А дети были счастливы. И свадьба прошла прекрасно. У Сенькиных друзей были автомобили, потому доставили питерских гостей в Тихвин без проблем. Заодно, и соответствующий свадьбе реквизит. Никакого пафоса, скорее, веселая вечеринка, задуманная студентами. Просто и хорошо, как и все садьбы, которые игрались раньше в деревнях.
Правда, в деревне совсем не осталось жителей, больше сезонные дачники. Заколоченные дома со временем обвалились совсем, и на месте жилых когда-то, семейных гнезд, проклюнулись тонкие березки. И вот уже вдоль дороги шелестели целые березовые рощи, как памятники. Как воспоминания.
Николай Алексеевич еще держался, еще скрипел. И его изба крепко стояла на зеленом пригорке. Ольга ухаживала за стариком, бегала каждый день к нему: прибраться, подтопить печку, суп кой-какой сварить. Раз в году Романову досаждали социальные работники. 9 мая про Николая Алексеевича вдруг вспоминали, вытаскивали его, (как сам Романов вытаскивал из сундука с нафталином свой костюм, увешанный медалями), из дома и торжественно поздравляли с праздником. Дарили всякую ненужную лабуду. Лучше бы дров телегу вручили, да помогли в поленницу сложить.
Но, Слава Богу, хоть с пенсией не обижали. Другим, особенно старушкам, всю жизнь ломивших в уже мертвом колхозе, не повезло.
- У вас нет никакого стажа! – говорила бабкам увешанная перстнями тетка, восседавшая в пенсионном фонде, я из чего вам пенсию сформирую?
И бабки, растерянные, брели прочь. Как так вышло? Всю жизнь работала, работала, жилы рвала, а на бумажке получилось, что стажа никакого и нет. Да ведь много-то и не надо – на лекарства не хватает. Как жить без лекарств? Невозможно ведь.
Но разве кого интересовали бабкины страхи и страдания? Не можешь жить – крутись, как хочешь. Хочешь – бутылки собирай, хочешь – ползи на дорогу, где проститутки стоят. Усаживайся рядом и продавай соленые огурцы. И не питюкай, бабка, всем тяжело! Вот, и крутились несчастные старухи, как могли. Кто не мог – тихо и покорно помирал. Вот она, благодарность за тяжелый ударный труд, за возрождение Советского Союза из послевоенного пепла. А тут всегда так: кто везет, на том и едут. Сложит ласты везущий – поставят другого. Покорных рабов на русской земле хоть отбавляй, только успевай запрягать!
Горбачев, натворив дел, вместе с Райкой смылся в Европу. Нобелевскую премию получил, трудяга. Теперь, говорят, пиццу рекламирует – позорище. Ельцин, расплодив орды захватчиков и бандитов, накатавшись в «дружественные» штаты, вдоволь позабавил «ихнего Клинтона» пьяными выходками.
«Дорогие россияне», от стыда сгорая, смотрели по ящику, как похлопывает покровительственно по плечику багрового от перепоя нашего президента ухоженный и подтянутый «ихний» президент. Позорище! Попробовал бы он Сталина по плечику похлопать! Сталин бы ему так «хлопнул»… Ну… Бог – не Ерошка, видит немножко. Обоим досталось на орехи.
«Ихний» кобелировал с какой-то Моникой, ну и докобелировал… А у нашего открылись глаза. Сделал подарочек народу на Новый Год. Сказал, что устал и уходит. Ну, и ушел. С концами. Посадил вместо себя какого-то «ИО». Молодого, энергичного. Непонятного…
Худо-бедно, а пенсии стали платить вовремя. И с войнами разобрались. Что дальше будет, непонятно. Но уцелевшие старухи побежали в церкву Бога молить за здоровье «ИО», за долгие годы его жизни. Люди, как дети, вдруг поверили в светлое будущее. Может быть, и правда, встанут с колен, умоются от позора? Умные молчали. Глупые радовались. Простые – надеялись.
А деревни пустели и умирали. Вот и Кондратово умерло. И свинарник, и конюшня, и теплицы белели у края деревни «греческими развалинами», поросшими… нет, не смоковницей, вербой. Машка маленькая в подвенечном платье позировала на фоне скелетных остовов бывшего колхозного хозяйства. Хорошо, Романов не видел, а то бы его инфаркт хватил. Молодым все трын-трава. Все им хорошо и красиво. В будущее глядят с интересом – ничего не боятся, как и все молодые во все времена.
