Здравствуйте
И снова с вами я и незабвенная Любаня. Пишет она в последнее время пореже, но если пишет то - пишет. Хоррора с дырками в лбу сегодня не будет, сегодня ее рассказ о советском явлении - воровстве. И она - активный участник оного действа.
Традиционно выделяю ее слова жирным шрифтом, почти никак не корректируя текст (Любанька запрещает!). Готовы? Тогда читаем:
История о том, как я в совхозе зерно тырила.
Быль.
Дело было в начале девяностых. Советский Союз уже развалился, но мы этого ещё не почувствовали, жили, как и прежде. Совхоз работал, поля засевались, урожай убирался, коровы доились, бычки жирели. И воровали мы ещё советскими масштабами. Особенно зерно.
Начальство списывало потери на неурожай, завтоком на усушку, завскладом на утруску, рабочие склада делали подкопы под стенами, шофера сбрасывали мешки с зерном по дороге с поля на весовую. А вот главным добытчикам зерна, комбайнёрам, было труднее – шмонали их серьёзно в конце рабочего дня.
Для отъёма зерна у государства была разработана целая схема, рискованная, но действенная. Для этого в арсенале помощника комбайнёра имелся мощный бинокль (помощник комбайнёра, в просторечье «штурвальный» - это такой человек, который сидит сбоку от кабины комбайна, на крохотном металлическом стульчике, под палящими лучами солнца и знойными ветрами, глотает пыль и выполняет всякие подсобные работы за 70% от з/п комбайнёра). В общем, "штурвальный" внимательно следит за обстановкой в округе при помощи бинокля. А на поле всё время суета какая-то происходит: то "толкачи" различных уровней припрутся, то начальство районное/областное пожалует, то корреспонденты понаедут. Не поле, а муравейник какой-то…
И вот, момент настал: все разъехались по делам, бригадир Сергеич, приняв на грудь чекушечку, завалился спать в тенёчке. Экипаж комбайна быстренько находит в поле какую-нибудь ложбинку или канавку и ссыпает зерно из бункера прямо туда. Если повезёт – ещё один бункер (в бункере прим. 1200 кг). Если очень повезёт, и Сергеич не проснётся, и начальство не припрётся – ещё один бункер. Сверху всё это прикрывается соломой из копнителя. Всё, схрон готов.
Теперь этот схрон нужно побыстрее забрать, а то приедут трактористы с прессами, найдут, и… не, государству не сдадут, по себе растащат. И забрать надо не днём, а ночью. На машине не вариант, потому что ночами поля патрулировали милицейские экипажи. Только так «влетишь». А вот лошадка – самое то: фарами не светит, мотором не гудит. И бензин не жрёт…
Душным июльским вечерком прибежал к мужу Толян Трофимов, с предложением поработать возчиком (возчик, естественно, в доле). Я ехать не хотела, потому что не люблю с государством в опасные игры играть. Но меня уверили что всё относительно безопасно, меня спрячут/прикроют, и т.д. В общем, дух приключений победил. Поехали вшестером: Толян со своей Веркой, "штурвальный" Петька с Маней, и мы с мужем.
Выдвинулись с наступлением полной темноты. Едем, "шифруемся": разговариваем шёпотом, мужикам курить запрещено. А какая уж тут секретность, ежели телега на ухабах громыхает не хуже тракторной тележки, а кобыла постоянно фыркает, копытами по земле буздает, да уздечкой звенит? Так себе секретность, видимость одна. Да ещё Петька, паразит, накушался, и давай лезть ко всем с пьяными разговорами, и даже пытается затянуть свою любимую песню про Нарьян-Мар. Служил он в этом городе.
Маня ему по губам шлёпала-шлёпала, а потом обозлилась, скрутила свой платок в жгут и сделала мужу кляп. А чтоб он платочек не развязал, связала ему руки за спиной бечёвкой от мешка. Петька подёргался-подёргался, да и затих. Даже захрапел слегка. И дальше мы поехали в относительной тишине.
