Мне довелось участвовать в гражданском судебном процессе в одном из местных судов Украины. В принципе, сейчас нет особой необходимости разбирать ни существо дела этого процесса, ни нюансов судебного заседания, хотя и то и другое само по себе интересно. Но в судебном заседании, после того, как Ваш покорный слуга дал свои пояснения, сводившиеся к видению самого дела в целом, к тому времени уже изрядно обросшего всевозможными доводами, документами, справками, на предложение задать вопросы к выступившему представитель другой стороны процесса заявил, что у него есть вопрос. Вопрос был, сколько помню, один.
Среди всего прочего я обратил внимание суда на то обстоятельства, что на Украине существует нормативно-правовой акт в виде приказа одного из министерств Украины, который устанавливает типовую, не примерную, а именно типовую форму приказа об увольнении. В деле обжаловался как раз такого рода приказ, и обжалуемый приказ соовершенно очевидно не отвечал требованиям упомянутого нормативно-правового акта. Так вот единственный вопрос, который задал мне представитель другой стороны, сводился буквально к следующему (уж да простят меня читатели, но дословно я вопрос не помню, техническую запись процесса я не имею, да и в любом случае вопрос-то был задан на украинском языке, так что его всё равно пришлось бы переводить):
— А что говорит юридическая литература относительно того, что нормативно-правовые акты относятся к законодательству?
Обращаю внимание, что в данном случае вопрос был поставлен таким образом, что задававший его даже не уточнил: а к какому именно законодательству, какого именно государства относятся или не относятся нормативно-правовые акты. Мир по нынешним временам невелик, но разнообразе, и уточнять юрисдикцию при обсуждении позитивных норм, как мне представляется, именно надо. Украина, скажем, конечно, не Россия, но также и не Зимбабве, не Буркина-Фасо, не Новая Зеландия и не Республика Индонезия, а статус нормативно-правовых актов зависит и весьма серьёзно, например, от той семьи, к которой относится положительное право того или иного государства. Конечно, юрист, практикующий в судах Украины, вольно или невольно, но подразумевает каждый раз, что речь идёт о законодательстве именно Украины, однако надо всегда отдавать себе отчёт, что в современном мире всегда может оказаться так, что суд, например, в России или на Украине вынужден будет применять и учитывать нормы отнюдь не только украинского законодательства.
Однако я всё же хочу обратить внимание на несколько иное обстоятельство.
Дело в том, что суд — достаточно специфическое место. Это место, где, во-первых, конечно, разрешаются споры, кроме того, во-вторых, это не какие угодно споры, а исключительно споры о правах и обязанностях, а также свободах, и в-третьих, это место, где споры разрешаются не просто в строго установленном порядке, а именно на основании и только на основании некоторого действующего законодательства, представляющего собою прежде всего набор положительных норм. Вопрос о том, насколько эти нормы разумны — вопрос весьма и весьма важный и, несомненно, интересный, и он, несомненно, подлежит и обсуждению, и осмыслению и разрешению… но не в суде, который действует только и исключительно в соответствии с действующим положительным законодательством, а не в соответствии с весьма важными или не очень, разумными или нет, соображениями тех или иных авторов, излагающих своё мнение, — не обязательно мнение неверное! — в разнообразной академической или популярной литературе.
Смотрите, что получается, когда вопросы, касающиеся чисто академических споров, переносят из аудиторий академических и законодательных в залы судов.
Прежде всего надо проявлять вежливость по отношению к тем участникам судебного процесса, которые или не являются профессиональными юристами, или, напротив — являясь профессионалами, тем не менее, не чувствуют, что обсуждаемый вопрос вообще лежит в сфере их интересов. Эти участники помимо их воли и без всякой на то непосредственной необходимости оказываются вовлечены в обсуждение, которое им совершенно не потребно. Излишне говорить, что навязываться со своими соображениями и требовать ещё ко всему прочему высказывать своё мнение по предмету, в отношении людей, которые никак не намерены заниматься анализом ни самих соображений, ни предмета, просто невежливо. Неэтично.
Далее. Суды всё-таки во многом работают, что называется, «на потоке». Если суд занимается вашим делом, то это автоматически означает, что каким-то другим делом он не занят. Понятно, что ваше дело есть для вас, именно для вас, самое важное. Однако, в том случае, когда затеянные дискуссии носят весьма отдалённо касающийся предмета судебного дела характер, отнятие времени у суда попросту не оправдывается даже и интересами участников рассматриваемого дела. А это значит, что при таком обсуждении просто попусту тратится самый невосполняемый в сем мире ресурс — время.
Если всё сказанное не убеждает, то могу указать на ещё один аспект.
