Таня Гвоздева, закусив язык от огромного старания, пришивала к картонному, обтянутому красной тканью кокошнику серебристо–белые, похожие на жемчуг бусины.
— Лидия Константиновна! Посмотрите, правильно? — то и дело дергала Таня за рукав дремавшую на стуле женщину, руководительницу театрального кружка.
Лидия Константиновна вздрагивала, роняла на пол ленточку, что держала в руках, надевала очки и вглядывалась в ровные, как по линеечке пришитые, ряды бусинок.
— Молодец, Таня, вот тут только разлаписто получилось, надо переделать.
— Но ведь всё равно не видно будет! Сцена далеко, зрители не заметят! Устали пальцы, не могу больше пришивать!
Девочка показывала покрасневшие от тонкой работы пальчики, но Лидия только качала головой:
— Знаешь, Танечка, настоящий мастер доводит всё до совершенства, не важно, видно это или нет. Ты вот когда зубы пойдешь лечить, что, только впереди сделаешь красиво, а дальше не видно, можно и не лечить?
— Да что вы! А есть–то как я буду! Нет–нет. Лечить все! — уверенно кивнула Таня.
— Значит, и шить везде красиво нужно, мало ли, какая ситуация произойдет! Например, вызовут актера в твоем костюме к начальству, мол, оно хочет ему премию дать. А костюмчик–то только спереди прошит, а сзади скрепками истыкан. Стыдно?
Таня кивнула.
— Так вот, — Лидия Константиновна уже окончательно проснулась и «входила в раж», как это называла Татьяна. Женщина могла говорить о театре, о том, как кипит закулисная, бурная река, то и дело вынося на сцену того или другого актера. А пока тот не вынырнул на свет рамп, его со всех сторон обступают помощники – костюмеры, гримеры, балетмейстеры. Его прихорашивают, принаряжают и, как конфету в чудесной обертке, выносят на суд зрителей. Если не понравится обертка, то и сам актер не сорвет аплодисментов…
Таня всё понимала, только, устав в школе, иногда отлынивала от нудной, кропотливой работы.
В театральном кружке тети Лиды народу было достаточно, только все хотели играть, кривлялись на сцене, спорили из–за ролей, а вот одевать актеров не хотел никто. А Тане нравилось. Еще с малолетства она любила перебирать разноцветные лоскутки, что покоились до поры до времени в большой матерчатой сумке в мамином шкафу. Когда Таниным куклам нужны были обновки, мама доставала свои запасы и принималась за работу. Платьица и брючки, красивые накидки и даже шляпки — всё у нее выходило ловко и изящно. Таня сидела рядом, смотрела и гладила в руках лоскутки, составляя прекрасные, словно цветы на лугу, картинки.
Девочка плохо читала, писала тоже так себе, но цвет чувствовала, кажется, самими кончиками пальцев. Она всегда могла точно сказать матери, пойдет ли ей то или иное платье, стоит ли покупать ту или другую кофточку. Мама сначала только улыбалась, делая всё по–своему, а потом прислушалась и стала брать дочку в магазины, когда приходило время менять гардероб.
А еще мама много раз водила Татьяну в театр. Благодаря крепкой дружбе с администратором театра на Кузнецовской, небольшого, уютного и популярного места, Танина мама всегда могла рассчитывать на билеты. Она торжественно сажала дочку рядом с собой на кухне, открывала ее дневник и строго читала оценки. Если всё было хорошо, то Тане выдавался билет на очередной спектакль, если нет, то девочка оставалась ни с чем, а мама шла в театр с подругой или Татьяниным отцом. Таня расстраивалась, умоляла, плакала, а потом клялась, что вырастет и будет работать в театре, тогда она не пропустит ни одного спектакля…
Для таких торжественных выходов у Танюшки было чудесное, с рукавами–воланчиками платье, широкий поясок еще больше вытягивал вверх тонкую детскую талию, а туфельки с бантиками–пряжками цокали по паркету маленькими каблучками, заставляя Татьяну чувствовать себя принцессой.
Таня, только поступив в четвертый класс, сама записалась в театральный, хотя на сцене отродясь не выступала, боялась. Выйти на сцену и стоять там, пронзенная сотнями глаз, вся на виду…
Нет! Упаси, Боже! Таня, придя в начале сентября к Лидии Константиновне, руководительнице драмкружка, так сразу и сказала:
— Я хочу к вам. Но на сцене выступать не буду.
— А что же ты, детонька, тогда будешь делать? — Лида оглядела сутулую, с острыми плечиками девчушку. Та была похожа на только что вылупившегося птенчика, перышками еще не обзавелась, скомкалась немного в яйце, и еще не знает, как же расправить прижатые к телу крылышки. — Да и маловата ты. Я набираю детей с тринадцати–четырнадцати лет, а тебе сколько?