А ноченька выдалась такая тёмная, что даже лошадиного хвоста не видать. Где-то впереди гроза громыхает, зарницы – в полнеба. Кааак сверканёт! И так-то ничего не видать, а после этой вспышки несколько мгновений вообще чувствуешь себя слепым кутёнком. Все примолкли, завороженные мощью природы. А Верка так и вовсе заснула на ходу, на пару с Петькой захрапела. Того и гляди, с телеги сверзнется, прям башкой в землю войдёт…
И тут лошадь кааак заржёт! Мы еле-еле успели Верку подхватить, чтоб с телеги не хрястнулась… А из не такого уж и далека «ответка» послышалась. Муж быстро сориентировался, дал кобыле кнута, и мы помчались в поле по другой дороге. Уж не знаю, как он её в этакой темноте разглядел…
Ясен перец, Васька Штырин на своём жеребчике за травой ездил. Говорили Ваське умные люди: выложи ты Гришку, спокойнее будет! А Васька: пусть хоть какая-то радость скотинке останется… С этой-то «радости» Гришка и погиб.
Повадился жеребец в соседнее село ходить, там табун маточный был. Вырвет кол, и галопом к подружкам! А за ним верёвка с колом волочится… Только вот в том табуне свой вожак был – огромный, свирепый, матёрый. Стал он Гришаню обижать: то копытами его побьёт, то искусает всего. Тогда Васька своему жеребцу ещё и ноги передние путать начал. Кол-то Гришка по-прежнему выдирал – чё ему этот кол? – а вот на «дальняк» уже не ходил, по ближней округе болтался.
Однажды, почувствовав зов любви, Гришка привычно выдернул кол из земли и пошкандылял в сторону соблазнительного аромата. Дело было в августе, какой-то мужик мёды качал. Обозлённые пчёлы, чтоб наказать хоть кого-то за воровство, накинулись на бедного жеребчика и закусали до смерти. Не смог он убежать со спутанными ногами…
Но это так, лирическое отступление. А мы мчались навстречу грозе по тёмной ухабистой дороге. А в телеге-то держаться не за что, и мы, чтоб не выпасть на обочину, дружно повалились на Петьку. Тот чё-то дёргаться начал, извиваться, словно змея, а потом как заорёт:
- Слезьте с меня, дуры, раздавили!
Конечно, придавили мы Петьку сильно. В одной только Верке 130 кило, да в нас с Маней столько же, да в Толяне… Не, Толяна можно не считать: 48 кг вместе с кирзовыми сапогами и гаечным ключом в кармане) В общем, так Петька жить захотел, что разжевал Манин платок в клочья и взмолился о пощаде.
А тут мы и на место прибыли, стали схрон искать. Бродим по сжатой ниве, под соломенные кучи заглядываем, а зерна нигде нет! Толян уж психовать начал: вот здесь ссыпали, напротив двух берёзок! А Верка ему: какие берёзы, это сосны! Минут пятнадцать так бродили, потом спохватились: Петька пропал! Стали звать потихоньку: Петь! Пеееть! Маня нервничать начала: убью я этого козла! Отсижу, зато душенька моя успокоится… И вдруг слышим: Нарьян-Мааар, мой Нарьян-Маааар!!!
Мы на звук рванули. А Петька, гад, развалился на соломе, и блажит во всю мощь. Маня его ногами попинала, попрыгала даже на нём. Вставай, говорит, зерно надо искать! А Петька: а чё его искать, я ж на нём лежу. Мы: а чё ж не отзывался-то? Петька: так вы ж орать-то не велели…
И захрапел. "Добавился" где-то, сволота.
Зерно в мешки затаривали четверо, мне выпала доля кобылу держать. А Марта всё время норовила сбежать к кавалеру, но перед этим непременно откусить мне руку, ухо, нос или всю голову сразу. Короче, я победила!
