Несколько лет тому, будучи в гостях у Анны Дьячук, преподавателя Белебеевского педучилища, случайно увидела на столе довольно старую общую тетрадь с потрепанными краями. Начала читать и не могла оторваться от потрясшего своей простотой и искренностью дневника из 160 страниц. Не известного журналиста, а простого солдата Ивана Разбежкина, можно сказать, не очень грамотного (с точки зрения правописания), призванного в армию в 1940 году, накануне войны, из деревни Русский Юрмаш Уфимского района Башкирии.
Дневник бередил душу, не давал себя забыть, это был как голос из прошлого, дошедший до нас из далеких военных дней. В нем почти каждый день войны осмыслен изнутри, пережит солдатом от начала службы до демобилизации по ранению в 1943 году. Дословно (хоть и выборочно) будут представлены наиболее «рубежные» записи, в которых отразились этапы войны и судьбы вовлеченных в водоворот событий и самой войны рядовых солдат, которые даже не представляют еще тех испытаний, той непредсказуемости и той выносливости, на которую они оказались способны.
Начало службы им, восемнадцатилетним или двадцатилетним, кажется несколько будничным, но обязательным, а армейские будни воспринимаются не во вселенском масштабе, а ограничены жизнью роты, полка, отделения.
Итак, слово Ивану Разбежкину…
* * *
Подходит осень 1940 г. В ноябре переезжаем на зимние квартиры в г. Остров, который находится недалеко от границ Эстонии и Латвии. Казармы светлые, имеют довольно культурный вид. С нас стали требовать хорошую заправку коек. Только заправишь, откуда ни возьмись старшина, что-нибудь признает неладное. Наконец, научились такой, как требовали, заправке. Готовились к параду, отрывали окопы, учились маскироваться, выезжали на маневры. Я попадаю в 523-й стрелковый полк, занимаемся строевой. Поля, где мы занимаемся, болотистые и богатые ягодой – черникой и клюквой. Наедаемся так, что еле-еле переводим дух. Как говорится, икнуть нельзя. С начала зимы помогал ротному писарю, который часто болел, уходил в госпиталь, я оставался (как в самом деле) – за писаря.
Пятого мая 1941 г. возвращаемся в старый лагерь – Череху. Подходит ко мне помкомвзвода и говорит: «Разбежкин, бери свои вещи, какие есть, и переходи к нам: тебя приняли радистом». Я так и подпрыгнул от радости, как это бывает, когда маленькому дарят новую игрушку. Занимаюсь изучением азбуки Морзе. Майское солнце греет хорошо. Луга приняли свежий зеленый вид, слышится в роще радостное щебетанье птиц, даже какие-то букашки что-то роют в земле. Всюду идет работа. Наш взвод переходит в роту связи. Погода отличная. Сразу является мечта. Вспоминаю родные края, свою речку, лес, поля, родительский дом, где осталась молодая жена. Вспоминаю ее разговоры, походку, ласковый взгляд, теплое женское тело. Эх, это заставляет тебя потянуться. И на этом я заканчиваю.
24 июня 1941 года вечером переезжаем через Лугу. В городе суматоха, на окнах от бомбежек наклеены бумажки.
25 июня проезжаем Гатчину. Останавливаемся в лесу. Нас вооружают, выдают продовольствие (сухари, сахар, «консерву»). Подгоняем снаряжение, роем укрытия.
1 июля получили приказ о выступлении. В городе Остров нас встречали жены комсостава, здороваются с мужьями. Всюду слышны рыдания женщин. Проезжаем старую границу. Идет сильный дождь. Вдруг появляется немецкий бомбардировщик. Все бойцы повыскакивали из машин, замаскировались в роще и стали стрелять из ружей по самолету, который сразу почувствовал «невзгоду» и изменил курс – скрылся где-то за облаком.
Дождь перестал. Воздух после дождя стал чист. Капли дождинок задержались на листьях и траве, блестели, словно рассыпан жемчуг по зеленому бархату. Но это продолжалось недолго, опять нашли дождевые тучи. Бойцы накинули плащ-палатки и решили вздремнуть.
Снова появился самолет. Взрывы авиабомб, очереди пулеметной стрельбы. Наши потери: убито два человека и один ранен. Второго июля въехали в город Решитса. Мне пришлось дневалить около машины. В городе тихо, огней не видно, люди ходят молча, а где-то далеко на западе глухие пулеметные очереди.