— Десять, — буркнула Таня. — Ну и что? Что я, маленькая? Я буду костюмершей, я буду шить наряды для ваших актеров! Я умею, да–да! Меня мама научила, я всё знаю. Даже на машинке немного могу шить, только иногда сбиваюсь…
— Ну, прежде всего, дорогая моя, – произнесла нараспев Лидия Константиновна, поправляя выбившийся из–за ушка своей новой ученицы завиток, — давай забудем это вульгарное, это «шакающее» слово «костюмерша». Нет такой профессии. Есть костюмер – певец красоты ткани и творец прекрасных нарядов, что воплощают в себе дух эпохи и настроение актера. Ты умеешь шить? Похвальный дар для сегодняшней молодежи. Но этого мало. Подойди сюда!
Лида открыла шкаф и взяла с полки несколько обрезков материи.
— Посмотри и скажи, что тут с чем сочетается?
Таня ловко перебрала все лоскутки, на миг задумалась, даже глаза закрыла от удовольствия, а потом быстро разложила тряпочки по стопкам.
— Вот так! — победно сказала она.
— Верно. Я бы тоже так сделала. А тогда скажи, кто может надеть такие наряды, опиши людей!
Таня справилась и с этим. Графы и хитрые торговцы, прекрасные царевны и умные Иванушки – Таня описала всех так, будто видела сейчас перед собой. Походы с мамой в театр оказались тут как нельзя кстати.
— Девочка! Это же чудесно! Это просто чудесно! — радостно улыбнулась Лидия Константиновна и велела Татьянке приходить в пятницу, когда состоится первое занятие театрального кружка.
Таня волновалась, то и дело поглядывала на часы и даже не заметила, как съела ненавистный гороховый суп.
— Мама! Я всё! Я побежала, уроки потом!
— Таня! Как потом? Надо сделать всё перед выходными, никогда не оставляй на завтра то… – поучительно подняла вверх указательный палец мать, но Таня перебила ее:
— Да, мамочка! До завтра, всё оставлю до завтра!
Девочка наспех натянула резиновые сапоги, схватила с вешалки плащ и выбежала из квартиры, даже не закрыв за собой дверь.
— И куда она? — растерянно пожала плечами Светлана. — Хоть бы предупредила…
В школе народу было уже мало. Пустая раздевалка с забытыми кем–то мешочками из–под сменки блестела только что вымытым полом, темные коридоры встретили девочку звонким эхом ее шагов и вжиканьем швабры тети Маши, уборщицы.
— И ходят, и ходят! Сколько можно! Домой идите, мне убираться надо! — ворчала сгорбленная над ведром женщина, но Таня не стала ей отвечать, а припустила по скользкому линолеуму к последней двери справа, к кабинету Лидии Константиновны.
Другие воспитанники театрального кружка уже собрались. Их было всего человек десять. Все расселись за сдвинутые к центру парты и внимательно следили глазами за уставшей, накинувшей на покатые, чуть полноватые плечи шаль, учительницей. Та, отчего–то грустная, всё вздыхала, поправляла пучок и смотрела в занавешенное ранними осенними сумерками окно.
— Итак, начнем! — вдруг говорила она, поворачивалась к своим молодым коллегам, и начиналось действо.
Обсуждали, какой спектакль поставить на следующий школьный праздник, распределяли роли, спорили, репетировали. А Таня, во все глаза смотрящая на старших ребят, всегда была рядом. В ее задачи входило продумать костюмы. Сначала девочка стеснялась, тихо говорила свое мнение, посматривая на Лидию Константиновну, потом осмелела, стала «своей» и уже во всю орудовала карандашами, делая пока еще примитивный, но достаточно хороший макет будущего наряда…
Светлана радовалась, что дочка стала подолгу просиживать вечерами у стола, всё что–то сшивала, приклеивала, размечала и говорила, говорила о Лидии Константиновне – о ее ловких руках, добрых, внимательных глазах, а еще о том, что она часто грустит, когда думает, что никто на нее не смотрит.
— А я ведь знаю, мама, от чего она такая! — заключила Татьяна.
— Ну и от чего? — слушая дочь вполуха, переспросила Светлана.
— Понимаешь, у Лидии Константиновны есть сын. Ну, я так думаю, что это сын. Не может же такой молодой быть ее мужем. Он иногда встречает ее после работы. Я как–то специально обогнала их и шла, слушала, о чем они говорят.
— Это неприлично, Таня. Так делать не стоило!
