольбергом (важной гаванью на побережье Балтики и удобной базой снабжения армии морским путем) и на зиму расквартировать армию в этой провинции. Конференция отклонила план как не учитывавший интересов Австрии. Заболевший Салтыков в сентябре сдал командование армией Фермору. Новым командующим был назначен фельдмаршал Александр Борисович Бутурлин. Это был человек малоподготовленный и чрезмерно осторожный. Прибыл он в армию во второй половине октября, когда войска уже возвращались на прежние зимние квартиры.
В 1760 г русская армия не имела сколько-нибудь существенных успехов на полях войны. Единственным заметным событием был знаменитый рейд наших войск на Берлин, предпринятый в конце сентября. Фридрих II в то время воевал в Саксонии с Дауном. Отряд, выделенный для похода на Берлин, возглавлял Тотлебен. Его прикрывал передовой корпус генерала Захара Григорьевича Чернышева. По предписанию Конференции русские должны были взять с прусской столицы «знатную денежную контрибуцию» и, кроме того, «все арсеналы, пушечный литейный двор, все магазины и оружейные и суконные фабрики вконец разорить». По соглашению с Веной к Берлину направлялся также корпус австрийского генерала Ласси.
К окрестностям Берлина Тотлебен подошел с юга 21 сентября. Чернышев к этому времени занял Фюрстен- вальде на реке Шпрее. Малыми силами 23 сентября Тотлебен предпринял штурм Котбусских и Галльских ворот немецкой столицы, но успеха не имел и отступил к Копенику, где соединился с корпусом Чернышева. В это время в Берлин с севера беспрепятственно вошел со своими войсками принц Вюртембергский. С юга к столице успел подступить и корпус Ласси. Таким образом, к 27 сентября, в канун штурма, в городе было 14 тыс. пруссаков, а в его окрестностях стояло 20 тыс. русских и 17 тыс. австрийцев. Пруссаки, однако, не отважились принять бой за свою столицу, и ночью на 28 сентября принц Вюртембергский отступил со своим отрядом к Шпандау.
Граф Чернышев готовился к штурму города, но 29 сентября неожиданно узнал, что Тотлебен минувшей ночью успел самовольно принять капитуляцию Берлина, причем на условиях, крайне выгодных для пруссаков. Заняв столицу неприятеля, Тотлебен не выполнил указаний о разрушении арсенала, магазинов, оружейных и суконных фабрик. Это вызвало открытый ропот в войсках. Фермор, как временно командующий армией, вынужден был возбудить против него следствие. Но в Петербурге Тотлебену удалось оправдаться.
Русские войска пробыли в столице Пруссии несколько дней. С города была получена контрибуция, взяты трофеи и пленные. Ключ от Берлина был передан в Казанский собор Петербурга на вечное хранение. Русские солдаты не проявляли враждебности к местному населению и поддерживали общий порядок. Но как только появились солдаты Ласси, начались погромы, мародерство и насилие — австрийцы мстили пруссакам за Силезию. Русским пришлось открыть огонь по союзникам, чтобы восстановить порядок. Австрийцы, хотя Ласси получил свою часть контрибуции, остались недовольны таким исходом операции.
Фридрих II, узнав о падении Берлина, немедленно оставил войну с Дауном и бросился на помощь своей столице. Об этом вовремя донесли Чернышеву, и он, имея только один корпус, не стал испытывать судьбу и организованно покинул город. Через три дня его войска достигли Франкфурта, где были сосредоточены главные силы Фермора.
По плану Конференции основные силы русской армии во главе с Бутурлиным действовали в 1761 г. совместно с австрийцами в Силезии. Достичь здесь заметных положительных результатов союзникам не удалось. В Померании, где русскими вспомогательными войсками командовал генерал Румянцев, наконец-то удалось овладеть сравнительно небольшой, но очень важной крепостью и портом Кольберг.
Румянцев со своим корпусом, насчитывающим 15 тыс. человек, подошел к Кольбергу в августе. Крепость и сильно укрепленный лагерь вокруг нее обороняли в то время войска принца Вюртембергского численностью 18 тыс. человек, прибывшие из Берлина. Хорошо организованная коммуникация Нижний Одер — Кольберг помогала снабжению крепости и лагеря всем необходимым. Осада началась 2 сентября. В помощь Румянцеву с моря прибыло подкрепление численностью 7 тыс. человек. Во взаимодействии с флотом, который блокировал крепость с моря, высадил десант и вел многократные бомбардировки укреплений, Румянцев умело и настойчиво вел блокаду. Постоянно прерывая коммуникацию противника, решительно вступал в бой с осажденными при их малейших попытках совершить очередную вылазку. В результате пруссаки не выдержали. В конце октября, испытывая острый недостаток в продовольствии, принц Вюртембергский покинул со своими войсками Кольберг. Оставшийся в крепости небольшой гарнизон продержался недолго, 5 декабря он капитулировал.
После падения Кольберга русская армия получила базу снабжения вблизи границы провинции Бранденбург, что позволяло создать реальную угрозу наиболее важным жизненным центрам противника. Складывались предпосылки для окончательного поражения войск Фридриха II в самом ближайшем будущем. Но смерть Елизаветы Петровны 25 декабря 1761 г. и воцарение Петра III круто изменили политическую ситуацию и спасли Пруссию от окончательного поражения. Новый русский император, друг и почитатель Фридриха II, 24 апреля 1762 г. подписал договор, по которому Пруссии возвращались все земли, занятые русскими войсками. Как писал С. М. Соловьев, «сделанное Петром III глубоко оскорбляло русских людей, потому что шло наперекор всеобщему убеждению, отзывалось насмешкою над кровью, пролитою в борьбе, над тяжелыми пожертвованиями народа для дела народного, правого и необходимого; мир, заключенный с Пруссией, никому не представлялся миром честным; но, что всего было оскорбительнее, видели ясно, что русские интересы приносятся в жертву интересам чуждым и враждебным; всего оскорбительнее было то, что Россия подпадала под чужое влияние, чужое иго, чего не было и в печальное время за двадцать лет тому назад...» 230.
Семилетняя война закончилась в 1763 г. подписанием Парижского мирного договора между Англией и Францией и подписанием Губертсбургского мирного договора между Пруссией, Австрией и Саксонией. Англия, вышедшая победительницей из войны, получила от Франции Канаду, Восточную Луизиану, Флориду, часть французских колоний в Индии и почти всю территорию Сенегала в Африке. Одновременно с потерей колоний в Новом Свете Франция теряла свой авторитет и в Старом Свете.
В свою очередь Австрия отказалась от всех притязаний на земли прусского короля, при этом Силезия окончательно была закреплена за Пруссией. Саксонскому курфюрсту возвращались владения, занятые Фридрихом II на первом этапе войны. Стороны обязались вернуть друг другу захваченное имущество и военнопленных. Фридрих II обязался, кроме того, не нарушать свободу исповедания католицизма в Силезии.
России Семилетняя война стоила более 300 тыс. жизней подданных и огромной суммы — 30 млн руб. Обстоятельство, связанное с восшествием на русский престол Петра III, изменило финал войны и лишило Россию плодов ее великих усилий. Но ничто не могло лишить ее заслуженной славы. Международный авторитет и внешнеполитические позиции страны после этой войны еще больше укрепились. Армия России перед всеми показала свою способность вести упорные сражения и побеждать наиболее сильную армию тогдашней Европы.
Елизавету Петровну с первых дней ее пребывания на троне беспокоил вопрос престолонаследия. Захватив царскую корону с помощью гвардии, она и после себя не хотела уступить ее кому-нибудь из представителей потомственной ветви Ивана V. И поспешила назвать своего будущего преемника. 15 ноября 1742 г. им был официально объявлен племянник Елизаветы, родной внук Петра I герцог Шле- звиг-Голштинский Карл Петр Ульрих. Сын Голштин- Готторпского герцога Карла Фридриха и старшей дочери Петра I, Анны, одновременно приходился внуком Карлу XII. При известных обстоятельствах он мог претендовать также и на шведский престол.
Выбор Елизаветы нельзя назвать удачным. С одной стороны, новый наследник престола был для русских людей таким же ненавистным немецким принцем, как и те, от которых избавились в 1741 г. Будущий монарх Российской империи оказался заурядной личностью.