Люди начинают выходить из строя. Наша часть отходит. Я взял радиостанцию, но отыскать свою машину не удалось. Сел к артиллеристам и к ночи доехал. После жаркого боя засыпаю, проспал бы долго, но меня разбудили взрывы. Было еще темно. Бойцы залегли в кюветы у дороги и вели огонь в направлении, откуда слышалась пулеметная стрельба. Я выскочил из машины и залег в огороде. В этот момент разорвалась мина. Почувствовал острую боль в руке. Ползу к лесу. Ползти трудно, рука моя стала отказывать. Уже начинает светать. Местность незнакомая. Хочется есть, но сумка моя пуста. Рука пухнет. Хочу курить, но не могу свернуть папиросу.
Время подходит к вечеру. Вышел из лесу. Вижу домик. Набираюсь смелости, подхожу. Никого. Во дворе арба, груженная домашними вещами. Нашел корзину с яйцами. Съел два яйца, а два положил в карман в запас на дорогу. Лишь отошел от двора, навстречу мужик. Я расспросил, как мне попасть к границе. Мужик предложил мне зайти к нему, закусить, передохнуть. Я согласился. Он накормил меня, на дорогу дал хлеба, молока, сала. Даже сам согласился проводить до границы с Латвией: «Ну, друг, до свиданья, желаю тебе хорошего в дальнейшем». И сам заплакал. А я пошел бродом через речку к своим. Пришел в город Опочка, меня приняли в госпиталь, сделали перевязку, накормили и отвели в палату, где уже были раненые.
5 июля нас погрузили для отправки в Ново-Ржевский госпиталь. Потом отправляют в Ленинград, на пересыльный пункт. А 10 июля из Ленинграда отправили в тыл – и 11 июля мы прибыли в Вологду. Там я лечился в госпитале (здание бывшей 32-ой школы). Рука стала подживать. Я начинаю даже рисовать картинки, играю на гармошке. Живу хорошо. 20 августа выписывают в распределительный батальон.
14 сентября 1941 г. нас снова направляют на фронт. Вагоны поданы. Ребята попали веселые. Поют, шутят. Поезд дал свисток. Едем с хорошим настроением. Прибыли в деревню Новинка, меня назначили в 73-й стрелковый полк в химвзвод.
1 января 1942 г. нас отводят на отдых от передовой, километров 35 в сторону, расположились в лесу. Пошли сильные морозы. Вырыли на отделение землянку. Чуть в ней лишь сидеть и лежать. Устроили в боку печь, которая не переставая топится. Первую ночь было холодно, потом стало терпимо. Читаю книгу для товарищей. Ее я достал в деревне Новый Скребель. Слушают с вниманием. Потом даже сами просили почитать что-нибудь, рассказать. Я им пересказал повесть Гоголя «Ночь перед Рождеством».
6 января наш полк пошел в наступление. Идем лесом, прокладывая для себя дорогу. Обоз отстал, идем без продуктов, курить нечего. Ночевать приходится в лесу, спать не дают сильные морозы, которые стоят такие, «чуть впору дышать». Противника не встречаем: бежит от нас.
9 января занимаем деревню Лаптево. Население встречает радостно. Угощают, варят картофель, дают нам, оголодавшим, хлеб. Уплетаем с большим удовольствием.
14 января заняли деревню Сысоево. Кругом пожары, стрельба. Мы движемся дальше и дальше, освобождаем деревню за деревней. Нас везде встречают хорошо. Скоро будет город Холм. Наш взвод остановился в деревне Осиновка. Разместили по одному отделению в дом. Наше отделение встало к вдове, женщине пожилой, пугливой, живет бедно. Все ее хозяйство – дом и хлев без крыши, да сын несовершеннолетний. Вот и все. В один из дней рано утром старшина привез продукты. Мы начали делить: разложились по всей избе, кто делит махорку, кто хлеб и сахар. Вдруг неожиданно – взрыв, в доме стало темно, ничего не поймем, что случилось. Ясно. В дом попал снаряд. Смертельно ранило командира отделения Горюнова и еще ранены трое, командир взвода контужен. Махорку и рыбу нашу всю разнесло. Хозяйка копалась с самоваром. И надо же. Самовар пробило прямо в ее руках насквозь. А ее не задело. Повезло. Идут сильные бои за город Холм.
