Для израильских читателей этот текст может быть просто рассуждением на тему "гений и злодейство", которая неожиданно актуализировалась в последние годы в мировом масштабе, однако актуальна лишь в рамках секулярной этики.
Простите, но плач по Мякишеву, раздирающий ленту, мне непонятен.
Вернее, увы, понятен. И я сейчас попробую объяснить - нет, не то, каким он был плохим, хотя все, что я видела в его исполнении было мне неприятно, выглядело манипулятивно и странно, - я попробую объяснить, как реакции на его смерть проявляют одну фундаментальную черту нашего поэтического сообщества, а с ней и вообще некоторую довольно важную закономерность нашего времени.
Вот, пишут, в частности, в том духе, что еще неизвестно, был ли он насильником, как об этом говорят (в скобках замечу, что это "говорят" - вполне однозначные и, увы, детализированные свидетельства, причем, увы, сходные по своим деталям, что наводит на мысли об их правдивости), но "зато" (очень важно тут это слово "зато") стихи его "останутся" (тоже характерное слово из советского писательского словаря), и "поэт он был настоящий". И что, мол, эта его настоящесть искупает то, каким он был человеком. И дальше начинается возгонка мемуаризации, возвеличивание - например, посредством написания стихов, и притом - хороших, убедительных стихов, по жанру вполне одических.
В этих стихах, посвященных Мякишеву, он нет, не оправдывается. Нет, конечно. Но тот жанр, в котором пишутся такие стихи, превращает биографию поэта в эстетический факт. Причем факт эстетический тотально. То есть все, что с поэтом происходило - это не то чтобы происходило в плоскости "посюстороннего", или, говоря квазисакральным языком поздневторичных романтиков (его Адорно называл "жаргоном подлинности"), "дольнего" , но происходит прямо в поэтической плоскоти, как бы не являясь "реальным", и потому подлежащим этической оценке.
Мы должны отнестись к этому как к такому "спектаклю", который есть продолжение писаний поэта и сам по себе акт письма. Все становится в этом спектакле символом или метафорой, все становится возвышенным и условным... И те, кому навязывается такая оптика, тоже, выходит, теряют чувство реальности, приобретая своего рода толерантность ко злу. Поэтому так нельзя и не нужно.
Но есть еще одно. Кажется, что смешение автора и произведение, неотчужденное восприятие произведения присутствует и в культуре отмены. Именно потому, что это романтическое смешение, при котором произведение (продукт) воспринимается как субститут производителя, никуда не ушло и живет в культуре 21 века как жило в культуре 20 и 19 веков.
То есть нет и не должно быть никакого "зато". Тексты и поступки лежат в разных плоскостях. И оценивать их одной меркой нельзя, невозможно.
Никакие тексты не оправдывают поступков, которые могут быть описаны лишь в юридических, а не эстетических терминах. Никакой публичный "суггестивный образ" не снимает подозрений с человека как с юридического субъекта. Никакая дружба не делает тексты гениальными и никакие гениальные тексты в идеале не могут быть причиной дружбы без других, чисто человеческих, этических оснований. А смешение всего и вся в один эстетизированный клубок - штука губительная, особенно сейчас.
Евгения ВЕЖЛЯН