Петр Ульрих родился в 1728 г. физически слабым и малоразвитым ребенком. Он очень рано остался без родителей и воспитывался гофмаршалом Брюммером, который был больше солдатом и конюхом, чем педагогом. Детство его прошло в обстановке, которая мало чем отличалась от казармы. Мальчику не позволяли резвиться, его плохо кормили, а грубые окрики Брюммера и частые наказания лишили его здоровых нравственных начал и чувства человеческого достоинства. Сами наказания были унизительными для подрастающего юноши: стояние на коленях на горохе, украшение ослиными ушами, удары хлыстом по мягкому месту и даже битье чем попало. Его пытались учить языкам и другим предметам, но слабые способности и грубые методы принуждения рождали у него только отвращение к любым серьезным занятиям. Особенно ненавистной для него была латынь, которая в те времена являлась обязательной для каждого образованного человека. Воспитание молодого герцога велось в духе лютеранской религии и шведского патриотизма, поскольку поначалу его готовили к занятию шведского престола. На практике это означало, что с малых лет ему внушалось не только неуважение к России, но и высокомерное, пренебрежительное отношение ко всему русскому. Поэтому до последних дней своих он оставался ревностным поклонником Фридриха II и прусских порядков.
В возрасте 14 лет Петр Ульрих прибыл в Россию. Здесь он формально принял православную веру и стал великим князем Петром Федоровичем. Даже Елизавета, не отличавшаяся своим образованием, была поражена скудными познаниями племянника. Поэтому его снова начали учить, теперь уже на русский и православный манер. Для этой цели воспитателем Петра Федоровича был определен профессор «элоквенции и поэзии», заведующий художественным департаментом Академии наук Якоб Штелин. Но все старания преподавателя не дали каких-либо положительных результатов. Петр Федорович проводил время в играх с солдатиками, разводил своих игрушечных воинов на плац-парады и по караулам; рано пристрастился он к вину и немецкому пиву. Чтобы образумить наследника, Елизавета решила женить его. В вопросе выбора невесты для великого князя мнения русских придворных разделились. Бестужев со своими сторонниками хотел женить Петра Федоровича на принцессе Саксонской, дочери короля Августа III. Обер-гофмаршал Брюммер, Лесток и другие друзья французского посла Шетарди прочили в жены русскому наследнику одну из дочерей французского короля. Но Елизавета отвергла эти варианты и выбрала для своего племянника особу не столь знатную и богатую — принцессу Ангальт-Цербстскую, родившуюся в 1729 г. и нареченную в честь бабушек Софией Августой Фредерикой. А родители называли ее просто Фике. Ее мать Иоганна Елизавета Голштин-Готторпская в 1727 г. 15-летней девицей была выдана за 42-летнего генерал-майора Христиана Августа Ангальт-Цербстского. Он был командиром 8-го Ангальт-Цербстского полка в городе Штеттине (Померания) . Летом 1742 г. Фридрих II назначил его губернатором Штеттина и пожаловал чином генерал-лейтенанта. Несколько позже Христиан стал герцогом и соправителем Цербста.
Первого января 1744 г. герцогиня Иоганна Елизавета и Фике получили письмо из Петербурга. Оно было адресовано им Брюммером от имени императрицы Елизаветы и содержало ее высочайшее приглашение приехать в Россию. Сватовство русского двора имело для Пруссии важное политическое значение, поэтому ее посол в Петербурге Мардефельд своевременно информировал своего короля о намерениях Елизаветы. Фридрих II приветствовал, конечно, предстоящий брак Фике с наследником русского престола, надеясь в будущем в лице «молодого двора» иметь свою агентуру в Петербурге. Он пожелал лично побеседовать с невестой, пригласил ее с матерью в Берлин на приватный обед, во время которого убедился, что 15-летняя Фике заметно умнее своей матери.
После свидания с королем герцогиня с дочерью под именем графини Рейнбек отправилась в далекую, занесенную снегом Россию; 5 февраля они добрались до Митавы (Елгавы); потом на их пути были Рига, Петербург, и наконец вечером 9 февраля они прибыли в Москву в Анненгофский дворец *, в котором в те дни временно находился двор Елизаветы. С этого вечера и началась новая страница в жизни до того мало кому известной девицы Фике из немецкого города Штеттина.
В противоположность своему будущему супругу Фике с первых же дней пребывания в России с завидной настойчивостью и редким прилежанием взялась за изучение русского языка и русских обычаев. С помощью адъюнкта и переводчика Академии наук Василия Ададурова она очень быстро добилась заметных успехов. Уже в конце июня в церкви во время своего обращения в православную веру она четко произнесла свое исповедание на чистом русском языке, чем очень удивила всех присутствующих. Императрица даже прослезилась. Другая задача, которую вполне сознательно решала в то время юная немка, состояла в том, чтобы понравиться и великому князю Петру Федоровичу, и императрице Елизавете, и всем русским людям.
Позже Екатерина II вспоминала: «...поистине я ничем не пренебрегала, чтобы достичь этого: угодливость, покорность, уважение, желание нравиться, желание поступать как следует, искренняя привязанность, все с моей стороны постоянно к тому было употребляемо с 1744 по 1761 г.».
Приняв православие 28 июня 1744 г., Фике на другой день была обручена с великим князем Петром Федоровичем. После этого она получила титул великой княгини и новое имя — Екатерина Алексеевна.
В декабре 1744 г. по дороге из Москвы в Петербург Петр Федорович заболел оспой и пролежал тяжелобольным в Хотилове до февраля. Оспа обезобразила его лицо. Он заметно вырос, но интеллект его оставался на прежнем уровне, да и ребяческие забавы тоже.
Наконец наступил самый важный для Екатерины Алексеевны день — день свадьбы ее с Петром Федоровичем. Она состоялась 21 августа 1745 г. в столице. По русскому обычаю было все: и богатый наряд невесты с драгоценными украшениями, и торжественная служба в Казанской церкви, и парадный обед в галерее Зимнего дворца, и роскошный бал.
Замужество Екатерины мало назвать неудачным или несчастливым — оно было для нее, как для женщины, унизительным и оскорбительным. В первую брачную ночь Петр уклонился от супружеских обязанностей, последующие были такими же. Позже Екатерина свидетельствовала: «...и в этом положении дело оставалось в течение девяти лет без малейшего изменения».
До свадьбы Екатерина на что-то еще надеялась. О своем отношении к Петру-жениху она писала: «...не могу сказать, чтобы он мне нравился или не нравился; я умела только повиноваться. Дело матери было выдать меня замуж. Но, по правде, я думаю, что русская корона больше мне нравилась, нежели его особа. Ему было тогда 16 лет... он говорил со мной об игрушках и солдатах, которыми был занят с утра до вечера. Я слушала его из вежливости и в угоду ему... но никогда мы не говорили между собою на языке любви: не мне было начинать этот разговор...»
Отношения между молодыми супругами не сложились. Екатерина поняла окончательно, что ее муж всегда будет для нее чужим человеком. И думала она о нем теперь уже по-другому: «...у меня явилась жестокая для него мысль в самые первые дни моего замужества. Я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле... этот человек на тебя почти не смотрит, он говорит только о куклах... и обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя; ты слишком горда, чтобы поднять шум из-за этого, следовательно... думайте о самой себе, сударыня»
Не каждая женщина в этой затхлой атмосфере придворных интриг могла подняться выше окружающей ее среды, всегда вести себя внешне достойно и думать только о самой себе, о той пока совершенно неясной перспективе, которая ожидала ее в будущем. И только сочетание незаурядного ума, не по годам сильной воли, немалой храбрости и, конечно, хитрости, лицемерия, неограниченного честолюбия и тщеславия помогло Екатерине в течение 18 лет вести скрытую борьбу за свое место при русском дворе и добиться в конце концов вожделенной короны императрицы.
После свадьбы мать Екатерины Алексеевны отбыла из России, и та осталась среди русских совершенно одинокой. Но это не огорчало ее, они с матерью никогда не были духовно близкими людьми. В довершение мать необдуманными поступками только мешала своей дочери поддерживать незапятнанным доброе имя при дворе. Более всего Екатерина Алексеевна добивалась расположения императрицы. Несмотря на все старания великой княгини всегда и во всем ей нравиться, отношения между ними были неровными, далеко не дружественными, а порой даже напряженными. Правда, Елизавета не скупилась на подарки. Перед обручением Екатерина Алексеевна получила ожерелье стоимостью 150 тыс. руб. На мелкие расходы ей было назначено содержание в 30 тыс. руб.
Императрица очень скоро поняла, что поторопилась с объявлением Петра Федоровича наследником престола. Поведение бездарного племянника часто раздражало ее. Не зная, как выйти из этого несуразного положения, она невольно свое недовольство наследником престола переносила на его жену. Ее обвиняли в равнодушии к мужу, в том, что она не может или не желает по-хорошему повлиять на него, увлечь его своими женскими прелестями. Наконец, императрица требовала от молодых наследника. А его пока не предвиделось.