Представьте себе, что даже в своих рассуждениях, касающихся критики существующего законодательства, правы именно вы. Вкупе с рядом авторов статей и трудов. Такое запросто может быть. Автор далёк от мысли о священном трепете перед творчеством законодателя. Кодекс — не Библия, а Конституция — не Откровение. Теперь вообразим себе, что в результате развернувшейся дискуссии судья и впрямь принял точку зрения такой критики законодательства. Почему нет? Судья — профессионал и вовсе не обязан быть безмозглым, невменяемым или глупым. Последних качеств никак нет в квалификационных требованиях, применяемых к людям, занимающих должности судей, правда, нет и обратного!. Вы блестяще убедили судью, что законодательство написано неправильно. Мало того, убедили в этом и своего оппонента. Но в таком случае попробуйте ответить, а что, в сущности-то делать судье? Ведь если ваш оппонент ещё имеет процессуальную свободу и действительно может, скажем, отказаться от иска, даже и не мотивируя своего отказа, то вот судья-то как раз в гражданском судебном процессе есть самый несвободный из всех его участников. Он скован прежде всего не общими академическими соображениями, как бы истинны они ни были, а именно текстом того самого положительного законодательства, который вы с таким блеском обличили в неистинности. А вот это уже — искушение. Искушение заставить судью выбирать между своим убеждением и своими обязанностями.
Для того, чтобы тáк поставить вопрос перед любым человеком, извините, но надо ещё иметь на то и моральное и нравственное право. И прежде всего стоит задать вопрос себе самому: а как бы ты сам поступил в таком вот случае? Готов ли ты немедленно сам отказаться от своей работы и должности, только потому что выяснил вот сейчас, вот тут, что одно из положений закона, которое тебе надлежит применять — не отвечает императивам действительности?
Вы хорошо представляете себе — какóй уверенностью в собственной правоте в таком случае надо обладать, чтобы вообще дерзать ставить подобного сорта альтернативы перед другим человеком? Вы хорошо представляете себе какого рода авторитетом надо обладать в этом случае?
Означает ли сказанное, что соображения теории права вообще не могут высказываться в зале суда?
Автору было бы жутко неприятно, если бы его поняли именно таким образом. Сам автор этих строк ни в коем случае такой странной точки зрения отнюдь не придерживается. Более того, всё как раз наоборот: нет ничего вернее, чем теоретические посылки при применении их в конкретных делах. Однако тут есть общее ограничение. И ограничение это состоит именно в том, что теоретические соображения должны применяться именно практически:
- для указания на существующие нормы, подлежащие применению, или для их истолкования, истолкования любого вида:
грамматического,
систематического,
телеологического
исторического - или для обоснования применения той или иной нормы,
- или для истолкования того или иного обстоятельства дела и оценки этого обстоятельства.
Одним словом: теория есть мощное оружие, но как всякое оружие оно подлежит строго целевому применению. Колоть орехи автоматными выстрелами, наверное, возможно, но вряд ли именно для этого следует применять автомат.
И в заключение я хотел бы обратить внимание на то, что многие из тех, кто пытается заниматься чистым академическим теоретизированием в судебных залах к огромному удивлению автора, отчего-то скромно молчат как на страницах академических изданий, так и в аудиториях и легислатурных органах. А когда начинают говорить, то часто пытаются не столько преподнести своё собственное мнение, сколько выдать за теоретическое обоснование набор ссылок на других людей, причём Часто эти самые ссылки, между прочим, опять-таки ведут к другим ссылкам, и расхожие апелляции к так называемой мировой практике, совершенно забывая о том, что истина постигается исключительно спекулятивно, и количество мнений, солидарных с вашим мнением, может быть и добавляет уверенности в верности направления вашей мысли, но, во-первых, только в том случае, если эта мысль есть, во-вторых, если эта мысль действительно ваша, а во-третьих, наличие уверенности в правоте и вообще правдоподобие, ещё не есть доказательство наличия такой правоты. Все эти мнения и «всемирно-историческая практика», в сущности, есть лишь знаки о необходимости изысканий и исследований. Но вот, делайте что хотите, а я пока что не соглашусь с тем, что такие исследования и изыскания необходимо проводить непременно в зале судебного заседания во время рассмотрения какого-либо дела.
Впрочем, с аналогичной ситуацией, но уже со стороны одной из судей коллегии я столкнулся и в России. Вдруг ни с того, ни с сего судья задала вопрос:
— А что нам говорит литература о допустимости в этом случае договора поручительства? Вспоминаем!
В это случае мне пришлось вспомнить, что
тут — не экзамен,
она — не в экзаменационной комиссии,
а я — не экзаменуемый.
Тем более, что на самом деле она как раз была неправа и в академическом смысле. Поручится можно за исполнение любого неличного обязательства, если только это прямо не ограничено законом или договором.