13 февраля рано утром нас повели в наступление на Холм, к вечеру уже заняли часть города. А отделение разведки находилось в километре от города. Подошла ночь. Мороз крепчает, хочется спать, руки и ноги мерзнут. Разожгли костер. Я только успел подойти погреть руки, как меня сильно ударило в спину, словно камнем. Я даже не мог устоять на ногах. Падаю, чувствую что-то теплое и липкое. Меня ранило. Направили в полковую санчасть. А там перевязали и отправили в эвакогоспиталь. И начались странствования по госпиталям. Раненых много.
20 февраля прибыли на ст. Фирсово, где всех погрузили в «телячьи» вагоны. Сначала говорили, что везут в Ярославль, потом – в Иваново. Поездное питание было неважным. Бойцы на станциях меняли свое барахло на хлеб. В общем, наш состав превратился в движущийся базар.
6 марта наконец остановились на ст. Торбеево. Наш госпиталь находится недалеко от вокзала. Рана моя почти зажила, однако чувствую боль в груди. Но все же хожу на своих ногах. Время провожу больше в чтении книг, которые есть тут в достаточном количестве. Рассказываем друг другу про свою жизнь, кто как женился. Ребята начали быстро поправляться. Под окна к нам приходят ученики. Снабжают нас бумагой, махоркой, приносят молоко, купленное на наши деньги.
31 марта старшая медсестра объявила: «Разбежкин, собирайся. Тебя выписывают». Выписали восемь человек из нашего отделения. Из других – тоже. Нас набралось большая партия. В штабе нас распределили в Кострому, в 85-ю стрелковую дивизию. Началась весна. Время теплое. Снег вовсю тает. На улицах Торбеева лужи, грязь. А мы едем в валенках, насквозь промокших. Особенно плохо на вокзалах. На станциях не выйти. Продукты получали по продовольственным аттестатам, а где удавалось – и по денежным аттестатам.
14 апреля 1942 г. вечером прибыли в Кострому. Пошли в комендатуру, чтоб устроили на ночлег. Нас направили в Дом крестьянина, предоставили комнату, в которой стояло всего 3 койки. Остальные спали прямо на полу. Утром разрешили тут позавтракать. Спали на полатях, за печкой, в тепле. Но ночью кусали клопы, и не одна сотня. А утром по морозцу отправились до лагерей (в тех же валенках). Кто как добирался, кто на попутной машине, кто пешком. Мы, трое, шли неторопливо. Я, Коваленко и Маслов. Шли, рассказывая друг другу истории. Мы смеялись над рассказом Маслова о шубе. Я его кратко перескажу. Это было в 1938 г. Маслов перевозил тогда хлеб государству на ссыпной пункт. На обратном пути решили попасти лошадей. Думали напоить их водой из колодца, а ведра-то нет. Пошел Маслов к хозяйке (ей лет 25–30) в соседний дом.
– Слушай, хозяйка, сделай уважение, дай ведерко лошадей напоить.
– Что-что, а ведра не дам. Раньше всем давала ведро, но решила – все, не дам.
Тогда Маслов снял с себя новую шубу и оставил ее в залог. И вот, как на грех, ведро упало в колодец. А он глубокий, воды в нем много. Не могли достать. Шубу хозяйка не отдает.
И по-хорошему, и с руганью – не отдает, и все тут. Товарищи ждут-ждут. Когда узнали все, животы поджали от смеха. Ну что ж, остался один, а мужики уехали. Бабы вернулись с полей, улица наполнилась шумом. Решился Маслов еще раз сходить поговорить. Глядь, а дома – никого. Схватил шубу – и к двери. Только за скобу взялся, а кто-то в сенцы зашел. Тут на ум пришло – спрятаться под кровать. В дом вошла хозяйка, видно, доила корову. Ну, думаю, полежу, пока она не выйдет. Ан нет. Взялась подметать пол, а Маслов-то уж покаялся, кашлять хочется – невмоготу, а сердце так и тукает-тукает, вот-вот вырвется из груди.
А тут еще калитка стукнула, зашел гость, голос грубый. Хозяйка самовар трясет, на стол готовит, поллитровку принесла. Сели они, поели, молчат, а хозяйка ласково потом говорит: «Ваня, для тебя припасала». Долго ли пили, коротко ли, не помнит Маслов.