Тем более, уцелела одна ферма. И коровы в ней с голоду не померли. На базе бывшего хозяйства «Заря Коммунизма» вырос агрокомплекс «Кондратово», ставший лабораторией агротехникума. Студенты отрабатывали свои рабочие навыки. Отбывали практику на ферме. Потому и поля вокруг не заросли борщевиком. И трактора еще тарахтели. Хоть что-то…
А все-таки, свадьба – деревенская. И все, оставшиеся в живых, поперли на праздник, как и положено в селах. Стариков усадили на почетные места, и Николай Алексеевич очутился рядом с интересной незнакомкой, аккуратненькой Розой Анатольевной. То, как она держала в своих сухоньких пальчиках вилку и нож, умилило Романова. Разговорились. Познакомились. Отвели душеньку в беседе. Ленинградская бабочка. Хлебнула лишку. Это с какой стороны гостей родственница, интересно?
Маша маленькая так и осталась Машей маленькой. Невысокая и хрупкая, как Дюймовочка, и глаза синие, почти фиолетовые, под пушистыми мягкими ресницами смотрели озорно. Сеня – худощавый, тонкий, звонкий. Двубортный пиджак надевать не стал, так и женился в белой рубашке. Друзья щелкали мыльницами, досаждая паре, как папараццы. Зато фотографии получились такие… Сейчас хваленые мастера так не сделают. Души нет. А в тех фотках душа была.
Все любовались ими. Всем они нравились. Ольга с Сергеем, сами уже пожилые, потихоньку утирали слезы. Колесников старший совсем расклеился: давно ли Машку в коляске катал? Когда она успела невестой стать? Степан исподтишка поглядывал на жениха. Кто о чем, а Степа – о своем. Сенька все до крошечки подобрал от покойного отца. Какой был его батька? Каково с ним жилось Маше-большой?
Да и какая она, черт побери, большая? Все такая же Золушка, худенькая, почти плоская. Волосы свои обрезала, видно, подкрашивала, за собой следила. Нарядилась в брючный костюм, как городская модница. На Степана не смотрит, хотя и поздоровалась сердечно при встрече. А у него сердце польку-бабочку пляшет, и злость на Машу берет: заноза проклятая! И сам Степан себя ненавидит, не подходить к Маше приказывает: горькое горе баба пережила! А он со своей любовью лезет, придурок!
Роза Анатольевна слова попросила. Поднялась из-за стола, гостей оглядела:
- Поздравляю вас, деточки мои. Живите долго и счастливо. Живите лучше нас. А от меня вам подарочек! – и дарственную на свои две комнаты детям вручает!
Все примолкли. У обеих Маш – слезы в глазах. Гости рты пооткрывали. А потом такие аплодисменты грохнули! Вот тебе и бабушка – божий одуванчик!
Люську бы напополам разорвало, если бы увидела царский жест питерской старушки. За красивые глаза, на ровном месте Маше большой такие подарки! И дом председателя, и теперь жилье ленинградское! Анька днями и ночами вкалывает в своей фирме, карьеру делает, уважаемый человек в своих кругах, а до сих пор на частной ютится! Правда, из Озерков перекочевала к центру поближе, так и что? К центру поближе и цена поболе! Никому такие деньги тут и не снились! А они Анькой, между прочим, честно заработаны! Ай-ти специалист, ведущий работник! Ни Люся, ни Степа в ее профессии ничего не понимали. Но здание, где располагался Анькин офис – давило своим великолепием. Люся видела.
Но ни Люськи, ни Анюты на свадьбе не было. Анька работой по уши завалена (врет, поди). А Люська приболела. (тоже, врет, поди). Петя из дальних северных краев вырваться не смог. Все отделались деньгами. Вроде, все пристойно. Но Степан чувствовал, знал – не захотели. Для них Колесниковы так родными и не стали. Ни Анна, ни Петр и в студенчестве с ребятами не пересекались. Чужие друг другу. Мать-то неспроста их пестовала, песни напевала… Вот так и вышло.
Колесниковы ни словом, ни жестом не показали, что обидно им, что расстроены. Но Степан все замечает, все видит. И ничего не поделаешь, стойкая неприязнь и зависть плотным заслоном легла между близкими по крови людьми. И Сеньку не хотят принимать. Потому что от Маши Сеня.
Степан брови сдвинул: а и шут с ними. А он родную сестру замуж выдаст. И чихать он хотел с высокой колокольни на выкрутасы детей. Время все по полочкам разложит, расставит! А, все-таки, какова эта Роза Анатольевна! Ишь ты, чирикает с Романовым. А тот улыбается, глазами потеплел. Уважает!
Автор: Анна Лебедева
