Вроде солнышко светит ясное, и вокруг травка изумрудно зеленеет, а у бабы Люси осень на душе. И было из-за чего: она обидела лучшую подругу Машу. Всякое бывало, и сгоряча, в пылу ссоры чего только не брякнешь, но в этот раз Люся специально, осознанно сказала, вывалила этот камень, да Маше – по маленькой, опрятно повязанной белой косыночкой, головке.
Началось у них все из-за ерунды. Машина коза забралась в Люсин огород и погрызла капустный лист. Погрызла немного, с краешка грядки. Урон небольшой – у Люси нынче посажено двадцать кустов рассады – перебор. Куда ей столько? Достаточно было просто дать козе Василисе по рогам, да и будет с нее. Но у Люси случился «переклин». Она, значит, целыми днями, не разгибаясь, на этом огороде в раскоряку горбатится, а эта принцесса розы нюхает! Уж времени хватает, чтобы за Василисой уследить!
Ну и набросилась Люся на Машу со всем своим пылом. Был еще порох в пороховнице! Маше бы промолчать, не заводить суматошную, характерную Люсю лишний раз. А она, как назло, решила в ответ на замечание соседки, поддеть ее, пошутить:
- Что ты, Люся! Да пусть питается! Молоко от Василисы ты ведь бесплатно пьешь. Вот она решила с тебя расчет взять капустой! Как во всем цивилизованном мире!
Люся взбеленилась. Она приняла боевую стойку, уткнув руки в бока и сдвинув густые брови, заговорила скороговоркой:
- Эт-то что же? Эт-то как понимать? Так вот оно что, вот она щедрость твоя, подружка дорогая! «Пей, пей молочко! Поправляйся!» А сама, курва, про себя денежки считаешь? Поди, ночей не спала, ждала момента – предъявить мне должок! Небось, и козу свою драную специально в мой огород запустила! Ну и сволочь, ну и сволочь!
- Да ты что, Люся, ты что? – испуганно залепетала Маша, - я просто пошутила!
- Пошутила! Пошутила, говоришь? Шутница, да? А, может, ты и с мужиком моим тогда пошутила? А? Что молчишь, курица? Сказать нечего, да? – Люсю было уже не остановить. Ее несло.
Маша сразу побледнела, побелела. Губы ее обнесло фиолетовой ниточкой по контуру – будто бы специально химическим карандашом по непонятной дури Маша так нарисовала. Она отвернулась и побрела к дому, не оборачиваясь, и виновница раздора Василиса, словно поняв, что напрокудила, наклонив рога, поплелась, вихляясь, следом за хозяйкой.
Дьявольский пыл Люсин испарился. Дура баба! Язык, что помело! Ой-ой! Люся прижала пальцы к губам. Тошнехонько! Старого, что малого – обидеть просто! Зачем? Ведь знала, что Машу такие слова заживо жгут! Знала и ведала! И ждала специально повода, чтобы вывалить их на подругу как ушат с помоями! Ну, как? Легче стало? А?
Люся и калитку огородную не заперла. Теперь хоть целое козье стадо сюда забреди – не почешется даже из окна выглянуть. Не о том головная боль. Это всегда так бывает: хочет человек зло какое произвести, аж ночами спать не может. А произведет – и жизнь не мила, и солнце не греет. Душа у Люси заледенела, и сердце через раз застучало: стукнет и подумает: а дальше? Может, вовсе остановится? Зачем жить такой поганке, такой страмнице Люсе? Незачем!
Дома чистота, уют. Люся – чистеха. Стены побелены, на занавесках – ни пятнышка. Печку Люся еще перед пасхой обновила. Полы блестят свеженькой олифой, и дорожки ровненько, одна к другой, лежат. В самовар смотреться можно – Люсе не лень с ним возится – напряжение вечно скачет, на плитку надежды мало, а печку по летнему делу топить не будешь. В сенях, в шкафу колбаска и сырок хранятся, селедочка разделанная и свежим лучком обсыпанная. В буфете наливочка припрятана. Все готово к празднику. Двадцатого июля – Люсин день рождения!
Собирались Маша с Люсей по девичьи, без особых гостей отпраздновать. Гости – расход один. Одной бутылкой от них не отделаешься, да и селедкой – тоже. И какие, прости Господи, нынче гости? Дачников от грядок не отлепить, а ровесников в деревне осталось только: Люся, да Мария, вечные старожилки и бедовухи. Кому они нужны? Самим себе только. Это, если бы юбилей был, тогда конечно, тогда да: подкопили бы с пенсии деньжат, позвонили бы детям… Авось, и приехал может кто… И то – вряд ли.
А так они привыкли на двоих стол накрывать. Выпьют, закусят, песен попоют, поплачут, поспорят. Но спорят с умом, берегут друг друга: слишком острое меж них лежит, слишком больное – не ворошат, не беспокоят старую рану, и без этого тошно. Люся думала – все. Привыкла. Забыла. Оказывается – нет. Не привыкла. Не забыла.