— А я сделала. Ну и вот, — ничуть не смутилась Татьянка, — он за что–то ругал ее, то ли она опоздала, то ли он не хотел приезжать, а она его уговорила. В общем, ругались. А потом я увидела, как он сажает ее в свою машину, но так грубо, мне очень не понравилось! Лидия Константиновна хорошая, а он ее так…
— Может быть, тебе показалось? Мало ли, что у людей бывает! А ты не лезь в чужие дела!
— А буду лезть! Вчера он опять встречал Лидию Константиновну. А мы задержались. Надо было сшить костюм для волка, уж очень крупный у нас актёр, никак не могли придумать, как и что сделать, ну, поздно освободились. Но вот ты меня не ругала, а он так строго разговаривал с нашей учительницей, ужас! Она вся сжалась как будто, залепетала что–то, а он только тащил ее к машине, сунул туда, как сумку, и увез. Он говорил, что ему надоело, что он опять из–за нее бросил кого–то… А она только качала головой. Мама! Как хорошо, что у тебя нет сына! Я бы не выдержала, если бы он с тобой так себя вел!
Света внимательно посмотрела на дочь, улыбнулась, подошла к ней и обняла за плечи.
— Чужая душа – потемки, девочка моя! Кто знает, что между ними делается?.. Ничего, поругаются и простят друг друга. Ладно, белошвейка, отправляйся–ка ты спать, глаза должны отдыхать!
Таня кивнула, посидела еще, задумавшись, потом сложила рукоделие в коробку и ушла в свою комнату.
А Светлана еще долго потом сидела, не включая свет в комнате, и смотрела в темноту. Она тоже редко навещала свою мать, Ирину… А когда навещала или звонила, всегда злилась на саму себя, что не может терпеть ее старческие привычки, медлительность, словоохотливость и желание знать всё о дочкиной жизни. Может быть, кто–то, слыша Светин разговор, всегда чуть на повышенных тонах, спешащий и строгий, тоже жалел старушку, которой приходится ходить в магазин вместе с дочерью. Сама баба Ира стала рассеянной, могла прийти, накупить всего, а нужное так и не принести домой, или отдать деньги какому–нибудь забулдыге просто потому, что его стало жаль. Света это пресекала, взяв весь материнский быт в свои руки. Женщине такой расклад не очень нравился, он накладывал на нее ограничения, делал несвободной, но мать есть мать, что тут поделать…
… Прошло несколько лет, Татьяна перешла в девятый класс, драмкружок не бросила, наоборот, окунулась в него с той силой и отдачей, как могут делать это только юные, горячие сердца.
И вот уже Таня готовит костюмы к большому школьному празднику. Лидия научила ее снимать мерки, помогала делать выкройки, следила за тем, чтобы швейная машинка работала ровно и бойко, как маленький кузнечик, что строчит своими длинными ножками–гребенками, спрятавшись в траве. Так и Таня – строчила, нажимая педальку ногами, крутилось колесо швейной машинки, а по ткани ползли тонкие, ровные стежки.
Материал для костюмов чаще всего приносила или сама Лидия Константиновна.
— Вот, Танюша, для нашей Дездемоны! — учительница раскладывала на столе перед девочкой красивую, нежно–бирюзовую ткань, с едва–едва заметным серебряным переливом.
— Красота! Ух, давайте скорее делать! И где вы достаете такие материи?! — восхищенно прижимала руки к груди Таня.
— Ну, свои связи… Имей в виду, Танечка, нужно всегда знать, где в твоем городе продают хорошую продукцию. Если ты станешь шить на заказ, то это тебе пригодится!
Лидия Константиновна на миг задумалась, а потом, кивнув своим мыслям, продолжила:
— Если хочешь, то в субботу пойдем вместе, я покажу тебе лучшие магазины.
— Да я знаю! Универмаг, «Ткани» через две остановки от школы, ну и, пожалуй, всё! — махнула рукой Таня. — Но там таких, какие вы приносите, нет.
— Потому что они не лучшие, — подмигнула ученице Лида. — Я знаю другие места.
— Тогда я согласна! — оживилась Татьяна. — Ведите!
— Согласна она… — шутливо ворчала Лида, а потом улыбнулась и написала на бумажке адрес, откуда начнется их с Таней путешествие по городу.
… Лидия Константиновна старалась не отставать от быстро шагающей девочки. Женщина недавно стала ходить с тростью, болели ноги, пришлось приобрести себе этот атрибут недалекой старости. Трость мерно стучала по тротуару, догоняя прыткие ножки молоденькой попутчицы.