Муж с Толяном повезли первый воз домой, мы с девчонками остались зерно оставшееся затаривать. Под Петькин храп. Быстренько управились, присели отдохнуть. А тут и Петька проснулся, когда уж вся работа сделана. Начал опять разговоры заводить, хихикать. А мы слышим, что со стороны села лошадка едет. Но не наша – поступь лёгкая. А ветерок на нас дует, вот уж и голоса стали слышны. Узнали: бригадир Сергеич и главный инженер Балалайка. Почему "Балалайка"? А тренькал много) Патрулируют, гады. Не спится им…
Мы на Петьку шикали-шикали, а он всё не умолкает. Когда лошадь поближе подъехала, Маня мужу рот ладонью зажала. И держала, пока лошадь подальше не отъедет. А Петька после этого губы надул, на Машку кидаться начал: грязной рукой мне рот затыкаешь, зараза! Не прощу! Маня ему пинка дала - успокоился, лёг на солому. А тут и наши мужики подъехали, стали быстренько воз загружать. А то, мол, начальство тут болтается, пришлось нам прятаться в кустах… Господи, а где ж Петька-то? А пропал Петька, растворился в темноте…
Мужики уехали, мы остались с остатками зерна. А тут и Петька подгрёб. Весёленький. Опять "добавился" где-то. Маня его обшмонала всего, но ничего не нашла. А Петька ещё больше развеселел, болтает без умолку. Прям рот у него не закрывается. Слышим – чужая лошадка назад едет. Как поближе подъехала, Маня Петьке опять рот ладонью зажала.
Вдруг Машка как взвизгнет! И давай Петьке по башке кулаком стучать! В общем, прикусил ей муж ладонь зубьями своими погаными, сволота этакая, сильно прикусил. До крови. И заснул с ладонью в зубах. Еле Маня руку свою высвободила…
Мы Машке руку перебинтовали Веркиным платком, к ране подорожник приложили. Тут приехали наши мужики, мешки на воз покидали. Мы расселись по краям телеги. А Петька всё дрыхнет. Мужики его будили-будили, но не добудились. Маня ворчит: хрен с ним, пусть тут остаётся! всё равно толку от него никакого… хищник грёбаный… Но сердобольная Верка закинула мужика прямо на мешки. Здоровая баба была.
Поехали домой. Все устали, молчат, только Петька похрапывает. И кобыла не шибко бежит – умаялась. Притихли все, Верка опять сопеть начала… И тут Маня как рванёт наверх, как даст Петьке в лоб со всей дури! Тот с воза брык на землю! А Машка орёт: гони быстрей, пусть этот козёл в поле ночует! Оказывается, заметила она случайно, как муж достал из сапога пузырь и присосался к горлышку. И так ей обидно стало отчего-то, что сшибла она муженька с воза одним ударом…
Ну, как мужика одного в поле бросить?! Развернули кобылу, а Петька уж блажит на всю округу:
- Ребят, не бросайте меня! Родненькие мои! Караул! Спасииитееее!!!
Подхватили Петьку, обратно к дому развернули. А он дрожит весь, аж всё тело ходуном ходит, и зубы стучат. И протрезвел резко. Мы его спрашиваем: чё ж ты так испугался-то, сердешный? Скоро уж светать начнёт... И Петька рассказал нам свою историю.
Было ему семь лет, напросился с батей на центральную усадьбу. Леденцов очень захотелось мальцу. Ну, батя все свои дела переделал, потом в сельмаг заглянул, накупил сыну леденцов. И себе пару бутылочек водки прихватил. Заехал к другу, уговорили они бутылочку, посидели чуток. В обратную дорогу поехали уж в темноте. Батя задремал на передке, Петька тоже заснул в возке, укрывшись дедовым тулупом. Старенькая лошадёнка решила, что тоже имеет право поспать. И остановилась.
А у бати ж инстинкт был: как только лошадь встала, надо её «понукнуть». Схватил мужик кнут, да и огрел лошадушку со всей силы. Кобылка резко дёрнула возок и помчала галопом. Петька из возка и вылетел! А батя этого даже не заметил. Пока до деревушки доехал, пока ещё с одним другом посидел – домой уж к полуночи приехал. И тут только заметил, что сына в возке нет.
