Что–то шепчет волна морская,
Ветерок ее гладь рябит.
И покой мою душу ласкает,
А из слов вьется светлая нить.
Образ твой выплывает в думах,
Для тебя я слово ищу,
Отдаленные слышу струны,
Уловить их звучанье спешу.
Я тебя знаю, кажется, с детства.
В Ленинграде блокадном – зима…
И в слезах вот уже мое сердце,
И сдавило у горла слова.
Эта повесть о мальчике нежном.
Он, печурку обнявши, сидит,
Согреваясь теплом еле тлевшим
И пытаясь свое сохранить.
Получив хлебца скорбную долю,
Он частицу с нее оставлял, -
Может мамка вернется с дороги,
И бежал на финляндский вокзал
И не страшно, что рвались снаряды,
И гора мертвецов не страшна,
С нее в санках катались ребята,
Это страшная правда была.
Голод сеял жестокие раны,
Поселялась печаль в глазах,
Хоть жмыха превращалась в камень,
Но лепешку просила слеза.
И как самая светлая память, -
Поезд вырвется с передовой.
Привезет домой с хлебом маму,
И пахнет настоящей войной.
А потом ледяная дорога,
А потом – весь Кавказ тыловой,
И стучалась сиротская доля,
Слава Богу – прошла стороной.
Потом юности трудной годы,
И труда рано познанный хлеб.
Неустройства семьи невзгоды
Оставляли с горчинкою след.
И с Невой разделяя печали,
Ты давал себе клятву тогда
Никого никогда не печалить,
Да минет тебя эта судьба.
Блокада
Мне казалось, что все лечит время.
Ну кому придет мысль замечать,
Что картошку я чищу неверно,
Что меня бы – в войну, в Ленинград.
Я не знаю, что это такое,
И дай Бог, никогда не узнать.
Хоть прошло уже времени много,
Но твой мозг не устал голодать…
Погоди, твой рассказ мне не в силах
Изложить в тех словах на листе,
От которых бы кровь стыла в жилах,
Как она застывает во мне.
Голод хуже, чем бой, испытанье,
И не каждому мужества след.
Били взрослого все в наказанье, -
У мальчонки отнял и съел хлеб.
Съел он жадно, совсем в бессознаньи,
Что содеял жестокость сродни
Преступленью, и нет оправданья, -
Все пред граммами были равны.
Эти 120 граммов голодных
Гарантировать жизнь не могли,
Но мальчишке 100 метров холодных
Надо было домой их нести.
Там запасы давно истощились,
И мечтою становится жмых,
А снаряды, взрываясь, ложились
Рядом с домом последних живых.
И взрывная волна закрутила
Всех обсыпала снегом с землей
Так, что бабушка внука спросила:
Мальчик, Шурик не знаешь, где мой?
Ослабевший от голода, мальчик
Прижимается к теплой печи
И с надеждой он смотрит на шкафчик,
Под замком в нем лепешка лежит.
И в голодных глазах столько муки,
В них исчез детской радости свет
В ожиданьи, когда деда руки
Всем разделят оставшийся хлеб.
Получив доли скорбную малость,
Он частичку с нее оставлял, -
Вдруг приедет домой с фронта мама,
Эту крошку он ей сберегал.
Ползли слухи друг друга страшнее,
На помойке ловил кто-то крыс.
Ничего не услышать тошнее, -
Съели кошку, продлить чтобы жизнь.
А над домом снарядов свист тонкий,
Так что ходит все в нем ходуном,
А в котельной, над ней, сверху, горкой
Люди мёртвые спят вечным сном.
Только стужа, сама добродетель,
Словно знает, что надо помочь
И морозом и снегом одеть их,
Ведь живым хоронить их невмочь.
Как ты выжил, Бог может и знает.
Твоя бабушка, - твой мир добра,
Свои крохи, смочив их слезами,
Разделяла с тобой, как могла.
Ослабевших людей возле дома
Подбирала, поила чайком,
Возвращала их к жизни суровой
Словом добрым, душевным теплом.
Разве это не подвигом было? –
В голод донором стала она.
И встает образ женщины милой
С душой русскою, полной добра.
Ленинград… Это слово сегодня
Не случайно волнует всех нас.
Его подвиг бессмертный, голодный
От разгрома Историю спас.