— Таня! Таня, стой, нам сюда! — Лидия Константиновна махнула рукой в сторону невзрачного подвала, вход в который начинался крутой, с щербинами, ступеньками. Над дверью висел колокольчик, а на самой двери чеканка с изображением аистов, расправивших крылья.
— Что это? Это разве магазин? — удивленно оглянулась девочка.
— Магазин. Пойдем!
Лида грузно ступала вниз, внимательно следя, куда ставит ногу, Таня суетилась за ее спиной.
Зазвенел колокольчик, задетый распахнувшейся дверью, гостьи прошли в узкий коридор, а потом Лида открыла еще одну дверь справа, в глаза им ударил свет.
Таня огляделась. Все стены в комнате были заставлены стеллажами, на полках которых лежал рулоны тканей – ярких и бледных, однотонных и с орнаментом, плотных и полупрозрачных, на любой вкус и повод.
— Это же настоящие сокровища! — Танины глаза загорелись. — А чьё всё это?
— Одного моего знакомого. Добрый день, Игорь Борисович! Вот, зашли к вам осмотреться. Это Таня, моя ученица.
Мужчина, вынырнувший из–за стоек с товаром, улыбнулся.
— Танечка, наслышан, наслышан! Лидия Константиновна много рассказывала о ваших чудесных ручках. Ищите что–то конкретное? Для выпускного бала, надо полагать?
— Нет, Игорь. Таня только еще в девятом. Я просто хотела вас познакомить. Я зайду на неделе, нужно что–то строгое, для торжественного вечера.
Лидия подошла к полкам с рулонами, что–то пощупала, приложила одно к другому, потом попрощалась с продавцом и, взяв Таню под руку, медленно зашагала наверх.
— Здесь отличный товар, красивый. Но Игорь Борисович и берет за него дорого. Так что это, скорее, для богатых модниц…
Татьяна кивала, обгоняя свою попутчицу.
Потом они проехались на автобусе и должны были уже выходить, но Таню окликнула ее мать.
— Дочка! А я тебя с утра и не видела! Здравствуйте, Лидия Константиновна! Таня, ты домой не собираешься?
Татьяна, заметив, что на нее смотрит весь автобус, густо покраснела, помотала головой и прошипела:
— Мама! Я занята, что ты орешь?! Приду вечером, как обещала.
— Извини, но я просто…
— Пока, мама!
Таня выскочила из автобуса, увлекая за собой учительницу. Та растерянно улыбнулась Светлане, но двери закрыли от женщины эту улыбку…
— Не нужно так, Танечка! Право, не стоило! Мы могли бы погулять с тобой и в другой раз… Твоя мама очень…
Но Татьяна, перебив Лиду, только поджала губы:
— Мама считает меня маленькой, всё ждет, что я буду сидеть у ее юбки. А я давно выросла, вы же сами говорили. Пусть привыкает!
— К этому трудно привыкнуть, Танюша. Знаешь, как–то так получается, что, взрослея, иногда человеку становятся в тягость его родные. А это неправильно… Это как–то больно…
— Да совсем нет! Я понимаю, почему вы так говорите! Ваш сын, ну, тот мужчина, что приезжает за вами к школе, он всегда недоволен, грубит вам. Я сама слышала! Очень неприятный тип, он не должен себя так вести. А сейчас – совсем другое дело! Мама должна понимать, что…
— Да–да… Мама, конечно, должна понимать…
Лида живет одна. Муж ушел раньше нее, уж так распорядилась судьба… Сын Лидочки, Артем, проживает отдельно, женат и всегда очень занят. А тут мать с ее ногами, просьбами, задумками и пустыми метаниями. Она отнимала у него время, он терпел, но молчать не мог, ворчал. Лида чувствовала свою вину, пыталась жить одна, но не могла. Женщина снова и снова набирала его номер, как будто требовала дозу внимания, пусть даже такого холодного, скверно–острого…
… Лида показала Тане еще пару магазинчиков, где по знакомству можно было найти прелестные материалы.
— Запомни всё, Таня! Если будет необходимость, смело приходи и упоминай меня, тебе сделают хорошую скидку…
Они расстались у театра. Лида сказала, что зайдет к знакомым, а Татьяна поехала домой.
— Ты зачем с матерью так? — встретил ее на пороге отец. — Трудно сказать, куда едешь, когда вернешься? Это же твоя мать!
— Не начинай, папа! А кричать на весь автобус – это нормально? Все смотрели на нас! Да и потом, я уже взрослая, не нужно меня пасти!
— Зря ты так это воспринимаешь. Я всегда предупреждаю Свету, куда иду, когда вернусь, потому что люблю её.
