Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Ах, как прекрасны, как прекрасны водевили!
Водевили давних лет!
Где в лёгком стиле развлекались и шутили,
Где был и танец, и куплет
(Из т/ф "Лев Гурыч Синичкин" по пьесе Д.Ленского)
Сегодня уж мы непременно дочитаем письмо князя Петра Андреевича Н.М.Лонгинову, и никто не посмеет нас отвлечь от этого любопытнейшего свидетельства Эпохи! Пока не отвлеклись на второстепенных персонажей, мы закончили в первой части на том, что Кокошкин предложил Вяземскому написать "что-нибудь" для бенефиса своей фаворитки Львовой-Синецкой, тот - в свою очередь - озвучил эту идею новому своему знакомцу Грибоедову, и...
- "... Незадолго перед тем возвратился я из Варшавы. В память пребывания моего в Польше предложил я Грибоедову перенести место действия в Польшу и дать вообще лицам и содержанию польский колорит. Каюсь, - двум девицам, участвующим в пьесе, дал я имена Антося и Лудвися, в честь двух варшавских сестер-красавиц, которых можно было встретить на всех гуляньях, во всех спектаклях, одним словом - везде, где можно было на людей посмотреть, а особенно себя показать. Водевильную стряпню свою изготовили мы скоро. Кокошкину и бенефициантке пришлась она по вкусу. Казалось, все шло хорошо. Но первый день представления все изменил. Пьеса, сама по себе не очень оживленная занимательным и веселым действием, еще более задерживалась и, так сказать, застывала под вялою игрою актеров, из которых иные неохотно играли. Затем, разумеется, публика неохотно слушала. Одним словом, если пьеса не совершенно пала, то разве оттого, что на официальной сцене пьесы падать не могут. Известная французская поговорка: "Il est un dieu pour les ivrognes" {Пьяных бог бережет (фр.).} - может быть применена у нас к театру. Для пошатнувшихся и споткнувшихся драматургов есть театральная дирекция. Она может сбить с ног лучший успех и вынести на руках своих комедию, рожденную калекою. Как бы то ни было, пьеса наша была не хуже многих, которые с успехом разыгрывались на московской сцене..."
На самом деле, никакого "падения" не было. Собственно, чего следовало ожидать от вполне проходного, хоть и ловко скроенного, водевиля "с переодеваниями"? В Москве спектакль прошёл ещё трижды, после чего благополучно исчез со сцены. Грибоедов, кстати, на московскую премьеру даже не счёл нужным прийти. В Петербурге же, как ни странно, "Кто брат, кто сестра..." пришёлся публике более по душе, а в одной из постановок участвовал сам Каратыгин. По свидетельству современника "этот водевиль, очень ловко и игриво написанный, имел успех". Примечательный образчик жанра, созданный талантливыми людьми как безделица - с одной стороны, а с другой - близкие к гениальности авторы, что называется, оттопырились по полной...
Послушаем воспоминания Вяземского далее... Тем более, что, кокетничая со своим возрастом, князь тут же являет чудеса памятливости!
- "... Худо ныне помню содержание и ход водевиля; но имя Грибоедова ручается, что произведение его не было же лишено всякого дарования и вообще драматической сноровки. То же скажу, без уничижения и гордости, о куплетах своих, которые только что теперь прочел в "Русском вестнике", как будто заново или чужие. Право, не хуже они того, что распевалось на русской сцене прежде и после. Причина неуспеха нашего скрывалась в закулисных тайнах. В тогдашней московской театральной дирекции числился молодой Писарев. Он был ловкий переводчик французских водевилей и неутомимый поставщик их на московскую сцену, которая ими только и жила. Вообще был он не без дарования, но, вероятно, вследствие болезненного организма, был раздражителен и желчен. Он меня, не знаю за что, невзлюбил. Не любил он и Грибоедова, который уже пользовался рукописною славою своего "Горя от ума". Влиятельным лицом в дирекции был и Загоскин, также ко мне тогда недоброжелательный. С Грибоедовым же имел он старые счеты по Петербургу. Одним словом, хотя приглашенные в почетные гости у хозяина дома, Кокошкина, мы были вовсе не в чести у домашних его. С Загоскиным мы впоследствии времени хорошо сблизились. Вы знавали его и согласитесь, что никакое злопамятство не могло устоять против его цветущего и румяного добродушия. С Писаревым примирения у нас не было, но не было и случая к примирению.
- Теперь, по желанию вашему, приступим к заметкам моим о статье, напечатанной в "Русском вестнике".
- Грибоедов, вовсе не с горя, что не удалось ему видеть на сцене "Горе от ума", принялся за помянутый водевиль, а, как сказано мною выше, совершенно случайно и по моей просьбе.
