Первые караулы
А у нас, тем временем, наконец, появился наш комбат – старший лейтенант Темеренко. До этого новой сформированной батареей командовал сразу приставленный к нам прапорщик, а на практике – старослужащие сержанты.
Темеренко был худенький офицер за 25-ть, с вытянутым, продолговатым лицом и небольшими глазками с каким-то ускользающим выражением. На его лице как-то слишком откровенно отражалось то, что он о тебе думает, даже если он напрямую тебе ничего не говорит. Потому мне как-то не очень легко было смотреть ему в глаза.
Но новый комбат начал с нами работу с зажигательной речи, в которой говорил о дружбе в коллективе, о совместной работе, о поддержке со стороны солдат его начинаний. Голосок у него был негромкий, но какой-то доходчивый и вполне убедительный. Но я слушал и как-то не чувствовал в себе живого отклика. Мне бы как комсоргу надо его поддержать, а я уже словно устал и надломился – сил уже как-то душевных не было.
Впрочем, с его приходом, сначала было не до общественной работы. Мы стали готовиться к выезду на полигон и параллельно к несению караульной службы. До обеда – как правило, шла «боевая работа» с пушкой КС-19. Такая хорошенькая зенитная 100-миллимитровая калибром пушка, способная стрелять как по самолетам, так и по танкам. Эта пушка прицеплялась к тягачу, а чтобы привести ее боевое положение, нужно было сначала опустить с колес на станину, а в ушки распорок забить для окончательного закрепления специальные сошники.
Вот этим мы на январском морозце и занимались. Кроме этого учились разворачивать и ставить огромные армейские палатки. А морозцы стали нешуточными – под 20 градусов. Нам к зимней форме выдали валенки. Один эпизод, прям, запал в душу. В моем отделении мой погодок – Конопченко. Такой хорошо накаченный паренек, почти культурист, с рельефными мышцами и акробатической сноровкой. Он мог с места сделать кувырок в воздухе и стать обратно на ноги.
Так вот, как-то так получилось, что ему крупных валенок, куда еще можно было навернуть пару портянок, не хватило. И он тут же обратился ко мне:
- Жорка, дай мне, пожалуйста!..
И в его маленьких глазках была такая животная страсть, такой эгоизм и пренебрежение чужими интересами, что я не нашелся, что возразить и отдал. А сам остался в обычных керзачах, так как в маленькие валенки мои ноги просто не лезли. Это было одно из ярких проявлений человеческой животности, с которой так близко придется еще сталкиваться за эти два года. Но тогда меня это сильно поразило. А на морозе ноги в них очень быстро задубевали в хлам. Пришлось мучиться.
Но я все-таки нашел в себе силы на продолжение общественной работы. Комбат не то что не поддерживал меня, а как-то словно чуть сторонился. То ли не верил, что я как молодой солдат, способен на какие-либо «подвиги». Но я все-таки составил план работы на месяц, который он одобрил. Но его – увы! – зарезал Спевак, секретарь дивизиона, сказав, что в нем одна «вода», а нужна «конкретика».
Я составил второй план, который, наконец, был утвержден, и я взялся за его выполнение. И что удивительно – практически полностью выполнил. Он у меня сохранился в записной книжке, поэтому воспроизведу его.
План работы бюро ВЛКСМ
3-й ЗАБатр (зенитно-артиллерийской батареи) 2-го Зен АДН (зенитно-артиллерийского дивизиона) на февраль
1. Комсомольское собрание батареи с повесткой дня «Служить так, как служили герои-фронтовики» (отв. – секретарь бюро (то есть я).
2. Заседания бюро ВЛКСМ:
- «Роль бюро ВЛКСМ в мобилизации комсомольцев на активное участие в выборах в Верховный Совет РСФСР;
- «Роль членов бюро ВЛКСМ в помощи овладению воинами военной специальностью»;
- «Утверждение плана работы на март» (отв. – секретарь бюро)
3. Провести беседу с личным составом батареи на тему «В.И. Ленин о коммунистическом воспитании молодежи» (отв. – секретарь бюро).