Не следует забывать, что жизнь «молодого двора» протекала на глазах слуг, которых назначала сама Елизавета. К великой княгине, в частности, в 1746 г. в качестве ее обер-гофмейстерины была приставлена особо преданная императрице статс-дама Мария Семеновна Чоглокова. Эта злая и капризная женщина, по словам Екатерины, шпионила за ней и обо всем докладывала Елизавете. У Петра Федоровича гофмаршала Брюммера императрица тоже заменила князем Василием Аникитичем Репниным, а потом, в 1747 г.,— камергером Николаем Наумовичем Чоглоко- вым, мужем Марии Семеновны. В силу своей ограниченности чета Чоглоковых не могла способствовать сближению великой княгини с императрицей, напротив, вносила в их отношения излишнюю настороженность и недоверие. И по-видимому, у Екатерины Алексеевны были основания писать: «...мне казалось, что она (Елизавета.— Лет.) всегда была мною недовольна, так как бывало очень редко, что она делала мне честь вступать в разговор; впрочем, хоть и жили мы в одном доме и наши покои соприкасались как в Зимнем, так и в Летнем дворце, но мы не видели ее по целым месяцам, а часто и более. Мы не смели без зова явиться в ее покои, а нас почти никогда не звали. Нас часто бранили от имени Ея Величества за такие пустяки, относительно которых нельзя было и подозревать, что они могут рассердить императрицу. Она для этого посылала к нам не одних Чоглоковых, но часто бывало, что она гоняла к нам горничную, выездного или кого-нибудь в этом роде передать нам не только чрезвычайно неприятные вещи, но даже резкости, равносильные грубейшим оскорблениям. В то же время невозможно было быть более осторожной, нежели я была в глубине души, чтобы не нарушить должное Ея Величеству почтение и послушание» .
В свои 18 лет Екатерина развилась в красивую и физически крепкую женщину. Лесть многих окружающих начала приятно кружить ей голову. Чтобы дать выход молодой энергии, она много времени проводила на охоте,, каталась на лодке и лихо ездила верхом на лошади. Для нее не составляло особого труда целый день провести в седле* при этом она одинаково красиво и крепко сидела в нем и по- английски (как подобает знатной аристократке), и по- татарски (как принято у настоящих кавалеристов). Организм ее хорошо привык к климату Петербурга, и вся она излучала теперь здоровье и женское достоинство, глубоко скрывая при этом свое оскорбленное самолюбие и свои тайные помыслы.
А великий князь продолжал играть в куклы и заниматься с отрядом голштинских солдат, которых он специально вызвал в Россию, чем восстановил против себя всех русских. Этих голштинцев в прусской форме он разместил в Ораниенбауме специальным лагерем, где часто пропадал сам, без конца и особой надобности производя построения и развод караулов. Семейная жизнь по-прежнему мало интересовала его. И потому французский атташе граф д'Аллион докладывал в Версаль: «Великий князь все еще никак не может доказать .супруге, что он является мужчиной».
Елизавете Петровне надоело ждать, когда великий князь станет дееспособным мужем, и она нашла возможным решить проблему наследника без его участия. В этих целях ко двору великой княгини были приставлены два молодых,человека — Сергей Салтыков и Лев Нарышкин. Салтыкову было 26 лет, он уже два года состоял в законном браке с одной из придворных фрейлин. По словам Екатерины Алексеевны, «он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться... при дворе. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какой дают большой свет и двор... вообще и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся; свои недостатки он умел скрывать; самыми большими из них были склонность к интриге и отсутствие строгих правил...». Позже Екатерина Алексеевна не столь восторженно отзывалась о своем фаворите. Но тогда недостатки Салтыкова, в частности «отсутствие строгих правил», сиречь его слабость к прекрасному полу, «еще не развернулись на ее глазах». Лев Нарышкин был в молодой компании всего лишь добрым и веселым балагуром. В задуманной «операции» ему отводилась роль прикрытия.
После пасхи 1752 г. Сергей Салтыков начал упорно добиваться у великой княгини особого к себе внимания. На первых порах Екатерина Алексеевна чувствовала себя не совсем уверенно. Ей, безусловно, нравился этот настойчивый поклонник, однако она не могла не бояться гнева императрицы. Очень скоро ее выручила Чоглокова. Не стесняясь, эта всегда строгая и безупречная дама откровенно заявила Екатерине, что «в интересах престолонаследия» ей дозволено выбирать для себя любого из приставленных кавалеров. Бывшая девица Фике не стала задавать глупых вопросов. Она сразу поняла, чего от нее ждут, и с открытым сердцем пошла навстречу своей первой любви.
Двор Елизаветы в очередной раз переезжал из Петербурга в Москву 14 декабря 1752 г. В свите императрицы вместе с великим князем находилась и Екатерина Алексеевна. Потом она вспоминала, что отправилась в путь «с кое-какими легкими признаками беременности», что «ехали быстро и днем и ночью» и что «на последней станции эти признаки исчезли при сильных резях». Это был ее первый выкидыш.
В начале 1753 г. в Москву приехал Сергей Салтыков. Теперь он уже реже встречался со своей возлюбленной и в оправдание жаловался ей, что у него много врагов, имея при этом в виду сторонников канцлера Бестужева. Тогда Екатерина Алексеевна решила, что их любовь не утратит своих прелестей, если к ней добавить еще и политику. С этой целью через одного из придворных чиновников она обратилась к Бестужеву с просьбой считать ее в числе его верных союзников.
До этого отношения между великой княгиней и канцлером были недружественными. Последний испытывал враждебные чувства к Петру Федоровичу и заодно переносил свою неприязнь на его супругу. Екатерина Алексеевна тоже считала Бестужева главным виновником всех неприятностей и затруднений, которые ей приходилось встречать при дворе. Однако со временем обе стороны поняли, что они обоюдно заинтересованы в дружбе. Проницательный Бестужев давно заметил, насколько осторожно и умно ведет себя великая княгиня в ее непростых взаимоотношениях с мужем и императрицей. Поэтому он охотно принял ее предложение, и скоро действительно они стали союзниками.
После этого встречи молодых влюбленных продолжались. Но великой княгине опять не повезло. Летом 1753 г. во время пребывания двора в Москве она много танцевала на именинах мужа, в результате произошел второй выкидыш. Разумеется, это не могло понравиться императрице. Поэтому, когда следующей весной Елизавете сообщили о новой беременности великой княгини, она посадила ее на карантин.
Екатерина Алексеевна родила 20 сентября 1754 г. сына. Его назвали Павлом и навсегда забрали от матери в покои императрицы. На шестой день младенца окрестили, а великая княгиня была высочайше удостоена вознаграждения в 100 тыс. руб. Интересно, что сначала Петр Федорович не был отмечен вниманием императрицы, поскольку в действительности не имел никакого отношения к рождению ребенка. Однако это ставило его в смешное положение при дворе и давало ему формальный повод высказать свое резкое неудовольствие. Елизавета очень скоро поняла свою ошибку и задним числом приказала выдать племяннику тоже 100 тыс. руб. Что касается Сергея Салтыкова, действительного отца новорожденного, то его присутствие при дворе стало не только излишним, но и весьма нежелательным. Поэтому через 17 дней после появления на свет младенца его послали сначала в Швецию, а потом в Дрезден, где он проводил время в обществе представительниц прекрасного пола, не делая из своих похождений секрета для окружающих.
Младенца Павла показали матери только через 40 дней после рождения. Потом императрица снова забрала его в свои апартаменты, где лично заботилась о нем и где, по словам Екатерины, «вокруг него было множество старых мамушек, которые бестолковым уходом, вовсе лишенным здравого смысла, приносили ему несравненно больше телесных и нравственных страданий, нежели пользы». А сама княгиня, благополучно разрешившаяся от бремени, была теперь оставлена в одиночестве, без какого-либо участия и внимания. Ей нездоровилось, она «не могла и не хотела никого видеть, потому что была в горе». И очень много читала.
Чтение было одним из любимых занятий Екатерины Алексеевны — она всегда имела при себе книгу. Сначала ее забавляли легкие романы, но очень скоро она принялась за серьезную литературу. И если верить ее «Запискам», у нее хватило ума и терпения одолеть девятитомную «Историю Германии» Барра и многотомный «Словарь Бейля», «Жизнь знаменитых мужей» Плутарха и «Жизнь Цицерона», «Письма госпожи де Севинье» и «Анналы Тацита», произведения Платона, Монтескье и Вольтера. Историк С. Ф. Платонов, в частности, писал о ней: «Степень ея теоретического развития и образования напоминает нам силу практического развития Петра Великого. И оба они были самоучками».