— А может, ты просто ей подчиняешься? Боишься, что отругает она тебя? — ехидно ответила Таня и, заметив, что отец рассердился, юркнула к себе в комнату…
… Делая всё, чтобы актеры блистали на сцене, сама Таня пряталась от зрителей, не любила, когда после очередного выступления драмкружка Лида выходила на сцену и говорила: «А теперь давайте пригласим сюда нашего молодого, талантливого костюмера…» Далее следовал большой список Танюшкиных достоинств, все аплодировали, ребята толкали ее вперед.
Таня заливалась краской и бочком выходила на всеобщее обозрение, улыбалась, кланялась, а потом, пунцовая от смущения, убегала за кулисы…
— Привыкай, Таня, в жизни нужно уметь держать удар! Любой! — повторяла Лидия Константиновна и опять вызывала девочку на сцену…
… Это было так давно… Уж выкинули тот картонный кокошник, перекроили платья и, с приходом нового директора школы, разогнали театральный кружок, а Таня все с теплотой вспоминает те репетиции, эскизы и неловкие попытки казаться именитой швеей…
После школы Татьяна выучилась на дизайнера одежды и, помыкавшись по агентствам и частным фотостудиям, где могли бы понадобиться ее услуги, устроилась в театр. Эта работы подвернулась неожиданно.
— Танечка? Ты? Я так рада тебя слышать! Милая, у меня для тебя хорошая новость! Я нашла тебе работу! — услышала девушка в трубке голос Лидии Константиновны, уже три года, как уволившейся из школы и отошедшей от сценических дел. — Театр Сатиры ищет швею. Да, это не совсем то, чего ты ожидаешь. Ты сейчас уже скорее дизайнер, чем исполнитель, но поверь, лучше начать с чего–то, а потом идти вперед. Директор театра, Тамара Николаевна Колесникова, с радостью примет тебя в пятницу. Что ты думаешь по этому поводу?
Таня замерла, слушая бывшую учительницу. В стекло стучали своими легкими, душистыми цветками высокие, стройные липы, носился по воздуху тополиный пух, а в комнате, в маленькой квартирке на третьем этаже стояла девчонка, счастливая, улыбающаяся, и кивала в ответ на слова педагога.
— Да, Лидия Константиновна! Конечно, я согласна! В пятницу? Отлично!..
Там, в театре, Тане выделили хорошенькую, просторную комнату, дали швейную машинку и свернутые рулоны выкроек.
Театр ставил новый, только что из–под пера драматурга, спектакль. Одежда в нем была странноватая, неземная, что ли, но Таню это не смущало. Вот только ткань…
— Тамара Николаевна, можно? — Таня робко сунула голову в кабинет директора.
— Ну заходи, коль пришла, Танюша. Что такое? Говори быстрее, я занята.
— Ткань не та! Ну, не смотрится она! Нет перелива, нет оттенков. Лучше взять шелк! Он и выглядит благороднее, и складки красивые можно заложить. А то, что мне выделили, просто кошмар! — затараторила швея.
Тамара Николаевна выслушала Танину тираду, потом на миг закрыла глаза, как будто у нее вдруг сильно заболела голова, и ответила:
— На шелка и бархаты у нас пока нет денег, Гвоздева! — когда Тома злилась, она всегда называла подчиненных по фамилии. — Ты просто швея, а мнишь себя маэстро сценического образа. Брось! Ты просто делай свою работу, а о большем не тревожься. Есть другие люди, которым велено думать о качестве материала, складках и тому подобном.
— Но, Тамара Николаевна! Не получается! Ткань ползет, вся на нитки разлетается! Синтетика это, самая халтурная! — упрямо вздернула подбородок Татьяна. — Это не справедливо! Такие хорошие задумки, а выходит ерунда…
Тамара помолчала, разглядывая стоящего посреди кабинета бойкого и хиленького воробушка, что пришел к ней искать справедливости.
– А нет ее, справедливости, у нас тут нет, по крайней мере! Нам какую ткань выпишут, ту и получаем. Что ты предлагаешь? Не будут тебе покупать бархат и соболя. Уж извини!
— Но я думаю, что попробовать по–другому стоит! Я знаю магазины с хорошими тканями. Из них выйдут отличные костюмы.
— Да? А деньги ты свои потратишь? Ты молодая, Танечка, я понимаю, хочешь сделать идеальные вещи. Вот только сырье из рук вон… Но ничего, привыкай. С кем у нас есть договор, у того и берем материю. А складки пусть уж как–нибудь лягут. Знаешь, когда у нас работала Лидия Константиновна, таких проблем не было, она из всего могла сделать конфетку.