На кровать потом легли, Ваня тот, не раздеваясь, только галоши снял с ног. Маслов, можно сказать, был совсем без памяти. Пот выступил, особенно когда услышал, как хозяйка про шубу сказала. А после:
– Ну, пока, Ваня, а то тебя жена искать станет. Да и мой олух прибьет нас обоих.
А тут и муж пришел. Хозяйка тоже накормила его. Только дала ему молока, да кусок хлеба ржаного, да два соленых огурца. Маслов тогда чуть не закричал от обиды, что, мол, дурак, не знаешь свою суку. Хозяин быстро разделся, бросил сапоги под кровать (хорошо, что в голову не попал лежавшему и страдавшему там Маслову). И сразу лег спать. Было около трех ночи. Оба скоро захрапели. Маслов схватил шубу, вылез из-под кровати и дал деру. Но в темноте опрокинул ведра. Нашел задвижку, выскочил из дома. А тут хозяин настиг его. Рука здоровая, как кочерга. Маслов кричит, что ничего не взял, только шубу свою. Потом рассказал мужику все, что видел и слышал.
Маслов, я думаю, для того сочинил рассказ, чтоб легче было идти в мокрых валенках да на голодный желудок. Да и настроение, как ни говори, поднял, посмеялись мы над ним. Пришли в штаб. Нас распределили, «рассортировали»: кого в химвзвод, кого в минзвод, а я с товарищем попал в 5-ю строевую роту. Меня как кадровика поставили командиром отделения. Обувь до сих пор не обменяли, ходим все в валенках прямо по грязи и по воде.
7 мая меня направили в полковую школу, тоже командиром отделения. В школу народ был принят разнообразный – и молодые, и пожилые. Занятия проходят «по своему желанию». Часто среднего комсостава не было. Мы сами себе хозяева. Особенно плохо с куревом. Денег у многих нет. А курить на «хитром» рынке – дорого: 35–40 рублей махорка в спичечном коробке, хлеб – 50 р. за 400 грамм. В столовой за получением пищи очереди, по 4 часа стояли. Ругались из-за хлеба, из-за котелков, которых не хватало.
29 мая полковую школу прикрыли ввиду отъезда нашего полка на фронт. Я снова попал в свою 5-ю роту. Наша рота состоит в большинстве из узбеков. Один из моего отделения звал меня «тавариш камэндыр». Наконец, сменили нам валенки на ботинки и… дали противогазы.
1 июня 1942 г. весь день прошел в построениях, смотре, подгонке и «прикладке». Лишь к вечеру построили, наконец, всю часть и вышли из лагеря к станции – в Кострому. Всю ночь шли. Лишь к 5 утра прибыли в Кострому. Тут сразу нашу роту заставили грузить имущество, продукты. А наш взвод попал на разгрузку сена с барж. В 16.00 пришел посыльный: пора на погрузку в вагоны. Мы быстро собрались, пошли на станцию. Не успели разместиться, наш эшелон двинулся в «дальнюю» дорогу. Мы весь день не ели, голодные. Только когда отъехали далеко от Костромы, нас покормили. Дали по полпачки махорки. Все рады. Через сутки выгрузились в Вышнем Волочке. Наша рота опять на разгрузке. Мы недовольны, обижены: почему на всех разгрузках работает пятая рота? В лесу, недалеко от города, под открытым небом разместился лагерь. Спали под дождем. На другой день сделали шалаши из еловых веток.
7 июня получил благодарность командира роты. После стрельбища комвзвода Бутурлакин назначил меня командиром третьего отделения.
7 июня, вторник. Солнце светит, как будто улыбается. День хороший. По приказу комдивизии полк отдыхает. Ходили мыться на речку, стирали белье, верхнее обмундирование. Вечером Коваленко принес письмо от моих родных, чему я очень-очень рад. Пишу ответы. Матери и сестре.
10 июля полковую школу расформировали и отправили всех по своим частям. Нашу готовность к наступлению проверял сам Ворошилов. Копали окопы. Наш взвод продвигался болотом. К утру подошли к обороне противника. Мы заняли оборону прямо в болоте, бойцы засыпают на ходу. Приходится будить каждые 5 минут. Наступление началось в 12 ч. дня. 11 июля 1942 г. прошло очень плохо. Вот тут-то я увидел лично Ворошилова.