Только в феврале 1755 г. Екатерина Алексеевна преодолела свою ипохондрию и впервые после родов появилась в обществе. Петр Федорович к этому времени совсем перестал замечать свою жену. Он возмужал и начал ухаживать за женщинами, проявляя при этом довольно странный вкус: ему больше нравились некрасивые и недалекие по своему развитию девицы. Сначала он увлекся принцессой Курляндской, родной дочерью ссыльного Бирона. Некрасивая, маленького роста и слегка горбатая, эта девица поссорилась с родителями, сбежала от них из Ярославля, приняла православную веру и с разрешения императрицы жила при русском дворе. Великому князю импонировало в ней немецкое происхождение и знание немецкого языка. Однако принцесса оказалась умнее своего царственного поклонника и, не согласившись стать его любовницей, позже вышла замуж за барона Александра Ивановича Черкасова. Тогда Петр Федорович обратил свое высокое внимание на Елизавету Воронцову. Девица Елизавета Романовна приходилась племянницей вице-канцлеру М. И. Воронцову. В 1749 г. в возрасте 11 лет ее определили фрейлиной к Екатерине Алексеевне. Иностранцы писали о ней, что «она ругалась как солдат, косила глазами, дурно пахла и плевалась при разговоре».
Летом 1755 г. в Петербург прибыл английский посланник Генбюри Вильяме. В его свите находился 23-летний граф Станислав Понятовский, человек с красивой внешностью и поверхностным образованием, уже достаточно испорченный великосветской жизнью Парижа, где он веселился с 1753 г. Отец его, между прочим, в молодости служил в войсках австрийского принца Евгения, поддерживал шведского короля Карла XII, состоял потом у него адъютантом, участвовал в Полтавской битве и вместе с Карлом XII бежал в Турцию, где отстаивал интересы шведов и способствовал объявлению турками войны против России. Сын унаследовал от отца многие худшие черты его характера — беспринципность в политике, распущенность в повседневной жизни и жажду легких наслаждений.
Очень скоро Понятовский близко сошелся со Львом Нарышкиным. А тот в начале 1756 г. свел его с Екатериной Алексеевной. Так начался новый увлекательный роман великой княгини. И 9 декабря 1758 г. Екатерина Алексеевна разрешилась вторым ребенком. Девочку в честь бабушки назвали Анной. И снова императрица забрала младенца от матери в свои покои. Среди своих приближенных Петр Федорович сделал по этому поводу заявление. «Бог знает,— сказал он,— откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок и должен ли я его принять на свой счет». Однако, когда Елизавета по случаю рождения девочки приказала своему Кабинету выдать ее родителям по 60 тыс. руб., он с большим удовлетворением принял эту награду.
После падения Бестужева отношения между императрицей и Екатериной Алексеевной достигли наибольшего напряжения. Вместо Чоглоковых к «молодому двору» был приставлен не кто-нибудь, а сам шеф Тайной канцелярии Александр Шувалов со своей женой. Великой княгине, лишенной после родов какого-либо внимания, ставили в вину не только ее недоброжелательное отношение к своему супругу, но и нелицеприятную дружбу с Бестужевым.
В последние дни масленой недели 1759 г. между супругами возникла очередная ссора. При этом Петр Федорович, уже открыто объявивший Елизавету Воронцову хозяйкой на своей половине, стал разговаривать с женой тоном приказа. К тому же среди придворных уже поползли слухи о том, что скоро Воронцова станет женой великого князя, а великую княгиню отправят в монастырь.
Екатерина Алексеевна, трезво оценив обстановку, написала императрице вежливое, но достаточно смелое письмо. В нем она благодарила Елизавету за все ее милости, признавала себя несчастной в том, что не сумела угодить великому князю и императрице, и просила поэтому отпустить ее обратно домой. Необходимость своего отъезда она мотивировала весьма вескими аргументами: она совсем не нужна великому князю; поскольку у нее забрали ее детей и воспитание их находится в более надежных руках, ее отъезд не отразится на их дальнейшей судьбе; она больше не в силах оставаться в той нездоровой обстановке, которая сложилась вокруг нее при дворе; ее отъезд успокоит всех ее недоброжелателей и освободит императрицу от лишних неприятностей.
Разумеется, Екатерина Алексеевна не была столь наивна, чтобы действительно стремиться к выезду из России. Она хорошо знала, что Елизавета уже давно не может выносить своего племянника и что она никогда не решится на расторжение его брака ради глупой девицы Воронцовой. Этим хорошо рассчитанным актом великая княгиня надеялась упрочить свое положение при дворе. И это ей вполне удалось.
Разговор Елизаветы с Екатериной Алексеевной происходил в третьем часу ночи в присутствии Петра Федоровича и Александра Шувалова. Иван Шувалов тоже находился в это время в покоях императрицы за ширмой. Сначала Елизавета вела себя очень строго — в голосе ее звучали гнев и нетерпение. Но учтивые и в то же время довольно смелые и точные ответы собеседницы постепенно обезоружили ее. Неприятный разговор между женщинами закончился растроганными слезами. Потом великой княгине передали слова Елизаветы, сказанные ею своим близким о невестке: «Она любит правду и справедливость; это очень умная женщина, но мой племянник — дурак».
К концу царствования Елизаветы Петровны ее племянник окончательно потерял уважение многих окружающих и возбудил к себе острое недовольство большинства русских. Напротив, Екатерину Алексеевну стали уважать даже ее противники. Вокруг нее образовался многочисленный круг приверженцев из русских, среди которых были не только гвардейские офицеры и дворяне средней руки, но и влиятельные вельможи, стоявшие близко к императрице.
Сама Елизавета понимала свою ошибку с назначением преемника трона, но она упустила время и теперь, когда ее здоровье было серьезно подорвано, так и не смогла решить по-другому проблему престолонаследия. Когда 25 декабря 1761 г. она скончалась в возрасте 52 лет, Петр Федорович был провозглашен русским императором (1761 — 1762).
Гроб с телом императрицы для прощания был установлен в Зимнем дворце. В то время, когда Екатерина Алексеевна в течение месяца ежедневно в трауре стояла у гроба, показывая всем русским свое уважение к Елизавете и к обычаям православной церкви, новый император проводил время в казарме со своими голштинцами за кружкой пива и курением, а ночами на радостях кутил с итальянскими певицами и актерами. Из дворца в Петропавловский собор тело Елизаветы перевозили 25 января 1762 г. Эту торжественно-траурную процессию сопровождал весь двор во главе с императором и толпой простых людей Петербурга.
С восшествием на престол Петра III царские милости посыпались прежде всего на немцев. Из Голштинии срочно был вызван в русскую столицу генерал прусской армии, дядя Петра принц Георг. Император произвел его в генерал-фельдмаршалы русской армии и в полковники лейб- гвардии Конного полка с жалованьем 48 тыс. руб. в год. Принц Петр Август Фридрих Голштейн-Бекский, тоже произведенный в фельдмаршалы, получил назначение на пост петербургского генерал-губернатора. Он стал командовать всеми гарнизонными и полевыми полками, находившимися в Петербурге. Указ о возвращении из ссылки в столицу Миниха и его сына Петр подписал 17 января, а 4 марта был подписан указ о возвращении из Ярославля в Петербург Бирона с его семьей. По докладу канцлера М. И. Воронцова император освободил из ссылки француза Лестока. Из высокопоставленных опальных людей только один русский, Бестужев, не удостоился помилования. Петр III продолжал испытывать к нему острую неприязнь, говоря при этом: «Он был в тайном соумышленничестве с моей женой».
Из русских аристократов, служивших Елизавете, новые назначения получили только те, кто искал дружбы с императором. Среди них были Петр и Александр Шуваловы. Терпеливо приспосабливавшиеся к его привычкам и характеру, они были произведены в фельдмаршалы. Иван Иванович Шувалов утратил свою первую роль при дворе и в делах государства, но в то же время избежал опалы и остался куратором Московского университета и руководителем Академии художеств. Алексей Разумовский указом от 6 марта был уволен ото всех должностей, однако и его не лишили почета и богатства. Младший брат его, Кирилл, продолжал исполнять должность президента Академии наук. Генерал-аншеф Александр Иванович Глебов стал генерал-прокурором Сената, а генерал-поручик Александр Никитич Вильбоа с 5 января 1762 г. (после смерти Петра Шувалова) занял высокий пост генерал-фельдцейхмеистера. Кроме того, император назначил в гвардию полковниками: в Преображенский полк — фельдмаршала Никиту Юрьевича Трубецкого, в Семеновский полк — фельдмаршала Александра Ивановича Шувалова, в Измайловский полк — фельдмаршала Кирилла Григорьевича Разумовского.
