У Люси новое горе. Нет, со стороны горе счастьем смотрелось: любезный сын Петенька уволился из рядов Армии и решил вернуться в родные пенаты. Да не один! С женой! Подженился он, паразит втихую, ничего об этом родной матери не сказав. И жил с супругой в Заозерске дружно и в согласии.
Что? Кто? Хоть бы фотокарточку прислал. Нет, змей, шифровался. Чуял – не примет мать такой невестки. Вот говорят люди: не зарекайся! Никогда не говори «никогда»! При части столько офицерских дочерей обреталось, все в академиях учение проходили – бери, родители только рады будут. А Петьке таких не надо! Петька-молодец, взял себе повариху! Ту, которая и не нравилась ему совсем! Господи, да она на десять лет его старше! И такому красавцу такое богатство досталось! И теперь повариха будет делить с Люсей вожделенные квадратные метры.
Петька так и сказал:
- Потеснишься, мамуся? Ленка тебе в помощь, хороший человек! Не скучно будет!
И что теперь Люсе делать? Отказать родному сыну в жилье?
Некому пожаловаться. Кутырина теперь и не звонит! Стареет себе в заграницах. Правда, квартиру в Петербурге не продает – сдает каким-то богатеньким «звездам».
- Я, Люся, теперь дауншифтер, - хвасталась, - никаких хлопот! Ни работать, ни думать не о чем не надо! – ну не сука ли? Да она дня в своей жизни не работала. Конечно, папенька с маменькой сделали все для своего ребенка. А что Люсе могла дать ее мама? Ничего, кроме туфелек, купленных на весь аванс. Романов, хорошо, потом помогал. Да где его помощь теперь? Наследство Маша получила. Еще одна звезда-сиротка. И дом ей, и подарки ей, и дома-квартиры ей, и муж Люсин – ей!
Люся сама себя одернула.
«Не гневи Бога, дура старая! Не приведи, боже, ей Машину судьбу!» Маша матери нормальной не знала, алкашка чертова – вот кто мать Маши. На глазах Машиных эту непутевую мамашу убили. В детском доме обижали как! И потом… Не молодость, а морока сплошная. Черт дернул девку с распрекрасным Степаном связаться! Аж уехать в Сибирь пришлось! И там… У Люси дети живы-здоровы, вон как Петька мозги пудрит, батино семя! А каково Маше?
Злость и гнев затихали. Обида съеживалась, и Люся мягчела. Лучше не вспоминать прошлое, и у самой грехов достаточно. Лучше о Петьке сейчас подумать…
Петр привез свою повариху через три месяца. Нежданно, негаданно явился, без предварительного звонка и телеграммы. Вошел в квартиру, и заполнил собой немаленькую прихожую. Собой и запахами гостинцев: копченого палтуса, свежей трески, уже начинающей подтаивать, коньяка и табака. Следом, легонько оттерев мужа, вошла и дебелая супруга.
Люся чуть назад себя не грохнулась. Это что за недоразумение? Это же не супруга, а… поросенок в желе! Не сдержала слез.
Ленка (теперь Колесникова) весила ровно центнер, и это была не плотная, деревенская полнота, где не сколько жир, сколько мышцы, уродовавшие сельскую женщину, а самая настоящая тучность, взращенная на хорошем, изобильном харче. Поросячьи глазки с такими же поросячьими белобрысыми ресницами смотрели зло и настороженно.
- Здсти, - поздоровалась Лена.
- Здравствуйте, - ответила пораженная Люся, - проходите… Располагайтесь.
- А где наша комната? – Ленка еще не разувшись, по-хозяйски распоряжалась, - Петька, тащи чемоданы. А где холодильник? А то треска завоняет, бл..ь.
И понеслась семейная жизнь. Ленка оказалась быковатой, злой, крикливой. Каждый день у них с Петькой разборки. Завтракать усядутся – орут. Ужинать начнут – орут. Люся не знала, что и думать.
- Не волнуйся, мама, это мы так разговариваем! – смеялся Петя, собираясь на работу на вагоностроительный завод, - это не ругань. Что ты вечно глаза делаешь?
Люся старалась «не делать глаза». Но как их не делать, если у Ленки каждое слово через мат-перемат? И не ела Ленка – жрала! Повариха, называется: шмякнется толстой задницей в бабки Инессы кресло, подтянет к себе тарелку, ростом в кухонный поднос. А на ней… И картошка, и макароны в одну кучу свалены и яйцом залиты. И майонез с кетчупом – туда же! Сидит и чавкает, довольная.
Мерзкая баба, наглая. На Люсю – ноль внимания. Люся этикет соблюдать не собиралась. С метелочкой вокруг не бегала. Инессу вспоминала часто – ей-то каково? Сама с собой спорила: сама-то почище Ленки себя вела. Сама себе отвечала: нет. Не так! Свиньей, кстати, не была.