- Ошибочно сказано, что я с Грибоедовым познакомился "в то время, когда мы оба служили в военной службе и стояли с полками в Царстве Польском". В военной службе состоял я только в 1812 году и не далее Бородина; с Грибоедовым познакомился лет десять позднее в Москве.
- Также ошибочно показание, что куплеты: "Жизнь наша сон! все песнь одна!" писаны именно Грибоедовым. Напротив, написаны они именно мною, в подражание французской пьесе, которую певал в то время заезжий француз..."
Напомню: к моменту написания статьи Петру Андреевичу 82 года. Возраст почтенный. Но какова память?! Какие нюансы! Приведём ещё одно занятное свидетельство князя о Грибоедове, дающее дополнительный штрих к вообще малоизученной у нас фигуре драматурга и поэта.
- "... Следующий рассказ может, во всяком случае, служить характеристическою чертою в изображении Грибоедова и показать, как умел он владеть собою и не выдавать себя другим врасплох. Вообще, не был он вовсе, как полагают многие, человеком увлечения: он был более человеком обдумывания и расчета. В день представления водевиля Грибоедов обедал у меня с некоторыми приятелями моими. В числе их был и Денис Давыдов. "А что, - спросил он Грибоедова, - признайся: сердце у тебя немножко ёкает в ожидании представления?" - "Так мало ёкает, - отвечал отрывисто Грибоедов, - что даже я и не поеду в театр". Так он и сделал. Мы отправились без него и заняли литерную ложу во втором ярусе. Оттуда мог я следовать за постепенным падением пьесы. Со всем тем, по окончании, раздалось в партере несколько голосов, вызывавших автора. Я, разумеется, не вышел. Актер явился на сцену и донес публике, что авторов два, но что ни одного из них нет в театре. Давали ли водевиль после первого представления, - сказать не могу и до нынешнего случая ничего не слыхал о нем..."
На самом же деле, как мы уже знаем, судьба "пустячка" оказалась несколько счастливей. Более того - не забылись куплеты и романсы из "Кто брат, кто сестра..." Их с удовольствием исполняли и в светских гостиных, и на концертах. А для нас с вами водевиль ценен хотя бы ещё и тем, что в сегодняшнем, читаемом нами с пристрастием, письме приводится ещё один, очень важный факт, касаемый непосредственно "Горя от ума".
"... А вы, которые изведали, исследовали, проверили, промерили на Руси все чернильные потоки, протоки, притоки, знаете ли вы, что в комедии "Горе от ума" есть и моя капля, если не меда и желчи, то по крайней мере капля чернил, то есть: точка. Угадайте, поищите. Нет, не находите! Так и быть: укажу я вам.
Скоро после приезда в Москву Грибоедов читал у меня и про одного меня комедию свою. После падения Молчалина с лошади, испуга и обморока Софьи Павловны (действие 2-е, явление 8-е) Чацкий говорил:
Желал бы с ним убиться для компаньи.
Тут заметил я, что влюбленному Чацкому, особенно после слов:
Смятенье, обморок...
Так можно только ощущать,
Когда лишаешься единственного друга... - неловко употребить пошлое выражение "для компаньи", а лучше передать его служанке Лизе. Так Грибоедов и сделал: точка разделила стих на два; и эта точка моя неотъемлемая собственность в бессмертной и гениальной комедии Грибоедова. Следовательно, и на мою долю падает чуть заметная гомеопатическая крупинка, о чем имею честь заявить нашим маклерам по части бессмертных и гениальных дел..."
Не знаю, как для вас, уважаемый читатель, а для меня после этих строк удельный вес значимости Петра Андреевича Вяземского в русской Культуре возрос в разы. Как деликатно, с юмором, и с каким в то же время чувством достоинства это сказано!.. "А вы, которые изведали, исследовали, проверили, промерили на Руси все чернильные потоки, протоки, притоки, знаете ли вы?.." Не у всякого автора может быть такая "точка", но всякий - уж наверняка - хотел бы иметь таковую. У Петра Андреевича, явно забавляющегося в письме своем Лонгинову с чрезмерной скромностью, никак не вяжущейся с истинной величиною князя, таких "точек" в биографии - созвездия. И сегодня, в очередной раз (какой уже по счёту!) отдавая дань памяти этому удивительному человеку, завершаю же строками из того самого письма.
- "Ух!" - скажете вы. "Ух!" - говорю и я. Меня самого пугает непомерная долгота письма моего. Каково же будет вам? Впрочем, виноваты вы сами. Вы задрали родным вопросом старого приятеля, который в немецком закоулке своем сидит, как заключенник в тюрьме, на одиночном и безмолвном положении. Вот меня и прорвало! Вперед будьте осторожнее"
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации цикла "Я к вам пишу...", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