В области внутренней политики деятельность Петра III и его правительства началась с ряда реформ. 17 января император прибыл в Сенат, состоявший из его ближайших сторонников, пробыл там лишь два часа и за это время заявил о подготовке нескольких новых указов.
Первым из законоуложений Петра III был именной указ о веротерпимости или о равенстве вероисповеданий. Сенат обнародовал его 29 января. Еще при Алексее Тишайшем раскол стал непримиримой оппозицией не только к православной церкви, но и к русскому самодержавию. Петр I продолжал преследовать раскольников, но не как инаковерующих, а как активных противников новых преобразований и фанатичных поборников отжившей старины. Делал он это открыто и так же открыто осыпал благодеяниями тех представителей раскола, кто занимался полезной гражданской деятельностью. Так, он предоставил важные льготы поморским и выгорецким раскольникам, способствовавшим учреждению горных заводов в Олонецком крае и отыскавшим месторождения золота. Царь-реформатор никогда не скрывал числа раскольников, напротив, он хотел иметь их всех на виду, для чего законом ввел для раскольников обязательную перепись и 'даже особое указное платье. Борьба с расколом не прекращалась и при Елизавете. Поскольку она охотно исполняла желания духовенства, при ней действия против раскольников стали более жесткими, но оставались гласными и открытыми.
Новый император по совету генерал-прокурора Глебова решил прекратить преследование инаковерующих. Всем раскольникам, бежавшим от преследований в Польшу и другие страны, законом было разрешено вернуться в Россию, поселиться в Сибири, Барабинской степи или в других подобных местах и жить по своим обычаям и старопечатным книгам. Раскольникам, содержавшимся под караулом, предписывалось немедленное освобождение. Запрещалось гонение на инородцев на почве религиозных разногласий. В этой связи признавалось необязательным соблюдение постов.
Манифест о вольности дворянской был обнародован 18 февраля. Манифест 1736 г. обязывал дворян служить в продолжение 25 лет. Теперь дворяне совсем освобождать лись от обязательной военной или гражданской службы. Они могли поступать на службу и оставлять ее по собственному желанию. Им разрешалось свободно выезжать за границу и даже служить там по своему желанию. Дворянам не разрешалось только во время кампании уходить с военной службы или брать отпуск за три месяца до ее начала. Они были обязаны также вернуться из-за границы по первому призыву правительства. Манифест 1762 г. можно считать прямым предшественником Екатерининской жалованной грамоты 1785 г. дворянству.
Указ о ликвидации Тайной канцелярии был объявлен 21 февраля. Со времен правления Бирона в народе жила худая слава об этом ненавистном царском учреждении. Петр по совету своего ближайшего окружения согласился упразднить существующую систему розыска. В указе, в частности, говорилось: «Вышеупомянутая Тайная розыскных дел канцелярия уничтожается отныне навсегда, а дела оной имеют быть взяты в Сенат, но за печатью к вечному забвению в архив положатся».
Четвертым важным документом был указ Сената от 21 марта о секуляризации монастырских и церковных имений. Дело об этих землях было начато еще в 1757 г. Елизавета полагала тогда, что монастырские и церковные имения должны управляться не духовными служками, а отставными штаб- и обер-офицерами. Теперь Сенат решил передать управление этими землями специально образованной Коллегии экономии. Монастырские крестьяне облагались при этом рублевым оброком. Указ предписывал:
для управления всех синодальных, архиерейских, монастырских и к церквам приписанных вотчин быть Коллегии экономии, в которую определить президента с членами и прокурора наравне с другими коллегиями, и состоять ей под ведомством Сената;
крестьянам платить рубль, причем отдать им землю, которую они прежде пахали на архиереев, монастыри и церкви;
доход собирать весь на монастыри, но употреблять из него в расход только то, что по штатам положено, а остальное хранить так, чтоб, всегда зная о числе сберегаемой суммы, раздавать из нее на монастырское строение. Президентом в Коллегию экономии был определен тайный советник князь Василий Елисеевич Оболенский.
Знакомство с законодательством Петра III невольно вызывает вопрос: как необразованный и взбалмошный царь, не любивший все русское и не желавший ничего знать о России и даже предавший ее интересы Фридриху II, мог дать русским подданным столь серьезные по своему содержанию указы? Пожалуй, это можно объяснить следующими обстоятельствами. Во-первых, положение Петра III на троне было весьма непрочным. Он и его ближайшее окружение не могли не понимать это. Новому императору нужно было завоевать популярность. На новое законодательство возлагались в этом отношении большие надежды. Известно, что действительным автором указов Петра III был сенатор Дмитрий Васильевич Волков (император их только подписал). При Елизавете Волков исполнял обя^- занности конференц-секретаря. Петр назначил его тайным секретарем особого совета, и все его члены беспрекословно подчинялись своему секретарю. А он, разумеется, выполнял волю правящей верхушки двора. Основной курс политики остался неизменным и проводился в интересах господствующего класса.
Указы не принесли, однако, Петру III желаемой популярности. Только раскольники боготворили императора. Они долго потом поминали его как истинно русского царя, хотя в принципе всегда выступали против русского самодержавия. Что касается дворянства в целом, то оно не особенно восторгалось манифестом от 18 февраля. Высшим слоям, занимавшим ответственные должности, служба обеспечивала богатое содержание и прочие привилегии. Эти деятели мечтали о других льготах — об освобождении от наказаний, о запрещении конфискации дворянского имущества. Средние и мелкие дворяне связывали свою судьбу с гвардией и армией. Но как раз эту наиболее могущественную и самую близкую ко двору силу Петр III восстановил против себя. Казалось, он делал все, чтобы вызвать неприязнь к себе. Не раздумывая о последствиях, распустил елизаветинскую лейб-кампанию — привилегированную корпорацию в составе гвардии. Царскую гвардию презрительно называл янычарами. Сформировал около себя гвардию из голштинцев, с которыми преимущественно проводил свободное время. Ввел для русских военнослужащих ненавистную разноцветную прусскую форму и сам ходил в прусском мундире. Насаждаемые в войсках палочная дисциплина и экзерциции по прусскому образцу вызывали открытое раздражение у солдат и офицеров. Вдобавок он не только лишил русскую армию заслуженной славы победителя в Семилетней войне, но и при каждом удобном случае заносчиво демонстрировал свое преклонение перед прусским королем (даже носил орден и портрет «непобедимого» кумира).
Острое недовольство Петром III выказывало православное духовенство — носитель господствующей идеологии самодержавия. Прежде всего оно было обижено насильственным отчуждением монастырских и церковных земель. Кроме того, служителей культа возмущало пренебрежительное отношение императора к православной вере. Добровольно приняв православие, он по существу остался католиком и даже намеревался переменить веру. Не мог способствовать престижу императора и тот факт, что он запретил преследовать инаковерующих и приказал брать на военную службу сыновей священнослужителей.
Особенно возмущала всех пронемецкая внешняя политика Петра III. Сразу же после присяги 25 декабря 1761 г. он послал к Фридриху II с изъявлениями дружбы и любви своего камергера Андрея Гудовича. Последний пробыл у прусского короля в Бреславле до 12 февраля 1762 г. В это время корпусу графа Чернышева (15 тыс. еолдат и тысяча казаков) было приказано покинуть австрийцев и направиться в распоряжение Фридриха II для действий против Австрии. Чтобы ускорить заключение мира с Россией, прусский король послал в Петербург своего личного посла 26-летнего адъютанта и камергера барона Гольца. Прибыв в русскую столицу 21 февраля с подарками для Петра — прусским орденом и льстивым письмом короля, он должен был добиться немедленного выхода России из войны. Гольцу было поручено соглашаться на самые тяжелые условия мира, в том числе и на включение в состав России Восточной Пруссии.
В Петербурге Гольц первый визит нанес английскому послу Кейту, второй — дяде императора Георгу и только свой третий визит, 24 февраля,— Петру III. Русский император через Гольца обратился к Фридриху II с просьбой составить проект мирного договора. Король, разумеется, тотчас воспользовался такой неожиданной любезностью со стороны Петра. Он очень быстро подготовил свой проект договора и вместе со вторым льстивым письмом направил его в Петербург. В письме Фридрих II благодарил Петра III за столь бескорыстную дружбу и «покорно отдавал себя на его милость».
Россия подписала позорный для себя мирный договор с Пруссией 24 апреля 1762 г. Все завоеванные немецкие земли безвозмездно возвращались Пруссии. Для безопасности своих владений стороны согласились вступить в союз и немедленно начать подготовку союзнического оборонительного договора.