До 18 июля занимаемся тактикой, исправляем ошибки, указанные Ворошиловым. В этот день повели нас в баню. Едва управились – надо бежать на общее построение. В 8 вечера покинули лагерь, двинулись по направлению к Торжку. Шли ночь. 19 июля отдыхаем. Налетали самолеты врагов, сбрасывали бомбы.
21 июля двинулись дальше. Ночью проходим Торжок, который, по-видимому, сильно подвергался бомбежке, так как весь центр города разрушен, и нет того дома, чтоб были окна с целыми стеклами. Город пуст, в нем царит мертвая тишина, даже становится жутко и страшно. На улицах построены баррикады. Но, судя по силуэтам белых домов и по всему его расположению, город был очень красив и весел. Мы шли всю ночь до самого утра, прошли, по моему подсчету, не меньше 35 километров. В 5 часов утра 22-го остановились на большой привал.
26 июля 1942 г. Подошли к передовой, слышна перестрелка, орудийная канонада. И на этом наш 190-километровый переход закончился. Последний день пришлось трудно: местность болотистая, сыро, да вдобавок голодные. Накануне наш взвод направили в полевой караул, дали только завтрак. Весь день пришлось без еды быть. Раз так, то кто пошел собирать чернику, кто набрал грибов. Два бойца (Ирмашов и узбек Саизов) наелись каких-то грибов, просто выжили из ума, начали «выстраивать куролесы», мы не могли удержаться от смеха. Я тоже ел грибы, но, по-видимому, попали неядовитые. Как назвал эти грибы Смирнов, это были боровички и сыроежки. Во время этой записи идет сильная стрельба, страшно даже под укрытиями от осколков, поэтому получились зачеркивания некоторых строк от страху.
9 августа я снова лежу в госпитале. Но прежде чем описывать госпитальную жизнь, я хочу описать, как я попал в госпиталь. Это было 31 июля, наша часть пошла в наступление вторым эшелоном. Шел сильный дождь, бойцы намокли до последней нитки, место низкое, болотистое. Кругом вода, даже негде выбрать место для окопа. Наша артиллерия ведет сильный огонь, который я впервые слышу за все время войны. В воздухе летают наши и немецкие самолеты. Наши самолеты громят немецкую оборону, а немецкие самолеты сбрасывают свой груз на нас, уже много людей погибло. Всюду рвутся мины, трещат пулеметы. Вот рвутся мины на нашей стороне. Начала стрелять наша «катюша» по немецкой обороне. Я стал наблюдать, как рвутся ее снаряды. Да, действительно «мясорубка», как ее называют. В этот момент меня ударило в руку. Думал, что оторвало ее. Обернулся назад. Увидел лежащего бойца, начал его подзывать, чтоб он руку перевязал. Он быстро перевязал мне руку. Я отправился в полковую санчасть. Пришлось идти далеко по болоту и лесу, очень тяжело.
Вечером прибыли в деревню, где нам на четверых дали «кирпич» хлеба, утром уже на семь человек дали один хлеб. Послали дальше на следующий питательный пункт, где дали на 20 человек хлеба по 200 г и одну банку консервов. В общем, долго шли пешком до ст. Щербино.
9 августа 1942 г. прибыли в Кимры, город на берегу Волги. Повели в баню. Там мы с большими мучениями (все – ранены) с грехом пополам разделись и помылись, хотя пришлось «работать» одной рукой, никто не помогал. Лежу в госпитале, обстановка неприглядная, плохое питание: хлеба 600 г в сутки и суп незавидный.
20 августа кладут гипс на руку. Моемся в бане. Читаю Тургенева.
21 августа. День ясный, только круглые белые облака высоко шли медленно по небу. Променял сахар (который еще завтра только выдадут) на полстакана самосада.
22–23 дождливые. Я почти не вылезал из-под одеяла. Дочитал «Дворянское гнездо» да написал на родину письма.
26 августа дочитал «Коралловый корабль» (204 стр.). Тоска не уходит.
С 28 августа по 3 сентября погода стоит хорошая. Моя жизнь госпитальная идет незавидно: денег нет. На махорку приходится менять пайки сахара. У кого есть деньги, покупают молоко, лук зеленый, огурцы, капусту (капусты вилок 25–30 р.). Я тоже продал пайку хлеба, купил капусту. Но еще больше почувствовал голодуху и дал себе слово не променивать хлеб (окромя как на махорку). Времени свободного много. Читаю стихи Н. А. Некрасова.