— Что? Она здесь работала? — удивленно приподняла брови Таня.
— Да. Долго работала, а потом родила сына и уволилась. Сказала, что хочет больше быть с ребенком. Вот так…
Тамара Николаевна пожала плечами, схватила со стола какие–то бумаги и уже не замечала стоящую перед ней подчиненную.
Таня попрощалась и вышла. Ну что ж, раз сама Лидия Константиновна шила из этих ужасных материалов, то и она, Танечка, справится…
… Через два года Светлана, Танина мама, серьезно заболела, почти не вставала. Вся работа по дому легла на Татьяну, а ей совершенно не хотелось каждый вечер стоять у плиты, и по выходным носиться с сумками продуктов.
— Нам нужна помощница! — как–то сказала она. — Так больше продолжаться не может!
— Танечка! Но что тут такого? Это же нормальное женское дело – еда, уборка… — протянул отец. — Мама всегда всё успевала!
— А я не хочу так, как мама! — уставшая Таня злилась, комкая в руках салфетку. — Что хорошего в том, что мать всю жизнь за нами, как за маленькими, ходила? Не умеет она отдыхать, вот и шарахнуло её!
— Да у нас как–то не принято, чтобы слуги были! — смутился мужчина. — И денег нет.
— С деньгами я решу вопрос. Многие просят меня шить им на заказ, вот и денежки пойдут. Всё, папа, через месяц найму кого–нибудь помогать вам.
— И тебе тоже. Если только для нас, то не нужно. Я сам буду готовить! — обиделся отец.
— Хорошо, для «нас». Всем станет легче!..
Таня стала принимать клиенток на дому, ловко снимала мерки, потом, обсудив фасон, цвет и повод, под которое шилась вещь, бежала в магазинчик, один из тех, что указала ей когда–то Лида, копалась там на полках и, упомянув своего педагога, неизменно получала хороший товар по хорошей цене. А с заказчиц она брала больше, как будто купила материал по обычной стоимости…
Таня не умела торговаться, цену клиентке называла строгим, безапелляционным голосом, всегда готовясь к отпору. Но женщины молча принимали ее условия, уж очень хорошая слава ходила о Танечке…
…Так появились деньги на сиделку для матери и приходящую домработницу.
Светлане это не нравилось, но она понимала, с Татьяной шутки плохи, раз уж повесили всё на нее, так и, наверное, нужно помолчать…
Сиделка, Анна Михайловна, женщина мягкая, ловкая и заботливая, из тех, кто, проработав в больнице, не очерствел и мог найти подход к любому своему пациенту, со Светланой сдружилась. Они вместе читали, смотрели фильмы и обсуждали их, горячо споря о характерах и судьбах, а Таня только иногда заглянет в комнату, кивнет матери, улыбнется, как она всё славно придумала, и торопится п освоим делам. Молодость не терпит промедления, вперед, только вперед летит она, боясь чего–то не успеть…
Света стала потихоньку выходить на улицу. Анна Михайловна уговорила Татьяну купить коляску и теперь, аккуратно вывозя свою подопечную на лужайку у дома, пристраивалась рядом, на лавочке, а Светлана жадно наблюдала за людьми. Их жизнь привлекала ее, как когда–то театр.
— Знаете, Анна Михайловна, мы с дочкой раньше так часто ходили на спектакли! — мечтательно поднимала Света глаза. — Танечка с детства любила театр. Вот, даже пошла в драмкружок в школе.
— Да? Так а что же сейчас? Дочь могла бы достать вам билет! Я вас отведу.
— Нет–нет! Что вы! Мне неудобно просить ее об этом, да и куда мне, я ж теперь нескладная, это раньше платье красивое было, подбирала туфельки, сумочку, даже прическу делала, а теперь руки поднять не могу. Нет, и даже нечего об этом думать!
Анна Михайловна промолчала, как будто отвлеклась, потом встрепенулась и предложила подопечной проехаться до пруда. Та согласилась.
— Как здесь всё изменилось! Заросли берега, и кувшинки не растут, а беседка еще стоит! — улыбнулась Света. — Красиво…
Янтарно–золотистые, алые, с медными прорезями, темно–бордовые с прожилками белых разводов кроны деревьев отражались в застывшей воде, воздух, немного горьковатый от запаха мокрой, прелой листвы, был чист и прохладен. Синица, юркая, вечно спешащая, суетливо ковырялась в кормушке маленьким клювиком, потом, наклонив голову набок, взглянула на сидящую в кресле женщину и улетела. А Светлана, ежась и пряча руки под плед, попросила Анну Михайловну передвинуть ее на солнышко.