Подписав мир с Пруссией, Петр III вынашивал идею начать войну с Данией с целью отторжения от нее герцогства Шлезвиг и присоединения его к Голштинии. Поэтому корпус Румянцева продолжал оставаться в Померании в ожидании начала русско-датской военной кампании. Фридрих II не поддерживал намерения Петра воевать с Данией, так как пришлось бы помогать русским своими войсками. Да и полководческие способности русского императора были более чем сомнительны. Гольц и Фридрих сделали все, чтобы убедить Россию и Данию мирно решить вопрос Шлезвига. Конгресс по этому вопросу был собран в Берлине при посредничестве короля Пруссии 1 июля 1762 г.
При Елизавете наиболее важные вопросы внешней политики решала Конференция. Но 29 января 1762 г. был объявлен указ о «небытии» Конференции и о передаче ее дел в Сенат и Иностранную коллегию. Канцлер Михаил Воронцов пытался робко оправдывать деятельность Конференции, однако голос его не имел большого значения. Роль канцлера свелась теперь к роли всего лишь чиновника канцелярии Иностранных дел. Внешней политикой России руководили два немца — дядя императора принц Георг и посол Фридриха II барон Гольц.
Недовольство Петром III возрастало и становилось всеобщим. Этого не скрывали даже придворные дамы. Они порицали императора за то, что он запретил русские поклоны, ввел при дворе французские приседания и при этом снизошел до того, что сам передразнивал тех знатных особ, у кого эти приседания плохо получались. Гольц, разумеется, видел, как нарастает отчужденность вокруг императора. Он подробно докладывал обо всем в Берлин л предупреждал короля, что русскому императору ни в коем случае нельзя покидать Петербург. Сам Петр хорошо осознавал, что его не любят русские, но не обращал на это никакого внимания.
Обстановка в России больше всего беспокоила Фридриха II, ибо он боялся потерять такого удобного, во всем послушного союзника. Поэтому король настойчиво рекомендовал Петру как можно скорее короноваться и оставаться в Петербурге. В пространном письме от 4 мая Фридрих II писал: «Признаюсь, мне бы очень хотелось, чтоб в. в. уже короновалось, потому что эта церемония производит сильное впечатление на народ, привыкший видеть коронование своих государей. Я вам скажу откровенно, что не доверяю русским. Всякий другой народ благословлял бы небо, имея государя с такими выдающимися и удивительными качествами, какие у в. в.; но эти русские, чувствуют ли они свое счастье, и проклятая продажность какого-нибудь одного ничтожного человека разве не может побудить его к составлению заговора или к поднятию восстания в пользу этих принцев Брауншвейгских? Припомните, в. и. в., что случилось в первое отсутствие императора Петра I, как его родная сестра составила против него заговор! Предположите, что какой-нибудь негодяй с беспокойной головой начнет в Ваше отсутствие интриговать для возведения на престол этого Ивана, составит заговор с помощью иностранных денег, чтобы вывести Ивана из темницы, подговорить войско и других негодяев, которые и присоединятся к нему... Эта мысль привела меня в трепет, когда пришла мне в голову, и совесть мучила бы меня всю жизнь, если б я не сообщил эту мысль в. и. в. ...» 234
Фридрих II и Гольц предостерегали Петра III от возможного против него заговора. Они не знали, что такой заговор уже существовал. И во главе его стоял не «какой- нибудь негодяй с беспокойной головой», как писал Петру прусский король, а умная и решительная супруга самого императора — Екатерина Алексеевна. В союзе с нею были многие представители придворной аристократии: обергоф- мейстер и воспитатель великого князя Павла Петровича Никита Панин, гетман Малороссии и президент Академии наук Кирилл Разумовский, генерал-прокурор Сената Александр Глебов, генерал-фельдцейхмейстер Александр Вильбоа, директор полиции Николай Андреевич Корф. Но все эти высокопоставленные лица готовы были всего лишь морально поддержать Екатерину. Они были не столь решительны и единодушны, чтобы действовать. Так, Никита Панин предлагал возвести на царский трон не Екатерину, а ее сына, семилетнего воспитанника.
Начать и успешно завершить очередной дворцовый переворот могла только гвардия. Екатерина хорошо это понимала и действовала расчетливо. Путь к сердцу гвардии она нашла через Орловых и отчасти через княгиню Дашкову. Орловых было пять братьев: Иван, Григорий, Алексей, Федор, Владимир. Их дед Григорий Орел принимал участие в московском бунте стрельцов. Во время казни он смело сказал Петру I: «Отойди, государь, от плахи — как бы кафтан тебе не обрызнуть кровью». Петр I заметил смельчака и взял на себя заботу о его детях. Отец пятерых братьев в последние годы своей жизни был новгородским губернатором.
В заговоре против Петра III из пяти Орловых активную роль играли двое — Григорий и Алексей. Они были главными организаторами событий. Григорий — артиллерийский офицер, воспитанник сухопутного Кадетского корпуг са, участник Семилетней войны. Под Цорндорфом был трижды ранен, но поля боя не покинул. По возвращении в Петербург служил адъютантом у Петра Шувалова. Отличался красотой, молодцеватостью и общительностью. Летом 1761 г. в возрасте 27 лет он нашел способ встретиться с Екатериной Алексеевной. Она пришла в восторг от своего нового фаворита — с ним было весело, легко и просто. А самое главное, он был очень нужен ей, поскольку они с братом Алексеем являлись душою гвардии. Этот третий роман в жизни Екатерины Алексеевны оказался самым счастливым и потому самым продолжительным. Весной 1762 г., когда императорская чета переехала в новый (растреллиевский) Зимний дворец, она в тиши его роскошных апартаментов родила второго сына, будущего графа Бобринского.
Алексею Орлову в те тревожные дни исполнилось 24 года. Он выделялся атлетическим сложением, ловкостью, был смелым и дерзким. Он не был так близок к Екатерине Алексеевне, как его старший брат, но в событиях 1762 г. проявил не меньшую, а быть может, даже и большую решительность.
Дашкова Екатерина Романовна, младшая 19-летняя сестра Елизаветы Воронцовой, воспитывалась в доме своего дяди, канцлера Михаила Воронцова. С ранних лет интересовалась политикой, очень много читала. С Екатериной Алексеевной познакомилась в 1758 г. Сблизило их обоюдное увлечение серьезной литературой и интерес к политике.
В 1758 г. в возрасте 15 лет Екатерина Романовна вышла замуж за князя Михаила Ивановича Дашкова. Он был капитаном гвардии, дружил с Орловыми и другими заговорщиками. Дашкова оказалась дополнительным связующим звеном между Екатериной Алексеевной и гвардией, с одной стороны, и между гвардейскими офицерами и придворными аристократами — с другой. Следует заметить, что совсем еще молодой Екатерине Романовне не все и не во всем доверяли, опасаясь близости ее родственников (сестры Елизаветы, брата Семена и отца Романа Илларионовича) к Петру III. Но в событиях 1762 г. княгиня Дашкова осталась верной союзницей всех участников дворцового переворота, и прежде всего самой Екатерины Алексеевны.
К началу лета 1762 г. заговор против Петра III вполне оформился. По первому зову Екатерины Алексеевны на ее стороне готовы были выступить в общей сложности до 40 офицеров и около 10 тыс. солдат Измайловского, Преображенского и Семеновского гвардейских полков. Некоторые участники заговора предлагали не терять времени и действовать как можно скорее. Но было принято решение выступить, когда Петр III отправится из Петербурга к русским войскам в Померанию для начала военных действий против Дании.
Непредвиденные обстоятельства ускорили события. Этому в значительной мере способствовал сам Петр III. «У него,— писала Екатерина Алексеевна,— голова пошла кругом, и, конечно, во всей империи у него не было более лютого врага, чем он сам». Он открыто стал говорить о своем намерении разойтись с женой и оформить брак с Елизаветой Воронцовой. 9 июня по случаю обмена ратификационными грамотами с Фридрихом II в Зимнем дворце состоялся торжественный обед на 400 кувертов. На обеде чрезмерно подвыпивший император в присутствии иностранных послов обозвал Екатерину Алексеевну дурой. Вечером того же дня он приказал своему адъютанту князю Ивану Сергеевичу Барятинскому арестовать жену. Перепуганный князь, не зная, что ему делать, побежал к принцу Георгу. Тот посоветовал племяннику немедленно отменить свое слишком рискованное приказание, и Петр признался, что погорячился. Однако Екатерина Алексеевна и ее ближайшие сторонники уже приняли решение. В любой критический момент они были готовы выступить.