4 сентября сняли гипс, рана зажила хорошо. На днях ожидаю выписки. Получил долгожданные письма от жены, фотокарточку. Чему очень рад. Ответил на письма.
11 сентября 1942 г. познакомился с сержантом Васильевым Антоном. Он тоже ранен (еще тяжелее, чем я) в левую руку. Живем вместе, у нас много одинакового мнения.
18 сентября. После обеда письмо от матери с тяжелой вестью о ранении брата Володи в голову, в лицо. Володя был в бою 23 августа. Я стал припоминать нашу жизнь с Володей, как мы ходили на охоту, рыбалку, как он приходил ко мне в ИТК (в колонию) на свиданку, дожидался у ворот и держал корзиночку с передачей. Вспомнил, как мы с ним пахали огород, как ходили «на улицу», как я маленькому рассказывал разные истории, а он даже плакал. Вся жизнь мне обрисовывалась, а вот лица никак не мог вспомнить. Я не удержался от слез.
3 октября выписываюсь из госпиталя. Вечером после ужина нас, 11 человек, одели в свою форму и повели в штаб. Там дали продуктов на два дня. В 12 ночи сели в поезд, который идет в Москву. В вагоне тесно, душно, так и не удалось поспать. Приехали в Москву в 6 часов 20 минут на Савеловский вокзал. Потом пошли на Октябрьский вокзал, идти с непривычки тяжело, ноги болят. Ждали поезда, в агитпункте смотрели «Юность Максима», пообедали в буфете за 3 р. Вечером повели нас на посадку в поезд на Калинин. Приехали в Калинин в два часа ночи, там много военных. Нас даже в вокзал не пустили до утра, а заставили идти на пересыльный пункт – километров шесть. Шум, суматоха, крик. После госпитальной жизни кажется дико, неудобно.
Утром 5 сентября выдали госпитальные документы, зарегистрировали где надо.
6–7–8 октября ходили на стрельбище. Далеко за город. Из семи патронов я попал только два раза. Из-за больной руки.
Девятого октября в час ночи нашу роту и других воинов погрузили в вагоны для отправки на фронт. Все из госпиталей, многие (и я) ранены были не по одному разу. Продуктов дали на трое суток. И вот где только остановится наш эшелон, сразу возникают костры, на которых в спешке солдаты готовят еду: кто кашу в котелке, кто чай в каске, кто греет консервную банку. Начальство ругается, не разрешают выходить из вагонов. Но бойцы на это не обращают уже внимание: и есть охота, голодные, да и прошли фронтовые «огни и воды».
Были случаи: разожгут костер, только поставят банку с кашей, а состав уже трогается. Хватают свои котелки с кашей, бегут в вагон и так и держат ее до следующей остановки. Проезжаем Торжок. Везде все разбомблено, нет ни одной целой станции, ни одного моста, станционной будки, все деревни пожжены, по всей дороге валяются разбитые вагоны, погнутые рельсы.
22 октября прибыл в свою часть – в 599-й стрелковый полк, 8-ю роту, во 2-й взвод, командиром 4 отделения.
23 октября перебрасывают на передовую в оборону. От немца стоим в каких-нибудь 400 метрах. Видать, как они ходят по своей обороне. Идет стрельба. Мы по ним, они по нам.
С 31 октября по 7 ноября мое отделение находится на курсах саперов примерно в 6 км от передовой. Проживаем в дер. Хоршава (Смоленская область). Бойцы довольны. Продукты получаем сами с батальонного склада. Живем в маленькой землянке. Охранения никакого нет. Плохо в одном – нет курева.
7 и 8 ноября 1942 г. сулили сделать праздничный обед, дать папирос. Но ничего этого не было. Только расположили в боевом порядке для наступления.
12 ноября разместили по окопам и небольшим землянкам. Опять едим картошку, теперь подмерзлую. Днем никак не выйдешь из землянок, от проклятых мин нет спасенья. Немец не жалеет их для нашего брата. Но мы – саперы. Свое дело выполняем.
14 ноября. Снегом занесло землю. Живем на неплохом пайке, правда, его почему-то не хватает. Табак получаем хорошо.