Пока Петьку нашли, он уж весь охрип орамши, продрог и перепугался до смерти. С той поры у него в волосах седая прядка появилась, и лёгкое заикание осталось. Но это потом, а после того случая он и вовсе несколько месяцев молчал. И крупозное воспаление лёгких получил. И на всю жизнь остался у него дикий страх перед большими тёмными пространствами…
Подъехали к нашему дому. Притихший и протрезвевший Петька помогал мужикам мешки сгружать. Жаловался только что рука побаливает…
Поутру… Да какой там поутру, «пообеду», ибо проспала я до полудня… В общем, когда я пришла на полдни, бабы вывалили на меня целый ворох новостей.
Во-первых, Наташка Штырина позвоночник сломала. Она ж тоже с мужем за травой ездила. Жеребец их, Гришка, почуяв нашу кобылу, рванул к любушке напрямки, через кустарник, и со всей дури залетел в овражек, запутался в вожжах. Ваську с Наташкой выбросило из телеги на дорогу. Васька-то только ушибся, а вот Наталья здорово о кочку поясницей приложилась. Попал мужик в переплёт: с одной стороны, жена дуриком от боли орёт, встать не может; с другой – жеребец хрипит, задыхается. Хорошо, что мимо милицейская машина проезжала, доблестные сотрудники органов и доставили женщину в больницу.
Во-вторых, "Балалайка" с Сергеичем «влетели». Вовсе они не патрулировали поля, а сами воровали зерно из случайно найденного схрона. Естественно, выпимши сильно были, бдительность потеряли и угодили прямиком в руки правосудия. "Балалайку" из совхоза сразу вытурили, а Сергеича пожалели, но «понизили» до простого тракториста.
В-третьих, Петька тоже в больницу загремел. Оказывается, когда он с возу шмякнулся, то сломал руку в предплечье. Но приобретённая в детстве фобия так накрыла его, что заглушила боль, и Петька даже мешки с мужиками таскал. Острые края сломанной кости изранили окружающую плоть, и утром его рука напоминала бревно. Лечение шло тяжело и долго, одно время Петру хотели даже руку оттяпать, но Маня отвезла его в областную клинику, и Петька остался при верхней конечности…
С тех пор прошло три десятка лет. Мужа моего, здоровяка и живчика, нет уже семь лет – онкология. Васька Штырин, здоровенный бугай за метр восемьдесят ростом, умер пять лет назад – обширный инфаркт. "Балалайка" спился до такой степени что побирался у вокзала, на вокзальной скамейке и помер. Сергеич после того случая бросил пить, его опять поставили бригадиром, с этой должности и на пенсию ушёл; перенёс три инсульта, но восстановился, до сих пор за рулём своего авто. Наташка Штырина до сих пор ходит в корсете и с клюшечкой, хотя ей всего 59 лет. Верка, которая раньше ворочала мешки и мужиков, словно мячики, теперь трёхлитровую банку с молоком поднять не может: артрит, астма, давление. Толян высох ещё больше, и теперь похож на мумифицированного Буденного, только усы в стороны торчат. Говорит, что на Верку-то теперь взгромоздиться сил нет, а раньше был тот ещё ходок!
А Маня с Петей живчики до сих пор – поджарые, лёгкие, вёрткие. И до сих пор в своём репертуаре: ругаются, полосуются, слова друг другу гадкие говорят. Но – живут, не расходятся. Парадокс…
Я не смогу ничего комментировать. Зачем? Просто отличный рассказ, для настроения. Эх, как молоды мы были!
Сбер 4276 5500 6318 4173. Гиппопошке на печеньки. Заранее глубокая признательность, от всей души
На этой позитивной нотке я на сегодня буду с вами прощаться. Всех обнимаю, от души! Всем здоровья и благоразумия, добра и тепла!