4. Провести викторину «Как ты знаешь и выполняешь общевоинские уставы» (отв. – Чаров).
5. Помочь организации и проведению комсомольских собраний во взводах с повесткой дня «Овладение воинской специальностью – важнейшая обязанность каждого воина» (отв. – Толповский, Чаров).
6. Организовать спортивные состязания между взводами по выжиманию гири (отв. – Конопченко).
7. Индивидуальные беседы:
- с членом бюро Чаровым об отличном несении им караульной службы;
- с членом ВЛКСМ Пашбикаровым о неправильном отношении его к приказам сержантов (отв. – секретарь бюро).
И ведь после каждого пункта у меня стоит «вып.», что означало «выполнено». И оно действительно было выполнено – насколько качественно, это другой вопрос. Это потом я научился от Спевака главному правилу ведения документации: «выполнил – запиши, не выполнил – запиши дважды». Поначалу все было реально, а не только на бумаге.
После обеда мы уже полмесяца как готовились к несению караульной службы: учились разбирать и смазывать автомат, разряжать его после смены, разбирались с караульной телефонией, но главное – учили уставы. «Часовой на посту обязан…», «Часовому запрещено…» - я до сих могу по памяти воспроизвести эти заученные наизусть отрывки. Я думал, что хорошо подготовился, но первый караул начался с облома.
На инструктаже начальник штаба Шеркасов буквально въелся в недостатки моей формы. И бляха не начищена, и сапоги тоже, и бахрома на срезе шинели…
- Да, Битюков, не ожидал я от тебя…
Сильно мне испортил настроение, но я сам был виноват. Не о том думал – надрывался общественной работой, а о солдатском своем бытии и обязанностях подзабыл. Точнее, сил уже не осталось, измученная душа не смогла должным образом собраться.
Зато сам первый караул мне понравился. И вообще караульная служба мне полюбится больше других армейских времяпровождений. Стоишь на вышке днем или бродишь ночью по посту – чего только не передумаешь, о чем только не намечтаешься. В этом одиночестве отдыхает душа, истерзанная всем этим армейским искусственным общежитием, да еще и практически бесполезной борьбой за «общественную работу». Сколько раз я лечился караулом от всех этих заморочек.
Первый караул – да еще и на первый пост. Он станет моим любимым, потому что самый дальний – на краю части. Там за бетонным забором части и колючкой – дорога, а за ней через пару километров метров – начиналось море. Его впрочем, не видно даже с вышки, но само его наличие в этой беспросветной далекой дали как-то успокаивает и умиротворяет.
Но уже первой караульной ночью я едва… не описался. Приспичило так приспичило. Но я строго помнил, что часовому запрещается «…отправление естественных надобностей». А тут еще это накрученное офицерами и особенно Грасновым, что «каждая строчка караульного устава написана кровью», что, дескать, столько жизней заплачено за то, что кто-то там позволял себе справление нужд или другие «вольности»…
А через пару караулов это все-таки должно было произойти – я в прямом смысле наложил в штаны. Терпел-терпел, ждал-ждал, тянул-тянул время… и не вытянул. В какой-то момент почувствовал, что поздно уже снимать ХБ-шные штаны – все уже там… С ужасом дождался смены и потом со страхом шел, стараясь поменьше семенить ляжками, чтобы не сильно размазывалось дальше. И главное мучение – могут услышать запах… Вот тогда было бы дело! Меня бы просто раздавили глумлением: «Профессор усрался!..» Где-то я уже это слышал?.. В колхозе что ли?.. Но тогда это было просто словесное издевательство, а тут была бы констатация факта. Нет, только не это!..
Но удалось пройти незамеченным. Потом, когда все после возвращения уснули, я тихонько пробрался в туалет и там, в умывальной раковине, долго отмывал измаранное ХБ. Высохнуть оно, естественно, не могло, хоть я и пытался подсушить его на батарее. Пришлось так и одевать сырым – и снова идти в февральский холод. Но главное – все удалось сохранить в тайне.