К 22 ноября 1942 г. получаем зимнее обмундирование – фуфайки, ватные брюки, шапки, подшлемники, теплые портянки, маскировочные белые халаты. Ночью вымылись в бане.
По 2 декабря весь взвод перебросили в боевое охранение. Ночью приходится стоять на посту. А днем головы не высунешь из окопа. Стоим очень близко от немецкой обороны, каких-нибудь 250–300 м, через лощину. Убило нашего бойца. Остались мы вдвоем с Бурдиным Петром. Он мне понравился, у нас с ним одинаковые «нравы». Вспоминаем с ним, как жили дома, как охотились.
23 декабря перешли на другое место – в деревню Кузейко Смоленской области. Чего только не пришлось пережить в эти декабрьские дни: и наступление отменили, и по нескольку дён в охране были, и спали прямо на снегу, и кушали на скорую руку.
24 декабря подходим к деревне, которую эвакуируют из-за предстоящих боев. Жители не желают бросать свои дома, стоит плач, суета, ругань. Живут бедно. Деревушка в 20 км от фронта, недалеко от ст. Ломоносово. Как только увидишь мирное население, становится и тоскливо, и радостно. Рай и ад на земле и на небе. Новый 1943 год начался с наступлений. Но войне и не видать конца. Не один человек, а миллионы ждут этого конца. Разговоры обычно кончаются горькими словами: «Эта проклятая бойня!»
3 января. Ведь всем дают паек одинаковый. Некоторые имеют про запас и сахар, и махорку. А у меня и в заведении этого нет. Только тогда и задумаю экономить, когда все скушаю и искурю. Это мой большой недостаток. А чем я хуже других?! Шансы-то есть.
3 января. Наступление подготовлено. В два часа дня начали, наступали до самого вечера. Я был связным у командира роты. Неудачно все. Треть состава была потеряна. Меня представили к правительственной награде за достойное поведение в бою. В январе (в начале) часть передислоцировалась в направлении Великих Лук. Немец хочет прорваться в город. Беспрерывно бомбит, кидает мины. Но, к счастью, мы потерь пока не имеем. Я уж назначен связным в штаб батальона. С 14 по 21 января занимаем один населенный пункт за другим. «Наступаем – занимаем, наступаем – занимаем».
21 января 1943 г. Подошли к сопке, которую занял немец. Расстояние между нами метров 100. Когда рассвело, командование дало приказ о наступлении. Начался бой. Пошла пулеметная и ружейная перестрелка, кругом взрывы мин. Занимаю должность ординарца командира. Место чистое, не укрыться. Командир роты молодой, неопытный, бегает с места на место, а мне приходится от него не отставать.
21 января. Получил ранение в голову осколком от мины. Меня затащили в блиндаж к санинструктору. Потом говорили, что ранение было очень тяжелое. На самолете вывезли в город Торопец.
2 марта 1943 г. Сильно болит голова. Врачи не рекомендуют меня эвакуировать, чтоб не навредить от тряски в дороге. Запрещается ходить, нельзя читать. Но я немного читаю. Пишу домой письма. В госпитале постели грязные, палаты темные, питание среднее, но хорошо, что было и молоко, и масло, и даже 50 г водки.
23 февраля каждому раненому вручали подарки (табак, 200 г конфет и кусок хозяйственного мыла).
16 марта эвакуировали в г. Иваново. Мне пришлось лежать в коридоре, так как в палатах иногда спали по два человека на койке. До апреля рана заживала. 8 апреля мне сделали операцию. 25 апреля еще запрещали ходить. Но я все же выходил из госпиталя, гулял по двору, радовался весне...
Конец апреля. Читаю Пушкина, Мамина-Сибиряка. На деревьях распускаются почки. Ходить еще не разрешено.
20 мая, понедельник. Заявил доктору, что хотел бы долечиться дома. Доктор сказал: «Кто ждет, тот дождется, кто постучит, тому дверь откроется».
25 мая меня вызвали на комиссию. Всю ночь не мог заснуть: какие будут результаты?
8 июня 1943 г. Наконец приехал домой.
Зима. Февраль 1944 г. С 22 декабря 1943 года работаю бригадиром транспортной бригады. Вывозим дрова для Уфы в банно-прачечный трест…
На этом дневник обрывается.
Материал к печати подготовила Клавдия Жданова
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.
