Несколько слов о дальнозоркости
Отец декабриста Пестеля, казненного за участие в заговоре, был генерал-губернатором Западной Сибири. Несмотря на это, в Сибири он не бывал - правил из Петербурга. О нем говорили, "что жадность его не имела границ" и что он "беззастенчиво грабил богатейший край России".
Это не совсем правда. Пестель попытался навести порядок в Сибири и объездил ее всю вплоть до Китая. Он попробовал наказывать чиновников- казнокрадов, но у всех были высокие покровители в столицах. Кое-что ему удалось сделать, но в конце концов он поселился в Петербурге, оставаясь генерал-губернатором в течение двенадцати лет жизни в столице.
Это дало повод графу Ростопчину пустить шутку насчет Пестеля. Оба государственных деятеля были приглашены на обед к государю. Государь подошел к окну - что-то привлекло его внимание, но он никак не мог разглядеть. «Что это там на церкви…. на кресте, черное?» - спросил он.
Растопчин не смущаясь заметил: " «Я не могу разглядеть - это надобно спросить у Ивана Борисовича, у него чудесные глаза, он видит отсюда, что делается в Сибири».
Чаадаев и министр
Чаадаев частенько посещал Английский клуб. Как-то раз к нему подошел морской министр Александр Сергеевич Меншиков :
– Что это, Петр Яковлевич, старых знакомых не узнаете?
Они действительно были старыми знакомыми - когда Чаадаева отправили с донесением государю о бунте в Семеновском полку, он останавливался у Меншикова.
– Ах, это вы, Александр Сергеевич! – отвечал Чаадаев. – Виноват, не узнал. Впрочем, и немудрено - у вас нынче черный воротник? Прежде, кажется, был красный?
– Да разве вы не знаете, что я – морской министр?
– Вы? Да я думаю, вы никогда и шлюпкой не управляли.
– Не боги горшки обжигают, – отвечал несколько недовольный Меншиков, который изучал морское дело, правда, больше теоретически.
– Да разве что только на этом основании, – завершил беседу Чаадаев.
Превратности ненависти
А.И. Герцен терпеть не мог Николая I. Пожалуй, даже пламенно ненавидел его. Ведь только того, кого ненавидишь можно назвать " остриженной и взлызистой медузой с усами". Гвардейские офицеры считали его жестоким, мелочным педантом и злопамятным человеком.
Один из первых анекдотов, разнесшихся по городу, больше нежели подтверждал мнение гвардейцев. Рассказывали, что как-то на ученье великий князь до того забылся, что хотел схватить за воротник офицера. Офицер ответил ему: «Ваше величество, у меня шпага в руке». Николай отступил назад, промолчал, но не забыл ответа. После 14 декабря он два раза осведомился, замешан этот офицер или нет. По счастию, он не был замешан.
А.И. Герцен "Былое и думы"
Герцен почему-то решил, что этот офицер был граф Самойлов. Николай Александрович Самойлов был очень интересной личностью, недаром его прозвали "русским Алкивиадом". Красавец, отважный воин, умелый танцор, обаятельный и умный человек, он легко покорял сердца и оставался надолго в памяти людей.
Судьба его сложилась не очень счастливо (хотя кому как), и виной этому был неудачный брак. Мать заставила его жениться на богатой наследнице Юлии Пален, знаменитой музе Брюллова. Брак распался через год. Но Самойлов больше не женился - он предпочитал холостые кутежи в обществе дам полусвета. Пушкин упомянул о нем в "Путешествии в Арзурум":
Оружие тифлисское дорого ценится на всём Востоке. Граф Самойлов и В., прослывшие здесь богатырями, обыкновенно пробовали свои новые шашки, с одного маху перерубая надвое барана или отсекая голову быку.
Граф Самойлов, вышел в отставку в 1827 году в чине полковника и спокойно жил то в Москве, то в своем богатом имении.
Николай I увидел его в театре; императору показалось, что он как-то изысканно-оригинально одет. Непонятно, почему это его так возмутило, но Николай изъявил желание, чтобы подобный костюм был осмеян на сцене.
Директором театра был знаменитый писатель Загоскин, скромный и богобоязненный человек. Возражать императору или сделать вид, что забыл о просьбе, Загоскин не мог. Он поручил одному из актеров представить Самойлова в каком-нибудь водевиле. Естественно, что вскоре вся Москва заговорила об этом спектакле. Конечно же, Самойлов не преминул явиться на представление. Когда одно из действий закончилось, настоящий Самойлов явился в ложу директора и попросил позволения сказать несколько слов своему двойнику.