И такой момент настал. Петр III с Елизаветой Воронцовой отбыл 12 июня в Ораниенбаум, где он обычно проводил свое время. Екатерина Алексеевна 17 июня удалилась в Петергоф — там были ее постоянные летние апартаменты. Как всегда, 29 июня должен был праздноваться день именин Петра. Император предупредил жену, что 28 июня он со всей своей свитой прибудет в Петергоф на праздничный обед.
Накануне, 27 июня, в Преображенском полку был арестован капитан Пассек, один из активных участников заговора против императора. Один из солдат полка, якобы опасаясь за жизнь Екатерины Алексеевны, спросил у Пас- сека, скоро ли будут свергать с престола Петра. Ответ капитана был неопределенным и потому не удовлетворил солдата. Тогда он повторил вопрос, обращаясь к другому офицеру. Услышав такое и узнав, что солдат уже говорил об этом с Пассеком, офицер арестовал солдата и обо всем доложил майору Воейкову. А тот, посадив под арест Пассе- ка, донес о случившемся императору в Ораниенбаум. Это событие и послужило сигналом к дворцовому перевороту, который возвел на престол Екатерину II (1762—1796).
В Петергофе Екатерина Алексеевна занимала павильон Монплезир. 28 июня Алексей Орлов разбудил ее в 6 часов утра и сообщил, что Пассек арестован и что они немедленно должны ехать к гвардейцам, чтобы там провозгласить ее императрицей. Поспешно одевшись, Екатерина села в карету, в которой только что прибыл Алексей Орлов. Он уселся на козлах, а приехавший с ним гвардейский офицер Василий Иванович Бибиков расположился у дверцы. В пяти верстах от Петербурга их встретили Григорий Орлов и князь Федор Барятинский. Последний уступил свой экипаж Екатерине, так как загнанные лошади Алексея Орлова едва держались от усталости. Экипаж с Екатериной направился к казармам Измайловского полка, поднятого по тревоге. Солдаты с криками «ура» кинулись к «своей избавительнице» целовать руки, платье. Двое из них немедленно привели под руки священника с крестом, чтобы привести всех к присяге новой императрице. Прибывший к измайловцам их полковник Кирилл Разумовский тоже присягнул новой императрице. Затем императрицу снова усадили в карету, и, окруженная огромной толпой солдат и простых людей, со священником во главе она не спеша проследовала в Семеновский полк. Семеновцы вышли навстречу Екатерине тоже с криками «ура». После этого в сопровождении двух гвардейских полков Екатерина отправилась в Казанский собор, где новгородский архиепископ Дмитрий Сеченов отслужил молебен и торжественно провозгласил с амвона самодержавную императрицу всея Руси Екатерину Алексеевну и наследника великого князя Павла Петровича. Из собора огромное шествие двинулось к Зимнему дворцу. Рядом с каретой императрицы верховыми следовали Орловы, гетман Разумовский, генерал-фельд- цейхмейстер Вильбоа и генерал-майор Яков Александрович Брюс. Народ продолжал прибывать со всех сторон. К Зимнему дворцу прибыли и солдаты Преображенского полка, прося прощения, что явились последними — их пытались задержать офицеры. Подошли еще четыре полка пехоты и артиллерия с пушками. Екатерина обошла все полки. Под крики «ура» ее на руках внесли в Зимний дворец и усадили на трон. К этому времени во дворце уже находились Сенат и Синод. Никита Панин поднес Екатерине на подпись наскоро составленный манифест. В нем говорилось: «...слава российская, возведенная на высокую ступень своим победоносным оружием, чрез многое свое кровопролитие заключением мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное порабощение, а между тем внутренние порядки, составляющие целость всего нашего отечества, совсем испровержены. Того ради, убеждены будучи всех наших верноподданных таковою опасностью, принуждены были, приняв бога и его правосудие себе в помощь, а особливо видев к тому желание всех наших верноподданных явное и нелицемерное, вступили на престол наш всероссийский и самодержавный, в чем и все наши верноподданные присягу нам торжественную учинили».
Зная, как конная гвардия ненавидела своего полковника, голштинского принца Георга, Екатерина отправила к нему небольшую группу пеших солдат с предупреждением, чтобы он во избежание беды не выходил из дома. Но эта предусмотрительность императрицы опоздала. Конногвардейцы уже побывали у принца, изрядно поколотили его и разграбили дом.
Решительная поддержка гвардии, армии обеспечила Екатерине легкую победу в Петербурге. Но начатое дело надлежало довести до конца. Поэтому немедленно последовали высочайшие распоряжения:
адмиралу Ивану Лукьяновичу Талызину — срочно отправиться в Кронштадт с полномочиями императрицы и склонить крепость к полному повиновению;
вице-адмиралу Андрею Ивановичу Полянскому — привести к присяге корабли флота и весь личный состав Адмиралтейства;
генерал-поручику Петру Ивановичу Панину — срочно убыть из Кенигсберга к генералу Петру Александровичу Румянцеву в Померанию, принять от него командование русским корпусом и вернуться с войсками в Россию;
генерал-аншефу Захару Григорьевичу Чернышеву — прекратить выступление на стороне Фридриха II против Австрии и вернуться с войсками домой.
Главная задача состояла в том, чтобы Петр III не мог предотвратить выступление. Было решено, что преданные императрице войска, не теряя времени, выступят на Петергоф. При этом Екатерина сочла необходимым лично возглавить поход. Перед выступлением она направила Сенату следующий собственноручный указ: «Господа сенаторы! Я теперь выхожу с войском, чтобы утвердить и обнадежить престол, оставляя вам, яко верховному моему правительству, с полною доверенностью под стражу: Отечество, народ и сына моего...»
Из Петербурга войска вышли в десятом часу вечера. Впереди на резвом скакуне, в гвардейском мундире полковника Преображенского полка была Екатерина. Рядом с нею также верхом на скакуне и в мундире преображенца следовала молодая княгиня Дашкова. Офицеры и солдаты перед выступлением успели выбросить ненавистную голштинскую форму и теперь были одеты в старинные русские мундиры, введенные в армии еще при Петре I. Настроение у всех было приподнятое, и каждый готов был ринуться в бой за «добрую матушку-императрицу».
На исходе того же дня, незадолго до выхода войск, в Петербург прибыли канцлер Михаил Воронцов, князь Никита Трубецкой и граф Александр Шувалов. Они явились, чтобы выяснить обстановку в столице. Но это был, по- видимому, только предлог с их стороны — в действительности ими руководило желание вовремя ускользнуть из Петергофа и перейти на сторону Екатерины. Трубецкой и Шувалов тут же присягнули императрице, а Воронцов хотя и остался у нее на службе в той же высокой должности, но от присяги временно воздержался, пока в живых оставался Петр III. Прибывшие рассказали, как развивались события в Ораниенбауме и Петергофе.
В ночь с 27 на 28 июня ничего не подозревавший Петр поздно лег спать. Утром в Ораниенбауме он, как обычно, произвел парая своим голштинским войскам, после чего ближе к полудню со всей свитой отправился в Петергоф к Екатерине на обед. В шести экипажах в свите Петра находились: Елизавета Воронцова, Гольц, Миних, Михаил и Роман Воронцовы, Александр Шувалов, Трубецкой, Гудович, принц Петр Август Фридрих Голштейн-Бекский, тайный секретарь Волков, генерал-майор Измайлов и др. С ними были их дамы и прочие придворные. При приближении к Петергофу Гудович, посланный вперед, неожиданно вернулся и, встревоженный, доложил Петру, что Екатерины нет в ее особняке и никто не знает, где она. Петр вспылил, выскочил из экипажа и вместе с Гудовичем пешком через сад направился к Монплезиру. Но там обнаружили лишь бальное платье Екатерины, приготовленное к предстоящему празднику. К подошедшему в это время обществу Петр обратился с громкими проклятиями в адрес своей строптивой жены, после чего бросился искать ее по всему саду. В свите императора возникло замешательство, а потом началась паника. Наконец незнакомый крестьянин передал Петру III записку от его бывшего камердинера, содержавшую известие о дворцовом перевороте в столице. Как раз в этот момент общей растерянности Воронцов, Трубецкой и Шувалов испросили у императора позволения отбыть в Петербург для уточнения обстановки. К трем часам из столицы в Петергоф на военном баркасе прибыл голштинец-фейерверкер. Он подтвердил, что утром начались волнения в Преображенском полку и что он слышал, как бежавшие по городу солдаты кричали: «Да здравствует императрица Екатерина».