Со временем, конечно, я уже перестал так заморачиваться, и, если приспичивало, спокойно справлял эти самые «нужды». Я-то хоть это делал по возможности подальше от тропки, протоптанной часовыми и потом тщательно «заметал следы». Кстати, недалеко от телефонных точек, с которых мы связывались с начальником караула по принципу «В Багдаде все спокойно…», непонятно для чего были не просто вырыты окопчики, но еще и обложены изнутри кирпичом. Неужто кто-то всерьез предполагал вооруженное нападение на часть? Да еще целыми боевыми подразделениями, чтобы от них можно было бы отбиваться и отстреливаться из окопа?
Так вот, они стали очень удобным местом для справления нужд для дедов. Понятно, мы, молодые, не могли решиться на что-либо подобное, а вот дедам – что? Очень удобно. Залез в окоп, справил большую нужду – и гуляй дальше. Благо тебя точно никто не заставил убирать свое дерьмище. Это – дело молодых. И потому, когда попадались особо дошлые начальники караула или их помощники, разводящие караул сержанты, они специально посылали проверять окопы и заставляли при смене караулов чистить их. Духам и молодым была тогда работка, с которой деды только прикалывались и посмеивались.
Кстати, в первый караул, я, тот же самый дух, посмел возмутиться по поводу «ничего не деланья» попавшего со мною в смену «черпака» (кто отслужил год) Поровина. Тот меланхолично сидел в караулке, глядя, как мы, молодые, ее надраиваем. И тут я, что называется подорвался, заглянув из коридора, где было особенно грязно и натоптано.
- А ты что сидишь? Почему не работаешь?..
Он меланхолично посмотрел на меня и не сразу, но спокойно ответил:
- Закрой дверь.
Ха-ха!.. Сейчас мне смешно вспоминать эти мои попытки привлечь дедов к работе. Когда я сам стал дедом, ситуация изменится. Я тогда почувствую, что чувствовал тот же Поровин и другие, которых я под предлогом справедливости пытался стать вровень с молодыми солдатами. Но это будет еще нескоро.
А пока меня искренно возмущала эта «несправедливость». Да еще и пресловутая «общественная работа» подстегивала, не давала успокоиться. Я же комсорг! Я должен бороться за равенство и справедливость! И главное – против неуставных отношений. Все комсомольцы должны помогать друг другу и быть примером друг для друга…
Со временем караул еще станет местом моего учения английского. После прибытия с поста смена, как известно, не сразу отправляется на отдых, а должна еще пару часов быть «дежурной», то есть не спать и спешить на срочный вызов, «если что». Но на практике, особенно ночью, это правило при не очень строгом офицере, начальнике караула, не всегда соблюдалось. И пришедшие с поста часто тут же заваливались спать. Я этого себе не позволял даже, когда уже стал дедом. Вместо этого – садишься к окошку с английским словарем и начинаешь его, что называется, «долбить». Выработалась такая, пожалуй, единственно возможная в условиях армии методика изучения языка. «Долбить» – это значит читать подряд слова и пытаться их заучить. Прошел страницу, читаешь второй раз. Те слова, которые не запомнил – подчеркиваешь. Потом снова читаешь, и если снова не запомнил – обводишь в кружочек. И только после того, как ты прочитал столбец и смог сам вспомнить значения всех слов, переходишь на новую страничку. За два года я успел пройти англо-русский словарь на 20 тыс. слов до конца. У меня до сих пор сохранилась эта книжица, все испещренная карандашными пометками.
В первый караул мы очень долго не могли смениться. Прибывший опытный разводящий сержант тут же показал все грязные места, которые нам пришлось отдраивать по полной. Сменились уже ближе к восьми вечера, усталые и замученные вернулись в казарму. Но на следующий день мне и Чарову комбат перед строем объявил благодарность за «отличное несение караульной службы» и в качестве поощрения - «внеочередное увольнение». Это могла быть моя первая увольнительная, но – увы! – ею не стала.
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь
