С романом Шарлотты Бронте "Джен Эйр" меня познакомила бабушка. Ещё давно, в детстве, когда мне было, может, лет двенадцать, она рассказала мне, что есть такая замечательная книжка про очень сильную духом и порядочную девушку, которая согласна была даже нищенствовать и побираться, и от голода умирать, и кашу есть из корыта для свиней, во имя сохранения главного своего достоинства.
Сюжет про Джен Эйр, обрисованный бабушкой, меня заинтересовал, и я взяла эту книжку читать, благо у них в библиотеке она была. И - меня затянуло.
Но даже больше самой главной героини произведения меня зацепила другая. А именно: лучшая подруга-одноклассница Джен, с которой они познакомились в пансионе - Элен Бернс.
Очень серьёзная и мудрая не по годам девочка. Такая немного "не от мира сего". Может, оттого, что болеет чахоткой (а тогда антибиотиков не было, и эти вещи были неизлечимы) и осознаёт, что жить ей осталось не так уж долго - она формирует в себе особый, философский, христианский взгляд на всё.
"Прощайте врагам вашим, благословляйте проклинающих вас, творите добро ненавидящим и презирающим вас" - вот библейская цитата учения Христа, что взяла Элен себе за кредо.
И она терпит. Терпит издевательства в свою сторону, несправедливое и жестокое обращение к себе одной из учительниц, которую бесит неряшливость и несобранность Элен. Она даже не пытается роптать, не пытается сказать ничего в своё оправдание, даже когда не виновата.
Я с интересом прислушивалась к чтению, замечая про себя, как отвечает та или другая девочка и что говорит ей мисс Скетчерд — бранит или хвалит ее. Это был урок английской истории; среди читавших я заметила и мою знакомую: в начале урока она занимала среди учениц первое место, но за какую-то ошибку в произношении или за невнимание ее вдруг отправили на последнее место.
Однако даже и тут мисс Скетчерд не оставляла ее в покое, она то и дело обращалась к ней с замечаниями!
— Бернс (видимо, это была ее фамилия; здесь всех девочек звали по фамилии, как принято звать мальчиков-школьников), Бернс, опять ты ставишь ноги боком; выверни носки наружу немедленно! — Бернс, опять ты выставляешь вперед подбородок! — Бернс, я требую, чтобы ты держала голову прямо. Я не позволю тебе стоять передо мной в такой позе! — и так далее, и так далее.
После того как глава была дважды прочитана, учительница приказала закрыть книги и начала спрашивать. Речь шла о царствовании Карла I, и то и дело возникали вопросы о тоннаже, о пошлине, о так называемых таможенных правилах, о «корабельных деньгах», причем большинство учениц затруднялось ответом; однако когда учительница обращалась к Бернс, для той будто не существовало никаких трудностей: ее память, видимо, легко удерживала самую суть урока, и у нее был готов ответ на каждый вопрос. Я ждала, что мисс Скетчерд похвалит ее за внимание, но вместо этого учительница вдруг крикнула:
— Грязная, противная девчонка! Ты сегодня утром даже ногтей не вычистила!
Бернс, к моему удивлению, ничего не ответила.
«Отчего, — думала я, — она не объяснит, что не могла ни умыться, ни вычистить ногти, так как вода замерзла?»
Однако мое внимание было отвлечено мисс Смит, которая попросила меня подержать ей моток ниток. Разматывая их, она время от времени задавала мне вопросы: училась ли я до этого в школе, умею ли я метить, вышивать, вязать и так далее. Пока она не отпускала меня, я была лишена возможности наблюдать за мисс Скетчерд; когда же я, наконец, вернулась на свое место, учительница только что отдала какое-то приказание, смысла которого я не уловила, — и Бернс немедленно вышла из класса и направилась в чуланчик, где хранились книги и откуда она вышла через полминуты, держа с руках пучок розог. Это орудие наказания она с почтительным книксеном протянула мисс Скетчерд, затем спокойно, не ожидая приказаний, сняла фартук, и учительница несколько раз пребольно ударила ее розгами по обнаженной шее. На глазах Бернс не появилось ни одной слезинки, и хотя я при виде этого зрелища вынуждена была отложить шитье, так как пальцы у меня дрожали от чувства беспомощного и горького гнева, ее лицо сохраняло обычное выражение кроткой задумчивости.
— Упрямая девчонка! — воскликнула мисс Скетчерд. — Видно, тебя ничем не исправишь! Неряха! Унеси розги!
Бернс послушно выполнила приказание. Когда она снова вышла из чулана, я пристально посмотрела на нее: она прятала в карман носовой платок, и на ее худой щечке виднелся след стертой слезы.
Джен, наблюдая это, как любая здоровая, живущая на земле по земным законам, человеческая особь, испытывает гнев. Она не понимает, как можно терпеть к себе такое обращение, что и говорит Элен тем же самым вечером после занятий:
— Но ведь эта учительница — мисс Скетчерд — так несправедлива к тебе.
— Несправедлива? Нисколько. Она просто строгая: она указывает мне на мои недостатки.
— А я бы на твоем месте ее возненавидела; я бы ни за что не покорилась. Посмела бы она только тронуть меня! Я бы вырвала розги у нее из рук, я бы изломала их у нее перед носом.
— А по-моему, ничего бы ты не сделала, а если бы и сделала — мистер Брокльхерст тебя живо исключил бы из школы. А сколько горя это доставило бы твоим родным! Так не лучше ли терпеливо снести обиду, от которой никто не страдает, кроме тебя самой, чем совершить необдуманный поступок, который будет ударом для твоих близких? Да и Библия учит нас отвечать добром за зло.
— Но ведь это унизительно, когда тебя секут или ставят посреди комнаты, где столько народу. И ведь ты уже большая девочка! Я гораздо моложе тебя, а я бы этого не вынесла.
— И все-таки твой долг — все вынести, раз это неизбежно; только глупые и безвольные говорят: «Я не могу вынести», если это их крест, предназначенный им судьбой.
Я слушала ее с изумлением: я не могла понять этой философии безропотности, и еще меньше могла понять или одобрить ту снисходительность, с какой Элен относилась к своей мучительнице. И все же я догадывалась, что Элен Бернс видит вещи в каком-то особом свете, для меня недоступном...
— Ты говоришь, у тебя есть недостатки, Элен, какие же? Мне ты кажешься очень хорошей.
— Вот тебе доказательство, что нельзя судить по первому впечатлению: мисс Скетчерд говорит, что я неряшлива, — и действительно, мне никак не удается держать свои вещи в порядке. Я очень беззаботна, не выполняю правил, читаю, когда нужно учить уроки, ничего не умею делать методически и иногда говорю, как и ты, что я просто не могу выносить никакой системы и порядка. Все это очень раздражает мисс Скетчерд, которая по природе аккуратна, точна и требовательна.
— И к тому же раздражительна и жестока, — добавила я. Но Элен Бернс не соглашалась со мной; она молчала.
— А что, мисс Темпль так же строга, как и мисс Скетчерд?
Когда я произнесла имя мисс Темпль, по серьезному лицу девочки скользнула мягкая улыбка.
— Мисс Темпль очень добрая, ей трудно быть строгой даже с самой дурной девочкой из нашей школы. Она видит мои недостатки и ласково указывает мне на них, а если я делаю что-нибудь достойное похвалы, никогда не скупится на поощрения. И вот тебе доказательство моей испорченности: даже ее замечания, такие кроткие, такие разумные, не могут излечить меня от моих недостатков; и даже ее похвала, которую я так высоко ценю, не в силах заставить меня всегда быть аккуратной и внимательной.
— Как странно, — сказала я, — неужели это так трудно?
— Тебе легко, без сомнения. Я наблюдала за тобой сегодня утром в классе и видела, как ты внимательна: ты, кажется, ни на минуту не отвлекалась от объяснений мисс Миллер. А мои мысли постоянно где-то бродят. Мне нужно слушать мисс Скетчерд и запомнить, что она говорит, — а я иногда даже не слышу ее голоса; я точно грежу наяву. Порой мне кажется, что я на родине, в Нортумберленде, и звуки, которые я слышу, — это журчание ручейка, который протекает мимо нашего дома в Дипдине, и если приходится отвечать на вопрос, мне надо сперва проснуться; но так как я ничего не слышала, занятая своим ручейком, я не знаю, что отвечать.
— А как ты хорошо отвечала сегодня!
— Это чистая случайность; то, о чем мы читали, заинтересовало меня. Сегодня, вместо того чтобы думать о Дипдине, я размышляла, как может человек, желающий добра, поступать так несправедливо и опрометчиво, как поступал Карл Первый. И я думала: жаль, что он, такой хороший и честный, ничего и знать не хотел, кроме своих королевских прав; что, если бы он был более справедлив и дальновиден и прислушивался к духу времени! И все же мне нравится Карл, я уважаю и жалею его, бедного короля, сложившего голову на плахе. Да, его враги хуже его: они пролили кровь, которую были не вправе проливать. Как они смели убить его!
Казалось, Элен говорит сама с собой. Она забыла, что я с трудом могу понять ее, — ведь я ничего, или почти ничего, не знала о предмете, который навел ее на эти размышления. Я постаралась вернуть ее к интересовавшему меня вопросу.
— А когда урок дает мисс Темпль, твои мысли тоже где-то бродят?
— Конечно, нет, разве только изредка. Ведь мисс Темпль всегда скажет что-нибудь новое, что гораздо интереснее моих собственных мыслей; ее приятно слушать, а часто она рассказывает о том, что мне давно хотелось бы знать.
— Значит, на уроках мисс Темпль ты хорошо ведешь себя?
— Да, но это выходит само собой: я не делаю для этого никаких усилий, а только следую своим склонностям, и значит — это не моя заслуга.
— Нет, это большая заслуга. Ты хороша с теми, кто хорош с тобой. А по-моему, так и надо. Если бы люди всегда слушались тех, кто жесток и несправедлив, злые так бы все и делали по-своему: они бы ничего не боялись и становились бы все хуже и хуже. Когда нас бьют без причины, мы должны отвечать ударом на удар — я уверена в этом, — и притом с такой силой, чтобы навсегда отучить людей бить нас.
— Я надеюсь, ты изменишь свою точку зрения, когда подрастешь; пока ты только маленькая, несмышленая девочка.
— Но я так чувствую, Элен. Я должна ненавидеть тех, кто, несмотря на мои усилия угодить им, продолжает ненавидеть меня: это так же естественно, как любить того, кто к нам ласков, или подчиняться наказанию, когда оно заслужено.
— Не насилием можно победить ненависть и уж, конечно, не мщением загладить несправедливость.
— А чем же тогда?
— Почитай Новый завет и обрати внимание на то, что говорит Христос и как он поступает.
— Что же он говорит?
— Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, творите добро ненавидящим и презирающим вас.
То есть, как видим, Элен не просто безропотна - она ОБЪЕКТИВНА. И именно объективный взгляд на жизнь, строгость к самой себе и отсутствие так называемой "короны" самолюбия, которую носит нынче каждый второй, если не первый - и есть главная причина её кротости, а вовсе не потому, что она слаба и труслива. Нисколько не слаба и не труслива. Она лишь не делает себе поблажек, не делает различий между собой и окружающим миром. У неё нет вот этого вот: "Я права, потому что Я - это другое, мне можно, а вам нельзя, и у меня больше прав, чем у вас".
А ведь так, или примерно так, рассуждает и живёт почти каждый первый человек в нашем обществе... что неминуемо и приводит к конфликтам, столкновениям и даже войнам. Люди не понимают простейшей истины, что свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого. И потому считают, что им всё можно. Издеваться над слабыми, потому что они слабее и не могут ответить. Воровать то, что плохо лежит, потому что человеку вот именно этого хочется, и он не разграничивает "своё-чужое". Ну и, в конце концов, плевать на нормы общественного порядка, не давать людям спать громкой музыкой и телевизором, мусорить, парковаться, перекрывая дорогу, заводить сто кошек и собак в многоквартирном доме, плюя с высокой колокольни на то, что это может приносить неудобства другим жильцам...
Мудрость человека измеряется отнюдь не в возрасте, а в ОБЪЕКТИВНОСТИ суждений. А Элен в свои тринадцать лет кажется мудрее многих в пятьдесят.
Обратите внимание, как мудро она утешает свою подругу Джен, которую несправедливо опозорили и обвинили у всех на глазах, по чужому навету повесив ей ярлык "лгунья". Многие и взрослые-то, оказавшись на её месте, могут сломаться и в петлю полезть. Что уж говорить о ребёнке с неокрепшей психикой!
И лишь Элен, эта девочка, находит наиболее правильные слова, которые актуальны для многих, кто попал в такую же ситуацию, и сейчас:
И вот я лежала здесь, растоптанная и опозоренная! Удастся ли мне когда-нибудь подняться?
«Никогда!» — решила я и страстно пожелала себе смерти. В то время как я, рыдая, бормотала это пожелание, кто-то приблизился ко мне. Я подняла голову, — снова возле меня была Элен Бернс, в этой длинной пустой комнате угасающий свет камина смутно озарил ее фигурку. Она принесла мне кофе и хлеба.
— Ну-ка, поешь немного, — сказала она.
Но я отодвинула от себя и хлеб и кофе: мне казалось, что я подавлюсь первым же глотком и первой крошкой хлеба. Элен, вероятно, смотрела на меня с удивлением; я никак не могла овладеть собой, сколько ни старалась, и продолжала громко рыдать. Тогда она села рядом со мной на пол, охватила колени руками и положила на них голову. В таком положении она просидела долго, безмолвная, как изваяние. Я первая заговорила:
— Элен, Элен, как ты можешь сидеть с девочкой, которую все считают лгуньей?
— Неправда, Джен! ТОЛЬКО ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК СЛЫШАЛИ, ЧТО ТЕБЯ ТАК НАЗВАЛИ. А В МИРЕ СОТНИ МИЛЛИОНОВ ЛЮДЕЙ.
— Но какое мне дело до миллионов? Те восемьдесят, которых я знаю, презирают меня.
— Джен, ты, право же, ошибаешься: наверно, никто в нашей школе не презирает и не ненавидит тебя; наоборот, я уверена, что многие тебя очень жалеют.
— Как они могут жалеть меня после того, что сказал мистер Брокльхерст?
— Мистер Брокльхерст не бог; он даже не почтенный, всеми уважаемый человек. Здесь его не любят, да он ничего и не сделал, чтобы заслужить любовь. Вот если бы он обращался с тобой, как со своей любимицей, тогда у тебя нашлось бы много врагов, и явных и тайных; но ведь это не так, и большинство девочек, наверно, охотно посочувствовали бы тебе, если бы только смели. Может быть, учительницы и старшие день-два будут к тебе холоднее, но в душе они расположены к тебе; старайся по-прежнему хорошо вести себя, и эти чувства проявятся тем сильнее, чем больше они были скрыты. Кроме того, Джен… — Она остановилась.
— Ну что, Элен? — сказала я, взяв ее за руку. Она нежно стала растирать мои пальцы, чтобы согреть их, и продолжала:
— ЕСЛИ ВЕСЬ МИР БУДЕТ НЕНАВИДЕТЬ ТЕБЯ И СЧИТАТЬ ТЕБЯ ДУРНОЙ, НО ТЫ ЧИСТА ПЕРЕД СОБСТВЕННОЙ СОВЕСТЬЮ, ТЫ ВСЕГДА НАЙДЁШЬ ДРУЗЕЙ.
— Да, Элен! Я понимаю, главное — знать, что я не виновата; но этого недостаточно: если никто не будет любить меня, лучше мне умереть. Я не вынесу одиночества и ненависти, Элен. Чтобы заслужить любовь твою, или мисс Темпль, или еще кого-нибудь, кого я действительно люблю, я согласилась бы, чтобы мне сломали руку или бык забодал меня. Я охотно бы стала позади брыкающейся лошади, чтобы она ударила меня копытом в грудь…
— Успокойся, Джен! Ты слишком заботишься о любви окружающих. Ты слишком горячо все принимаешь к сердцу. Творец, создавший твое тело и вдохнувший в него жизнь, дал тебе более твердую опору, чем твое слабое «я» или чем подобные тебе слабые создания. Кроме нашей земли, кроме человеческого рода, существует незримый мир, царство духов. Этот мир окружает нас, он повсюду; и духи оберегают нас, их дело — стоять на страже; и хотя бы мы умирали от стыда и горя, хотя бы нас окружало презрение и ненависть угнетала бы нас, — ангелы видят наши мучения, они скажут, что мы не виноваты (если это действительно так; а я знаю, что ты невиновна и что низкое обвинение мистера Брокльхерста исходит от миссис Рид; сразу же увидела по твоим горящим глазам, по твоему чистому лбу, что у тебя правдивая душа). А Бог только ждет, когда наш дух отделится от плоти, чтобы увенчать нас всей полнотою награды. Зачем же поддаваться отчаянию, если жизнь недолга, а смерть — верный путь к счастью и свету?
Элен искренне верит, что после смерти её ждёт счастье и свет. Если бы мы все в это верили, тогда и многим из нас не было бы так страшно умирать. Но, к сожалению, критическое мышление даже набожного человека в наше время играет с нами злую шутку. Как бы ни верили мы в Бога, мы однако понимаем, что ТАМ, скорее всего, ничего нет. Небытие. И забвение, что самое страшное...
И это заставляет нас барахтаться. Зубами держаться за эту жизнь - до последнего. Тем более, что не только туберкулёз сейчас вполне себе успешно лечится, но и даже с онкологией люди живут по десять и более лет.
Хорошо было умирающей Элен пропагандировать чистоту и смирение, и непротивление злу - ведь ей недолго оставалось терпеть на этой земле. Бог её пожалел и забрал к себе - фактически, выражаясь тюремным языком она освободилась по УДО.
А вот как быть тем, кому остаётся "чалиться" долго? Как долго на протяжении жизни человек может вынести лишения, издевательства, жестокость, наветы и прочие несправедливости - и не давать при этом отпор своим обидчикам и мучителям?
Не положен ли разве предел терпению и всепрощению?
Ведь, если помните, даже "убогий" Юшка в одноимённом рассказе Платонова, кротко вынося все издевательства и всю людскую злобу, под конец своей жизни в итоге даёт обидчикам отпор. А это ведь о чём-то, да говорит.
Элен же не противится своей смерти, когда болезнь окончательно сваливает её с ног. Она видит в смерти своё избавление от грядущих страданий - единственно правильное, мудрое решение. Что и выражает в своём последнем разговоре с Джен:
— Я очень счастлива, Джен, и когда ты узнаешь, что я умерла, будь спокойна и не грусти, — грустить не о чем. Все мы когда-нибудь умрем, а моя болезнь не такая уж мучительная, она незаметно и мягко сводит меня в могилу. Моя душа спокойна. Я не оставляю никого, кто бы сильно горевал обо мне: у меня есть только отец, но он недавно женился и не очень будет скучать. Я умираю молодой и потому избегну многих страданий. У меня нет тех способностей и талантов, которые помогают пробить себе дорогу в жизни. Я вечно попадала бы впросак.
Что сказать... Это был ЕЁ путь. Элен было даровано великое счастье - умереть молодой и со спокойной, безгрешной ещё душой.
...А если бы не умерла? Ну, предположим, живи такая Элен в наши дни - несколько месяцев рифампицина с изониазидом, плюс, конечно же, поддерживающие препараты, протекторы-витаминчики, усиленное питание - и вуаля, ваши анализы в норме, вы здоровы. Живите и радуйтесь.
А что дальше-то? Такая вот, извините, тряпка по жизни - чего бы она добилась? Ни денег особых, ни положения, ну может повезло бы хорошего человека встретить и замуж выйти. А так - на работе бы клевали, родня-соседи, да в интернетах жрали бы все, кому не лень. Видят - тютя безответная, айда, братва, налетай - грушу для битья подвезли!
Тогда Элен, как пресловутая булгаковская Маргарита, наверное бы, сперва долго и много плакала, а потом стала бы злая. И отрастила бы клыки - чтобы никакая тварь больше не сунулась. А свою прежнюю философию "непротивления злу" - наверное бы засунула далеко и надолго. Потому что для жизни на земле, и среди людей - увы, она не работает.
___________________________________
Читайте ещё на моём канале:
_________________________________