Петр растерялся. Сначала он решил защищаться в Петергофе и вызвал из Ораниенбаума свои голштинские войска. К 8 часам вечера они прибыли, но Миних убедил Петра, что противостоять гвардейским полкам Екатерины эти солдаты не смогут. Тогда решили плыть в Кронштадт и там укрыться за его бастионами. Поздно вечером свита императора, включая женщин, на галере и яхте отчалила от Петергофа. Но в Кронштадте командовал уже адмирая Талызин. Когда в первом часу ночи галера и яхта с императором приблизились к Кронштадтскому рейду, им ответили из крепости, что в России нет больше императора и что по ним откроют пушечную стрельбу, если они не повернут обратно. Миних советовал Петру доплыть на веслах до Ревеля (Таллинна), пересесть там на военный корабль и отправиться в Померанию, чтобы оттуда начать военный поход на Петербург. Однако все нашли такой план слишком смелым. Петр последовал другому совету — вернуться в Ораниенбаум и вступить в переговоры с императрицей.
Примерно в это же время гвардейские полки во главе с Екатериной прошли 10 верст от Петербурга и остановились на отдых в Красном Кабачке. Для императрицы и Дашковой здесь имелась всего лишь небольшая комнатка с одной постелью. Но им было не до сна: нервы были слишком возбуждены, а сердца — переполнены важными предчувствиями.
В пять часов утра Екатерина снова в седле. Путь лежал на Петергоф. Повеселевшие войска после отдыха шли бодрым, размеренным шагом. В Сергиевской пустыни — вторая остановка. Здесь Екатерину встретил вице-канцлер Александр Михайлович Голицын с письмом от императора. Петр II предлагал Екатерине разделить с ним власть. Предложение это осталось без ответа. Затем прибыл генерал-майор Измайлов. Он сообщил, что император намерен отречься от престола, и добавил: «После отречения я вам привезу его и этим спасу Отечество от междоусобной войны». Против этого Екатерина, разумеется, не возражала.
Действительно, Петр III подписал отречение, составленное камергером Григорием Тепловым. В пять часов утра 29 июня гусарский отряд Алексея Орлова занял Петергоф. Потом стали подходить и располагаться вокруг дворца полки гвардии. С ними прибыли на скакунах Екатерина и Дашкова. Их встречали пушечной пальбой и восторженными криками. В первом часу дня Григорий Орлов и Измайлов привезли отрекшегося от престола Петра Федоровича. Сначала его поместили в дворцовом флигеле, а позже, вечером, отправили под охраной в Ропшу, небольшой загородный дворец в 27 верстах от Петергофа. В девятом часу того же вечера Екатерина отбыла из Петергофа и на другой день, 30 июня 1762 г., вступила торжественно в столицу империи.
Интересно, как отозвался о событиях 28—29 июня Фридрих П. В беседах с французским посланником графом Сегюром, ехавшим в Петербург, прусский король сказал: «По справедливости, императрице Екатерине нельзя приписать ни чести, ни преступления этой революции: она была молода, слаба, одинока, она была иностранка, накануне развода, заточения. Орловы сделали все; княгиня Дашкова была только хвастливою мухою в повозке. Екатерина не могла еще ничем управлять; она бросилась в объятия тех, которые хотели ее спасти. Их заговор был безрассуден и плохо составлен; отсутствие мужества в Петре III, несмотря на советы храброго Минйха, погубило его: он позволил свергнуть себя с престола, как ребенок, которого отсылают спать». Дворцовый переворот 1762 г. удался потому, что, будучи немкой, Екатерина тем не менее объективно служила интересам России. Успех переворота, его относительная легкость и бескровный характер объясняются тем, что, возглавляя заговор против Петра III, Екатерина во всех своих действиях опиралась на русскую гвардию, Сенат и Синод.
Восшествие на престол Екатерины II было встречено всеобщим ликованием. 30 июня 1762 г. стало для Петербурга непредвиденным праздником: все кабаки, погреба и трактиры распахнули в тот день свои двери не только для солдат, но и для простых людей: пили водку, пиво, мед, шампанское и даже дорогие вина. Позже Сенат вынужден был удовлетворить прошение винных торговцев о погашении в их пользу более 24 тыс. руб.— такова была цена всего выпитого во славу новой императрицы. Известие о смерти Петра Федоровича в Ропше пришло 6 июля. На другой день по этому поводу был издан манифест, в котором официально сообщалось, что бывший император «обыкновенным, прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим впал в прежестокую колику... и к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца... волею всевышнего Бога скончался».
В своем письме к Понятовскому от 2 августа 1762 г. Екатерина более подробно излагала это «прискорбное» для нее событие. Она писала: «...я послала, под начальством Алексея Орлова, в сопровождении четырех офицеров и отряда смирных и избранных людей, низложенного императора за 25 верст от Петергофа, в местечко, называемое Ропша, очень уединенное и очень приятное, на то время, пока готовили хорошие и приличные комнаты в Шлиссельбурге и пока не успели расставить лошадей для него на подставу. Но Господь Бог расположил иначе. Страх вызвал у него понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый; он чрезмерно напился в этот день, так как имел все, что хотел, кроме свободы. (Попросил он у меня, впрочем, только любовницу свою, собаку, негра и скрипку; но, боясь произвести скандал и усилить брожение среди людей, которые его караулили, я ему послала только три последние вещи.) Его схватил приступ гемороидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав перед тем лютеранского священника. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть; но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа отравы: он имел совершенно здоровый желудок, но умер он от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено» 235. Вряд ли современники Екатерины, в том числе и Понятовский, верили официальной версии о естественной смерти Петра Федоровича. Известно, что вместе с Алексеем Орловым в Ропше были сержант гвардии Энгельгард, капрал конной гвардии Григорий Потемкин, знаменитый актер Федор Волков, лейб-компа- нец артиллерист Шванвич, князь Федор Барятинский и другие офицеры, любители выпить. Кроме пьянства и игры в карты, им там не оставалось ничего другого. Факт убийства Петра Федоровича подтвердился только через 34 года, на шестой день после смерти Екатерины II. В ее личной шкатулке с особо секретными бумагами граф Александр Андреевич Безбородко обнаружил пожелтевшую от времени записку. Чернила заметно выцвели, почерк был пьяный, однако это не помешало однозначно определить автора — Алексея Орлова. Он писал: «Матушка, милостивая государыня! Как мне изъяснить, описать, что случило- ся? Не поверишь своему рабу, как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась! Погибли мы, когда ты не помилуешь! Матушка, нет его на свете. Но никто сего не думал, да и как нам было подумать — поднять руку на своего государя! Государыня, свершилась беда: он заспорил за столом с князем Барятинским — не успели мы их разнять, а его уж и не стало. Не помним, что и делали, но мы все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата! Повинную тебе принес, и допрашивать нечего. Прости или прикажи скорей окончить... Свет не мил! Прославили тебя и погубили себя навек» 236. Петр Федорович не удостоился погребения в соборе Петропавловской крепости, где лежат <<в бозе почившие» русские императоры и императрицы. По ритуалу придворного офицера он был зарыт в Александро-Невской лавре. Тело его, одетое в прусский мундир, с большими крагами на руках и в треуголке, было выставлено на всеобщее обозрение. Екатерина имела твердое намерение присутствовать на похоронах своего бывшего супруга. Но Сенат по инициативе Никиты Панина «раболепно» просил ее не делать этого. Императрица «долго к тому согласия своего не оказывала, но напоследок... намерение свое отложить благоволила».
Екатерина объявила 9 августа манифест о высочайших наградах тем избранным лицам, кто возвел ее на престол. В общей сложности они получили 526 тыс. руб. и 18 тыс. крестьянских душ. В частности, Кирилл Разумовский, Никита Панин и князь Михаил Волконский были удостоены пожизненной пенсии по 5 тыс. руб. в год. Григорий Орлов был назначен камергером; Алексей Орлов — секунд- майором Преображенского полка; оба получили александровские ленты, крупные денежные награды и по 800 душ крестьян. Княгиня Дашкова помимо денежной награды стала кавалером ордена св. Екатерины.
С восшествием на престол Екатерины II в русской истории завершился так называемый период дворцовых переворотов XV1I1 в. Много событий произошло во время более чем 30-летнего правления императрицы. Но это уже предмет особых исторических очерков новой книги, которую авторы надеются подготовить в дальнейшем.
* Анненгофский дворец располагался на краю Москвы, по ту сторону реки Яузы. В 1753 г. он сгорел, был снова отстроен, но в 1771 г. во время чумы уничтожен пожаром.
* Штамбке — министр великого князя Петра Федоровича по делам Голштинии. Был выслан из России за связи с Бестужевым-Рюминым после ареста последнего.
Источник:
Русская история. Популярный очерк - Заичкин И.А., Почкаев И.Н. Москва • Мысль • 1992
