Люба работала в продуктовом магазине «Околица» продавцом в колбасном отделе. Покупателей хватало. Несмотря на то, что вокруг расплодились здоровенные сетевики, магазинчик, где трудилась Люба, процветал. Устоял он лишь благодаря тому, что в «Околице» продавали колбасу местного заводика. Сосиски, сардельки, копченые рульки и сервелаты были такого качества, что каждый, попробовав хоть один кусочек, навеки забывал про пластмассувую бурду, которую предлагали сетевые маркеты.
Владелец заводика принципиально не расширял производство, разумно поясняя:
- За изготовлением продукта в сегодняшних объемах я могу уследить. Расширюсь, начнут приворовывать. А мне оно надо?
Так что, народ валил в магазинчик валом. Вечером в подъездах жилых домов люди угадывали вкусный запах варившихся сарделек и говорили:
- Боже мой, как в детстве! – и надеялись, что запах идет именно из их квартиры, и сегодня они поужинают пюрешкой с великолепными свиными сардельками. Теми самыми – без сои, усилителей вкуса и ненужных приправ.
Люба ужасно уставала. Ее рабочий день делился на несколько периодов. С восьми до десяти за колбасой шли «ночники». Это такие невыспавшиеся люди с красными глазами. С ночной смены до дому пробираются. Они быстренько хватали булку и докторскую колбасу. Расплачивались и отчаливали без лишних разговоров – успеть бы чайку похлебать, да завалиться на боковую.
С десяти до часу дня – самые тяжелые – пенсионеры. Они уже успели потолкаться в очереди за молоком в разлив и творогом на городском рынке, а теперь толкались в «Околице». Люди неспешные и забывчивые, бабушки и дедушки зависали у прилавка, раздражая остальных покупателей. Несмотря на то, что колбасные изделия отличались свежестью, ждали «привоз»: к магазину вот-вот, должжен был подкатить белый фургон заводика, и грузчики вытаскивали в зал красные пластиковые ящики с сардельками на специальных шестах-кочергах.
Покупатели тянули шеи, хищно вздрагивая носами.
- Мне вот тех, вот тех, сегодняшних, - кричали и тянули свои руки к ящикам.
Любе казалось, что, если она не поспешит принять товар по накладной, то воинственные старики слопают ее саму. Потому, она очень спешила. Давка мешала работать, а случайно забегавшие люди, увидев очередь, не стесняясь, громко ругались и выбегали из магазина.
К вечеру, после облавы мамочек с детьми и дамочек постарше, домохозяек, у Любы гудели ноги, и закладывало нос от аллергии на «денежную пыль». Да-да, деньги – очень грязная вещь. В прямом смысле. Хорошо, что большинство народа пользуется картами, иначе красовалась бы Люба соплями под носом весь вечер – никакие хваленые спреи не помогали.
В девять вечера «Околицу» ставили на сигнализацию, и Люба волочилась домой. Ей очень хотелось есть и спать. Приняв душ, Люба валилась в постель, радуясь, что завтра у нее выходной.
Она была самой обыкновенной женщиной, эта Люба, и казалась себе ужасно старой, хотя, на самом деле, все было совсем не так, как она думала. Любе недавно стукнуло сорок четыре года. За плечами остался болезненный развод с постыдной дележкой имущества – супруг пересчитал все до последней ложки. Дочь уехала «взамуж» в другой город и наведывалась крайне редко:
- Мама, да не хочу я сюда приезжать, - нервно отвечала она на вопросы матери о приезде.
- Да почему же? Я так скучаю, Светочка! – говорила Люба в телефонную трубку.
- Ты Кинга читала? «Оно» - помнишь? – спрашивала Света, - там был такой городишко Дерри. Тихий, спящий, зачуханный городок. Сонные обыватели проживали свои жалкие годы, довольные судьбой, не замечая, как их детей пожирает чудовище. Как бараны в стойле, понимаешь?
- При чем здесь это? – Люба не понимала.
- При том! Твой город – это Дерри, мама! А я не хочу быть овцой в стойле! – Света почти кричала о своей ненависти.
Люба вздыхала и прощалась с дочерью. «Дерри какой-то, выдумает тоже» Любе, наоборот, нравился их сонный городок, застрявший в безвременье. Здесь не было ничего пугающего и раздражающего: двухэтажные домики с лепниной под крышами прятались в тени здоровенных тополей, и весной одуряюще пахло тополиными почками. По улочкам не гоняли, а ездили на небольшой, чинной скорости старомодные автомобили, а все жители знали друг друга в лицо, и каждый раз здоровались при встрече.
Ей становилось грустно. В городе было всего двадцать пять тысяч человек. Из них – мужчин – одиннадцать тысяч. Негусто. Но как она умудрилась среди одиннадцати тысяч набрести именно на Гену? На Гену, совершенно ей не подходящего ни по каким критериям? На жадного, злобного, расчетливого Гену? Ведь именно таких людей Люба всегда сторонилась, избегала общения, не давала даже повода приблизиться? Почему, именно Гену она подпустила к себе, именно за Гену вышла замуж и именно от Гены родила бунтарку Светку?
Разве теперь разберешься? Брак их тяжелый, скандальный, нервный, закончился ровно два года назад. Люба, измотанная постоянными придирками и недовольством Гены, стала именно такой, какой он ее называл. Никчемной! Никчемной хозяйкой – она прекратила готовить еду и наводить порядок в квартире. Никчемной матерью – она перестала капать дочери на мозги и не препятствовала ее раннему браку. Никчемной женщиной – она забыла, когда в последний раз красилась или ходила в парикмахерскую, и стала спать на кровати дочери в пустой детской.