— Давайте, дорогая, вот так, здесь хорошо! — сиделка развернула коляску и поправила накидку на ногах женщины. — Посидите, солнышко, оно всегда полезно! Жаль только не греет почти…
… — Танечка! — вечером Анна Михайловна дождалась, когда от Татьяны уйдет последняя клиентка и замолкнет стрекот машинки, бочком вошла в комнату и остановилась, неловко сложив на груди руки.
— Что? Что вы хотели? — Таня собирала со стола обрезки ткани.
— Понимаете, ваша мама хотела бы посетить театр. Чисто технически это возможно, вы не могли бы достать ей билет?
— Театр?..
После нескольких лет работы в этом заведении лицедейства и иллюзии, Татьяна несколько поостыла, пропал былой пыл, актеры не очаровывали, а даже вызывали отвращение – капризные, вечно им что–то не так, спектакли, по два раза шедшие каждый день, приелись, стали скучными.
— Да там сейчас ничего путного и не показывают! И потом, я не на таких должностях, чтобы ходить и просить билеты.
Татьяна строго посмотрела на сиделку, надеясь, что та уйдет, но Анна Михайловна и не собиралась двигаться с места.
— А вы всё же постарайтесь, дорогая. Может быть, сходите вместе с матерью? Она часто вспоминает, как водила вас на спектакли.
— Господи! Вспоминает она! Мне некогда, работать кто будет? Вы же видите, клиентки приходят вечером, а днем я на работе. Нет, это не очень удачная идея. Давайте отложим.
— Таня, сейчас осень, пока коляска еще проедет по тротуару. Зимой это будет намного сложнее. Откладывать я бы не советовала.
— Извините, но здесь решаю я! — покачала головой Татьяна. Уж очень много стала позволять себе эта сиделка…
Анна кивнула, развернулась и, прикрыв за собой дверь, вышла. А Таня, бросив собранные лоскутки на скатерть, села и стала задумчиво перебирать их, как в детстве, составляя узоры и картинки. Голубой и бирюзовый – ласковое море, красный, оранжевый, пепельно–белый и глубокий черный — букет маков, тонкая органза – ваза, в которой блестит пойманное в паутину солнце… Как когда–то давно, когда мама была здорова, а Таня не знала забот и верила, что на свете есть чудеса…
… Ноябрь выдался на удивление сухим и мягким. Хотя с деревьев уже облетела листва, и они стояли черные, костляво–растопыренные, но и в этом было своё очарование. Природа без прикрас, как нагая женщина, зардевшись стыдливо нежно–розовыми румянами восхода, смотрит на этот мир своими чистыми озерами–глазами…
В тот день Таня раньше обычного вернулась с работы и, выйдя на две остановки раньше, решила пройтись. Дома ей было душно. Дома сидела в своей коляске мать, было тускло и хмуро, а на улице как будто бил живой ключ, холодный, обжигающий, заставляющий бежать вперед без оглядки.
— Да давай же побыстрее! У меня совсем нет времени! Ну, эту руку сюда, эту сюда! Мама! Аккуратней, голову подожми! И что ты затеяла эту прогулку? Знаешь же, что я занят!
Татьяна обернулась, услышав недовольный мужской голос.
Из припаркованной у обочины машины с трудом вылезала старушка. Ей было низко, неудобно, руки тряслись, а мужчина, стоящий рядом, шипел и поторапливал.
— Лидия Константиновна! Это вы! — Таня уже стояла рядом, помогала, поддерживая под локоть бывшую учительницу.
— Танюша! Танюша, как приятно видеть тебя! Познакомься, пожалуйста, это мой сын, Артем Павлович, — женщина кивнула на стоящего рядом человека. — Артемушка, ты спешишь, давай, я дальше сама. Ты поезжай!
Мужчина облегченно кивнул, попрощался и уехал.
— Торопится… Опять торопится… Я скучаю по нему, но понимаю, старческое… Так а ты, Танечка, как живешь?
— Я? Хорошо. Работаю, клиентов обшиваю, спасибо вам за магазины, действительно, таких тканей больше нигде не найдешь.
Они прошли вперед, сели на скамейку и поежились от прохладного ветра.
— Как мама?
— Мама? Ничего, только вот болеет много, наняла ей сиделку, кое–как справляемся.
— Понятно… А я отказалась от помощи. Артем хотел, чтобы со мной жила женщина, помогала. Но тогда он бы совсем забыл меня, я знаю! А так приходится ему возиться с матерью. Интриганка я, Танюша, ох, какая интриганка!
Татьяна усмехнулась.
— Сложно всё это… И времени совсем не хватает. Зря вы отказались. С сиделкой лучше, она знает, что и как делать.