Неблагодарная! Ей бы Маше в ноги кланяться! А она? Вот и справили праздник! И виновата в этом одна Люся!
А, может, не одна она виновата? Бог его знает…
Бог его знает… Спустя пятьдесят лет даже Он не разберется, кто прав, а кто виноват!
***
Пятьдесят лет назад заброшенная деревушка бабы Люси и бабы Маши представляла собой большое село Кондратово, прикрепленное к колхозу «Заря Коммунизма». На краю села белели длинные ряды ферм, чуть дальше расположилась конюшня, и совсем на отшибе, чтобы не вонять на всю деревню – свинарник на сто голов.
Работы в колхозе навалом, зарплаты высокие – после «палок на трудодни» - прямо благодать! Избы все сплошь под новеньким шифером – председатель расстарался. Вместо денежных премий закупил листов на заводе в районном городе, заказал несколько машин и привез «подарок» людям.
- Шобы ни одной дранки я больше не видел, товарищи! Шобы даже у распоследней бабки-бобылки крыша новая была! Ясно-понятно? – Председатель рассекал рукой воздух, как Ленин в октябре.
И колхозники верили, что, наконец-то наступил настоящий коммунизм! Не зря верили! Не зря боролись! Это где видано, чтобы в их деревне каждому новую крышу обеспечили! В прошлом году тоже было великое облегчение: по всему селу, через каждые сто метров колонку водяную поставили! Радость –то какая – не надо тащиться за километр к колодцу, или ползти к озеру – вода сама в дом пришла! Хоть баню топи, хоть скотину пои, и сам – хоть залейся! Вот что такое – советская власть! У капиталистов и близко такого нет, а если и есть, то все за деньги!
Люся скучала. Ей эти митинги до ужаса надоели. На дворе двадцатый век, а эти все никак не успокоятся. Не хватало еще стола под бордовой плюшевой скатертью. Промитингуют до обеда, а лишние часы придется отрабатывать до самого вечера.
А Люсе нужно успеть вымыться до скрипа, чтобы пахло от нее не коровьим навозом, а мылом «Кармен» ( на той неделе в магазин завезли целые наборы. И мыло, и пудра, и духи.) Люсе нужно нарядиться в новенькое платье и туфельки. Чтобы пришла она на танцы свеженькая, словно росой умытая, отдохнувшая и веселая! Может, Степка взглянет на нее, наконец? Ну не слепой же он, в самом деле? Люся – не коряга какая-нибудь, а вполне себе ничего! И все у Люси на своих местах. И не дура Люся: техникум в городе закончила, книжки читала, журналы листала, за модой следит и политическую ситуацию знает, и танцевать может, и… На счет всего остального, прочего Люся тоже представление имеет!
Степан – «любовь всей жизни» Люсина. Он в прошлом месяце вернулся из армии. Матушка Степана раструбила о возвращении сыночка дорогого на всю «Ивановскую». Девчонки к привальной за месяц готовились: Танька Федорова специально даже в город, в парикмахерскую смоталась, «шестимесячную» делать. Вернулась – дура дурой.
Степка стоил таких хлопот. Мамаша его, Ольга Колесникова, в село из города приехала пять лет назад вслед за мужем-агрономом. Сергея Витальевича Колесникова приманил председатель. Большие деньги сулил, дом обещал новый, премии, дрова, воду, в общем все человеческие блага. Колесников мозгами пораскинул: в городской коммуналке втроем ждать очереди на квартиру сто лет. А здесь места красивые, озеро, грибы-ягоды, автобусы каждый день ходят. Дом! Вот тебе и усадьба на старость. Немножко деньжат скопить можно на курорты для Ольги, на мотоцикл для Степки. И машина, опять же: очередь когда-нибудь подойдет, в конце концов. Кто Колесников в городе? Мастеришка при тепличном хозяйстве, а здесь – человек, интеллигенция! Вопросов больше не возникало.
Возникала жена. Возмутился Степка. Но Сергей Витальевич все им популярно объяснил. Курорты и «Макака» решили дело в пользу Колесникова старшего. И через месяц семья обживалась в Кондратове. Ольга устроилась технологом на ферму и поняла, что здесь она тоже «белый человек», начальство, поэтому скулеж по поводу лапотной деревни прекратила. Сергей Витальевич составлял список плодовых деревьев для новой усадьбы в двадцать пять соток (председатель уже участок ему показал) и был очень доволен: место ровное, сухое, а озеро в двух шагах. Если веранду пристроить на южной стороне дома – можно чай пить и на воду любоваться.
Одному Степке невесело. В городе остались друзья-приятели, тусовки в гараже, девчонки-модницы, танцы в ДК, жизнь! А здесь – дерЁвня! Неужели родители не видят нефига?
Но кого интересовало его мнение?
Автор: Анна Лебедева