Тогда Любе показалось, будто она освободилась от тяжкого груза ответственности. Она всю жизнь тянулась к единому стандарту всех идеальных жен, но за это получала только упреки и оскорбления. А тут – рраз, и все. И стало так легко. Гена брызгал слюной над ее головой, размахивая мятой рубашкой, отвешивая унизительные оплеухи, но Люба, словно каменная, молчала и не оправдывалась. А потом, молча, подала заявление на развод.
Гена тогда клялся и божился, что Люба сдохнет под забором, что он ее оставит голой, что она пробкой вылетит из квартиры – но Люба – молчала. Будто и нет Гены. Пустое место вместо Гены. Черная дыра!
Суд постановил: разделить все имущество пополам между супругами. А заодно и кредитные обязательства. У Гены как раз был кредит на машину. Он торжествовал:
- Ничего, дорогуша, поплатишь, поплатишь! Прочувствуешь, что такое – тащить все на своем хребту!
Только и радости у него. Сладкая пилюлька, чтобы заесть горькую микстуру разочарования. Из квартиры выкинуть Любу суд не позволил. А это Гену бесило. Он работал, платил, пахал, как проклятый, и все – «ЭТОЙ»? А то, что Люба все годы чертовой ипотеки тянула на себе хозяйство, вкалывая в две смены? Нет, такую информацию Гена пропускал мимо ушей и сердца. Он искренне считал, что колбаса растет на деревьях, а мясо выдают в магазине каждому страждущему абсолютно бесплатно. И деньги Любе ни к чему. Одежда? Да на что ей одежда, каракатице?
Это была война. Гена никуда не съехал из квартиры. Так они и жили: каждый в своей комнате. Кухня – общая. Люба специально работала без выходных. Во-первых, это помогало ей выпутаться из долгов.
Во-вторых – это спасало ее от общества бывшего мужа. Она возвращалась домой очень поздно. Вся кухня пропитывалась запахом пельменей, которые постоянно варил Гена. Раковина была полна грязной посуды: Гене казалось, что тарелки сами себя ополаскивают и прыгают в сушилку. Крошки на столе. В холодильнике (- Это мой холодильник, - орал бывший, - что хочу, то и беру оттуда) стояла кастрюля из-под борща. На донышке оставалось немного, и поварежка болталась на дне – снова украл. Это – все его…
Люба не прикасалась к посуде, ставила чайник на изгаженную плиту, заваривала чайный пакетик в единственную чистую кружку, пила чай и уходила спать в свою комнату, закрывшись на ключ. В соседней орал телевизор, и Гена, раздраженный, заходил на кухню, хлопал крышками кастрюль, дверцами холодильника, вышвыривал из раковины посуду, пинал переполненное мусорное ведро, наливал воду в ковшик и вновь варил пельмени. При этом он громко, чтобы было Любе слышно, говорил, какая Люба засранка. Как ему осточертел этот хлев. И многое другое говорил так, чтобы Люба обязательно услышала.
Любе – все равно. Она спала мертвым сном. Утром – на работу.
Так продолжалось целый год. Особенно мучительными были новогодние праздники. Гена притаскивал домой каких-то друзей, пьяных женщин и веселился. На кухне – черт знает, что творилось. В комнате к орущему телевизору добавлялись крики гостей. И час за часом, молотком по Любиной голове, этот шум долбил по нервам, высасывая последние силы. Немудрено, почему дочь не желала приезжать в родительский дом. Это уже не было семьей. ЭТО превратилось в то самое логово, где жило страшное чудовище, под названием «ненависть».
Он, конечно, методично настраивал Свету против родной матери. Бог знает, какие мерзости он наговаривал против нее. Но Люба, мужественно собрав последние силенки, держалась. Держалась, не оправдываясь перед дочерью. Надеялась, что Светка когда-нибудь станет мудрой и взрослой. И все поймет. Не может не понять!
Где-то уже в феврале Гена, как обычно, демонстративно гремел посудой и топал ботинками прямо с утра. Люба нервничала, без двадцати восемь, ей пора на работу, с Геной встречаться нос к носу не хотелось, но он, выскакивающий из дома уже в семь (откапывать машину от снега), в этот раз задерживался. Наконец-то дверь громко захлопнулась. Люба выскочила следом. Он возился возле новой иномарки, загружая в багажник сумки. Люба ничего не сказав, побежала на работу.
Вернулась она в пустую квартиру. Дверь в комнату Гены была заперта. Любу до колик рассмешил огромный амбарный замок. В первый раз она спокойно поужинала и уснула в абсолютной тишине. Выпросив накануне долгожданный выходной, Люба поднялась аж в девять утра. Спокойно умывшись и выпив кофе, оглядела изуродованную кухню. Отставив кружку, поднялась на табурет, и сняла пыльные занавески. Окно плохо пропускало солнечный свет. Она, напевая веселую песенку, налила в ведро моющее средство, вытащила из шкафа чистящий порошок и белизну, надела перчатки и приступила к уборке.
К вечеру кухня сияла чистотой, как девственная невеста. Вооружившись шваброй, Люба отмыла каждый уголок квартиры. Очистила от пыли вещи, довела до блеска окна и зеркала. Дом, освободившись от Гены и грязи, задышал легко и привольно. Уже к ночи усталая Люба повесила накрахмаленные тюлевые занавески: белые-белые, они стояли колом. Так Любу учила бабушка, так Люба делала долгие годы семейной жизни.
Автор: Анна Лебедева Поддержать автора