— Артем хотел сдать меня в дом престарелых, — как–то просто, буднично продолжила Лидия. — Там, говорит, мама, лучше знают, как тебя лечить. Но я отказалась. В своей квартире легче. — женщина вдруг улыбнулась, расправила плечики и спросила:
— Что театр? Всё так же любишь этот мир?
Таня задумчиво пожала плечами.
— Пожалуй, что уже совсем не люблю.
— Да, детка, увлечение, ставшее работой, имеет свойство гаснуть. Ты замужем?
— Нет. Некогда. Знаете, да и не хочу пока. Мама болеет, куда мне еще свою семью!
— Нам, мамам, свойственно болеть, не стоит из–за этого портить себе жизнь! Но я думаю, всё у тебя сложится! Извини, Танюша, я спешу, сегодня в библиотеке романсы, вот, иду. Ты не пропадай, зашла бы как–нибудь. Словом, до скорой встречи!
— Зайду! Обязательно зайду! — уверила ее Татьяна. — Как время будет…
Лидия Константиновна медленно пошла вперед, опираясь на палки, а Таня стояла и провожала ее взглядом. Ей бы сейчас тоже послушать романсы, выпить чай и подоткнув плед, сидеть с книгой в руках дома, в своей комнате… Но нет, дела… Через полчаса придет клиентка, а надо бы еще поесть…
… Татьяна выкроила время, чтобы навестить учительницу, только ближе к Новому Году. Не найдя ее телефона, она решила просто приехать.
Женщина долго звонила в дверь, но никто не открывал.
— Вы что трезвоните?! — из соседней квартиры высунулась старушка, осмотрела Таню с головы до ног и строго поджала губы. — Не нужна ей сиделка более. Отмучилась наша Лидушка.
— Что? Я к Лидии Константиновне, мы с ней только вот осенью виделись.
— Опомнилась! Уж месяц, как не стало Лиды. А ведь жизнь любила, тосковала много, но жить очень хотела… На моих руках и отошла. Артем этот ее, сын, о матери и не вспоминал, деловой стал! Забыл, как она его по врачам таскала, пока кривошею его исправляли, как работу бросила, а ведь в театре служила! Главным костюмером была! А как Артем родился, всё отринула, для сына жила. А он забыл, неблагодарный!
Соседка, ворча, захлопнула дверь, а Таня так и стояла еще у квартиры, растерянно глядя перед собой…
… На следующий вечер Татьяна вдруг отменила всех клиенток, отпустила Анну Михайловну и, усевшись напротив матери, задумчиво вздохнула.
— Что, дочка? Случилось что?
— Нет… Впрочем, да. Тебе нужно платье, мама! И у нас мало времени.
— Какое платье? — встрепенулась Светлана. — Зачем?
— Мы с тобой в субботу идем в театр. На премьеру. Ты какое платье хочешь – бархатное или атласное? Я думаю, нам подойдет такой вариант!
Таня быстро набросала на листке бумаги силуэт будущего платья.
— Да что ты, Танюша! Куда мне в театры! В коляске…
— Подумаешь! Это ерунда. Значит так, я сейчас выкройки сниму, ты постой немножко. А потом надо материал выбрать. У меня есть несколько вариантов…
Когда Танин отец пришел домой, то жены в обычной позе в кресле у телевизора не застал. Не было никого и на кухне. В Таниной комнате кипела работа, Света что–то говорила, дочка поддакивала или, наоборот, всё отвергала, потом строчила машинка.
— Так, руку подними, ага, село хорошо! Ну, хорошо же, мама! Что ты? Ну вот, опять ты плачешь! Перестань, пожалуйста!
— Сейчас! Я сейчас, мне просто так хорошо! Ты, Танюша, даже не представляешь, как мне хорошо!..
… Таня добилась для матери самого удобного, хорошего места в зале, усадила ее в кресло, села рядом и замерла. Она давно не видела мать такой счастливой.
— Прости меня, мамочка! — целуя ее руки, шептала вечером Таня. — Ты прости меня!
— За что же это? Перестань, глупенькая! Девочка моя, я же тебя так люблю…
Еще много раз в эту зиму Светлана посещала театр, каждый раз она сидела рядом с дочерью, держала ее за руку и с трепетом смотрела на сцену.
А потом они вместе ехали домой, пили чай и беседовали, перебирая лоскутки своей жизни. Дом как будто ожил, снова задышал, принарядился, окутанный нежным теплом двух женских сердец.
А Лидия Константиновна смотрела с неба на свою ученицу. Усвоила девочка урок, теперь всё будет хорошо!..