Вся эта ситуация была неприятна Загоскину, но, опасаясь скандала, он пригласил артиста к себе. Каково же было его удивление, когда Самойлов очень вежливо сказал: «Вы прекрасно представили меня, но для полного сходства у вас недоставало одного – этого брильянта, который я всегда ношу; позвольте мне вручить его вам: вы его будете надевать, когда вам опять будет приказано меня представить».
После этого Самойлов спокойно отправился на свое место и, как ни в чем не бывало, досмотрел спектакль до конца. А все внимание зрителей было приковано к бриллианту. Увидев на пальце актера великолепный и очень дорогой камень, зрители просто глаз не могли отвести от него. Слухи скоро сошли на нет, и актер уже выходил на сцену в обычном платье. Так остроумный Самойлов посрамил самодержца.
Не в свои сани не садись
В сентябре 1822 года в Академии Художеств должны были рассмотреть кандидатуры на звание почетных академиков. 13 сентября совет Академии собрался в приватном порядке, чтобы предварительно их обсудить в спокойной неофициальной обстановке.
Естественно, кандидатуры эти не возникли самостоятельно, а были предложены влиятельными людьми (даже более чем) и предлагались весьма настойчиво. Это были А.А. Аракчеев, Д.А. Гурьев и В.П. Кочубей. Президент Академии А.Н. Оленин задумчиво молчал и не торопился высказать свое мнение. С тех пор как Фонвизин вывел его в образе Митрофанушки в пьесе "Недоросль" (возможно, легенда) утекло много времени и он значительно поумнел.
Будущие почетные академики занимали весьма высокие государственные должности, находились в довольно близких и даже дружеских отношениях с царем, но при этом, чтобы не сделать процесс выборов совсем уж предвзятым, учитывали и то, что эти люди сделали для искусства.
С Аракчеевым разобрались быстро: он поставил памятник Павлу I в своем имении Грузино и заказал статую Андрея Первозванного для храма (памятники Павлу I и Андрею Первозванному разработал скульптор И.П. Мартос, член совета). Кстати, уже позже, после смерти Александра I, Аракчеев поставил в своем имении памятник и ему.
- А Гурьев что? Кроме каши? - ехидно поинтересовался кто-то из совета.
Но насмешка пропала втуне. Гурьев был хорошо известен в среде деятелей искусства - на свои деньги он построил в имении церковь Покрова Пресвятой Богородицы с трапезной и колокольней (открыта для богослужения и сейчас). Кроме того, граф Д. А. Гурьев управлял Санкт-Петербургским Императорским фарфоровым заводом. Для привлечения лучших отечественных и иностранных мастеров граф не жалел средств. Заведовать скульптурной палатой назначили профессора Академии художеств С. Пименова, одного из выдающихся мастеров своего времени. Из Севрской фарфоровой мануфактуры были приглашены лучшие живописцы.
- А Кочубей что сделал?
Возникло непродолжительное молчание. Наконец скульптор И.П. Мартос заметил:
- Близок государю.
И тут вице-президент Академии художеств Александр Фёдорович Лабзин не выдержал. Он вспыхнул и раздраженным тоном произнес:
- А почему бы в таком случае не избрать в почетные академики царского кучера Илью Байкова – он ближе всего к Императору сидит, даже и впереди него, да еще и спиной.
Оленин перепугался насмерть - как можно допустить такую дерзость по отношению к государю. Он пригрозил, что нажалуется на строптивого мистика. Но Лабзин ответил, что никого не боится.
Все бы ничего, но поползли слухи. Как водится, каждый добавлял еще от себя, и вся эта история очень не понравилась императору, который был изрядно возмущен.
Лабзин был мистик, издатель «Сионского вестника» и основатель масонской ложи "Умирающий Сфинкс". Александр сам одно время увлекался мистикой, но в этом случае был безжалостен и повелел «за наглый поступок» отрешить Лабзина от службы. Его сослали в симбирский городок Сенгилей. Думается, что не только за дерзкий ответ, как принято считать, но это уже для статьи профессиональных историков.
О либеральных ценностях
Из письма основателя декабризма Н.И. Тургенева брату:
Мы не затем принимаем либеральные правила, чтобы нравиться хамам. Они нас любить не могут. Мы же их всегда презирать будем.
После восстания декабристов Тургенев, который был в это время за границей, в Россию больше не вернулся. Брат продал его имение вместе с крестьянами, и на эти деньги Н.Тургенев поселился ... где бы вы думали? Правильно, в Лондоне. Действительно, за двести лет в России ничего не изменилось. По крайней мере, в некоторых областях.