В Тихвин Чудотворную вернули. Так Люся повадилась ходить в монастырь, куда торжественно поместили икону Богоматери. Встанет в уголочке, свечечку поставит и молится тихохонько за сына. Чтобы подарила Богоматерь рабу Божьему Петеньке хорошую жену. Вроде как, эта, нынешняя не считается. Ведь не смерти же Люся Ленке желала? Пусть счастлива будет с другим мужиком. С Петькой ведь ее рядом не поставишь! Образина! Хабалище!
А Петр, словно не видел, ЧТО выбрал. Петя работал, водочку уважал по пятницам. По субботам пивком похмелье лакировал, чем бесил свою дорогую Ленку. Она орала, как резаная. Она вообще редко просто говорила. Переплюнула свекровку по всем статьям.
- Что же ты, Петя, неужели тебе такие женщины нравятся? – спрашивала она сына.
- Мама, не нравятся. Думаешь, я дурак, ничего не понимаю? Думаешь, у меня там девушки не было? Или, из армии меня никто не ждал?
Ждала, оказывается, какая-то Света. Год ждала, пока «не дождалась». Петька тогда почувствовал всю соль женского вероломства! Погоревал. Хорошо, Василий Николаевич рядом случился. У него на такие случаи чутье! Чуть какой матросик по части заметался с бешеными глазами, он тут, как тут. Утешает, плюнуть и растереть на весь бабский род предлагает. Мол, он старый солдат, и сам был кинут! Он их, этих баб, знает, как облупленных!
Петька успокоился. Потом на контрактную службу пошел. Деньги хорошие. Харч знатный. Служба не тяжелая: к восьми пришел, к восемнадцати домой вернулся. В городке повстречалась ему Таня, молоденькая девица красы необыкновенной. Приехала к родителям на каникулы. Закрутилось. Два месяца крутилось и полыхало. Начали подумывать о развитие отношений. Таня о свадьбе заговорила. Папа не очень-то радовался, на Петьку у него планов не было. Но Петьке на папины планы чихать!
И что? Приехал в городок какой-то хмырь из Мурманска. Таньку в два счета на ресторан уговорил. А уж после ресторана… Кто девушку поит, тот и танцует, как говорится. Петька сгоряча кавалеру по мордам – на! Таньке по ушам – на! Тут уже и папенька засуетился:
- Ты какого …, сопляк, на мою дочку… - орет, от справедливого гнева багровея.
- А такого! Недостойно ведет себя твоя дочечка!, - Петька тоже спуску не дал, - ты не на меня наезжай, ты со своими бабами разберись!
Ума хватило про маму Тани лишнего не болтать. А то бы…
В общем, Петя в женщинах разочаровался. А Василий Николаевич ему шепнул:
- В военной части такое бывает. Скука, тоска… Вот и сходят с ума люди. Анкор, еще анкор, как говорится. А ты к Ленке присмотрись. Честная женщина! Хороший человек. Ты на внешний вид не смотри. У нее сердце золотое. Я помню, воспаление легких заработал. В госпитале справиться не могли, уже легкое загнило. А она смогла! Выхаживала меня. Ни копейки не взяла. Я думал: любит, что ли меня, старого кобеля? Стеснялся спросить. А она просто, по-человечески:
- Не могу смотреть, когда добрые люди страдают!
Золото – девка. Бери и радуйся!
Ну, что Ленка такое золото, Люся так и не увидела. А вот, что у Ленки глотка луженая – было слышно даже глухому! Удружииил Вася!
Иногда догадка леденила душу: так ведь отомстил ей Акимов! Ну и рожа. Ну и гад... Написать бы ему пару ласковых...
Но Люся решила свой характер подурезать. Промолчать.
Иногда отводила душу в разговорах с Анной, дочерью. Жаловалась. Анна слушала и понимала мать. Но не больше:
- Мама, а может, и правда, хорошая. Ну что ты в самом деле? Если бы Петьке она не по душе была, так разве он с ней жил? Наш Петя? Успокойся.
- А сама-то ты как, доченька?
- Нормально, мама, - уклончиво отвечала Анна и быстренько прощалась.
Вот и за нее сердце маялось. Нормально. Знает Люся, какое это «нормально». Тридцать лет уже: ни семьи, ни детей. Грузин этот ей всю душу вынул. Вот, еще одна бедовуха к несчастному Люсиному роду…
В теплом Тихвине мощный Ленкин организм оттаял, отогрелся, как земля сырая после долгой зимы. В Заозерске они с Петькой даже не вспоминали о разных, семейному счастью, сопутствовавших, рисках. А тут – началось. Ленка однажды ни с того, ни с сего, откусив от пирога с мясом, побледнела и пустилась наутек в туалет. Вечером, наколотив для Петьки отбивных, опять, почуяв мясной запах, рванула к унитазу.
«Нет. Не отравилась. Понесла» - мелькнул в Люсиной голове убийственный приговор своей личной свободе. И была права. Ленка залетела на тридцать втором году своей жизни.